Александр Струев - Царство. 1955–1957
— Тогда минировать Москву приказали! — припомнил Булганин. — Перед тем как сдавали города, все, что возможно, уничтожали, чтобы враг на голое место приходил, а в домах еще жили люди.
— Когда появлялись саперы, — затряс головой Микоян, — случались и потасовки, рабочие не хотели идти в заминированные цеха. В Москве перестали топить, а осень выдалась скверная, холодная, ранние снега ложились и не таяли. За продуктами стояли нескончаемые очереди. Народ чувствовал себя брошенным, люди ходили злые, недовольные. Связь с фронтом оборвалась 16 октября, транспорт в столице остановился, от правительства — молчок. На вокзалах давка штурмовали поезда, на улицах летали вражеские листовки, где писали, что при фашистах жить станет лучше. В паническом страхе каждый думал о своей судьбе. Загрузив машины добром, не обращая ни на кого внимания, начальники увозили из города семьи. Некоторые женщины, что помоложе, стали прихорашиваться, чтобы немцам понравиться. Нашлись такие, кто подумывал подготовить собственную квартиру под проживание офицеров вермахта. Магазины, склады, сберегательные кассы грабили, милиция ни во что не вмешивалась. Разговоры были только одни — немец близко! Кричали, что вражеские танки миновали Кунцево, — вспоминал Микоян.
— Люди есть люди! — пожал плечами Хрущев. — Вблизи противника творилось невообразимое!
— Ругать Сталина уже не боялись, — продолжал Анастас Иванович. — Он и не отзывался тогда. Во дворах жгли благодарности, грамоты, собрания сочинений классиков марксизма-ленинизма. Грузовики, тележки, люди шныряют с мешками, по ночам не горят фонари, тысячи беженцев…
— И мы на чемоданах сидели, собирались в Куйбышев тикать. Каганович уже там сидел, Сталину встречу готовил, — подтвердил Николай Александрович. — Товарищ Жуков положение спас. И я с ним! — задорно докончил он и с обожанием посмотрел на героического маршала.
— И твоя, Николай Александрович, заслуга в победе под Москвой, — подтвердил маршал.
Председатель правительства просиял:
— Москву б мы ни за что врагу не отдали!
— А дядя Ваня по городу бегал и мины под здания закладывал! — ткнул в сторону Серова Георгий Константинович.
— На месте первопрестольная! — потупился генерал, именно ему было приказано в случае прорыва врага взрывать и жечь Москву-матушку.
Жуков подошел к печи, открыл чугунную дверцу топки и стал раскладывать внутри березовые полешки.
— Эй, поджигатель, дай огоньку! — скомандовал он.
Иван Александрович послушно подал спички. Низко наклонившись, маршал поджег бересту.
— Знаете, сколько у Ивана орденов Ленина? — вдруг спросил Жуков.
— Сколько?
— Шесть.
— Ого! — округлил глаза Булганин, у которого был всего один Ленинский орден.
— И у меня шесть, — проговорил Жуков. — А орден Красного знамени у тебя есть?
— Есть.
— Сколько?
— Пять, — смущенно ответил Серов.
— И у меня пять! — отозвался Георгий Константинович. — Смотри, какие с нами люди!
Серов жалостно смотрел на Хрущева, чтобы тот не дал его в обиду.
— В сорок первом обделались, — не реагируя на генерала, высказался Никита Сергеевич. — Сталин тогда купился на сладкие гитлеровские обещания!
— Они с Гитлером были лучшие друзья, — заметил Анастас Иванович. — Не верил Иосиф, что Гитлер нападет. С тридцать девятого года Советский Союз был реальным фашистским союзником. На Германию приходилось 55 % экспорта, по некоторым позициям, таким как нефть, металл и зерно, доходило до 80 %.
— А сколько немецких военных кораблей в наших портах стояло? Мурманск целиком был немцами забит. Фашисты свободно пользовались Севморпутем. А хваленый адмирал Кузнецов ходил под ручку с гросс-адмиралом Редером! — раздражался Жуков. — Сколько сигналов шло: Гитлер стягивает к границе войска, летом фашист атакует! Даже дату начала войны называли, а Сталин молчал!
— Скажи, Георгий, как ты в такую панику порядок в Москве навел? — обратился к Жукову Булганин, которому не терпелось снова выставить себя героем.
— Порядок одним движением курка наводится, забыл, что ли?
При Жукове дисциплина была железная. Николай Александрович поднял рюмку:
— За маршала Победы Георгия Константиновича Жукова!
Все взяли бокалы и выпили. Булганин придвинул глиняную плошку с солеными помидорами и, подцепив ближайший, целиком отправил в рот.
— То, что надо! — с набитым ртом нахваливал председатель Совета министров.
— Не забыли, как товарищ Сталин помидорами бросался? — припомнил Микоян.
— Он чем угодно бросался: и помидорами, и огурцами! — закивал Николай Александрович. — Один раз мне в лоб котлетой угодил. Ну, смеялся, подлец!
При слове «подлец» присутствующие стали истошно хохотать.
— Раньше никому бы в голову не пришло назвать Сталина подлецом, — вытер непокорную слезинку Анастас Иванович.
— Не иначе, как гением всех времен, отцом, учителем и лучшим другом товарища Сталина величали, — выпалил Никита Сергеевич. — Давайте ребята, закусывайте! А где наши шефы? Эй, шефы, вы где?
— Идем, идем! — послышалось с кухни.
— Что вы там застряли, суп с воробьями, что ль, делаете?
Завидово еще не благоустроили. Этот первый дом, где происходила трапеза, планировался не для первых лиц, а для руководителей рангом ниже. Советское руководство и главы иностранных делегаций должны были располагаться в особо комфортабельных условиях. Основное здание только планировали строить, так же, как островерхий широкий терем для шумных застолий. Для терема этого уже разметили площадку и после зимы, собирались закладывать фундамент. На будущий год на берегу Волги должен появиться полностью законченный объект, при этом здания будут стоять обособленно, то есть находиться хотя и рядом, однако не в зоне прямой видимости. Такое размещение Никита Сергеевич подсмотрел на острове Брион в гостях у Иосипа Броз Тито.
Хрущев подошел к окну и выглянул на двор. В свете фонаря снег перед домом лежал белый-белый, пушистый-пушистый.
— Метет? — поинтересовался Булганин.
— Стихло, — не оборачиваясь, ответил Никита Сергеевич. — Помнишь, как Сталин не разрешал снег возле дома убирать, чтобы следы видеть и наверняка знать, что к нему никто не пробрался?
— Каждый вечер перед окнами следы выискивал. Не знали, где ему на ночь стелить, никогда не говорил, где ляжет. Так в четырех местах и застилали.
— Жил Иосиф, как пес. Никому не верил, всех подозревал.
— Может так и надо, когда властвуешь? — предположил Николай Александрович.
— Эй, философы! — позвал Жуков. — Давайте жахнем!
— Я — за! — отозвался Булганин. — Только водку пить не буду, мне коньяка налейте!
От спиртного у Хрущева приятно кружилась голова.
— Давайте на следующие выходные в театр пойдем? Давненько мы в театре не были! — предложил он.
— Булганина туда волоком не затащишь, у него теперь новая пассия, — высказался Жуков. — Серовы вот-вот родят, Ване дома находиться положено, да и мы с Галей над ребенком каждую ночь трудимся, так что идти тебе в театр одному.
— Тогда отменяется театр, — разочарованно просопел Хрущев и принялся наполнять рюмки.
— Нина Теймуразовна из тюрьмы письмо написала, — сказал Николай Александрович.
— Сидит? — нахмурился маршал.
— Сидит.
— Нехорошо, — покачал головой Микоян, — неправильно.
— Отпустим! — высказался Хрущев. — Ты, Коля, не возражаешь?
— Нет.
— Георгий Константинович, а ты?
— Не живодер, можно отпустить. Только в Москву пусть не лезет.
— Ты, Ваня, с Руденко, с прокурором, этот вопрос обсоси, решите, как лучше сделать, — распорядился Никита Сергеевич. — А Серго, сын Лаврентия, где?
— С женой и детьми, в Челябинске, в ссылке.
— Отправь мать к нему!
— Они просят фамилии сменить. С фамилией Берия жить как-то неудобно, — доложил Серов.
— Так в чем дело, меняй!
— Хотел согласовать.
— Считай, согласовали. Ведь так, ребята? — посмотрел вокруг Хрущев.
— Принимается! — отозвался Жуков.
— А Василий что? — вспомнил про сталинского отпрыска Микоян.
— При Сталине к детям и женам «врагов народа» снисхождения не было! — жестко взглянул Жуков. — В лучшем случае лагерь, а нет, так и пуля!
— Мы не Сталин, — за Микояна ответил Булганин. — Дети здесь при чем?
— Надо б и с ним решить, отправим в ссылку, в Горький или в Ашгабат, так справедливо будет, ведь два с лишним года Вася за решеткой, — высказался Николай Александрович и потянулся за рюмкой.
— Молотова придется уламывать, — заметил Хрущев.
— Так что?
— Попробую!
Хрущев взял мандарин, почистил, разделил на две половины, одну оставил себе, а другую протянул Булганину:
— Закуси, Коля!
