Жюльетта Бенцони - Тайны Елисейского дворца
– Как она себя чувствует?
Лаура в замешательстве ответила не сразу, но все-таки ответила.
– Если может выражать недовольство, значит, чувствует себя прекрасно. Я предпочла бы, чтобы ты поинтересовался здоровьем детей.
– Само собой я интересуюсь. Но сначала поговорим об императоре…
В дверь постучали, вошел офицер, и Лаура была ему очень рада, потому что хотела привести в порядок мысли. Офицер сообщил Жюно, что прибыл мэр Ла-Рошели и просит уделить ему несколько минут для разговора.
– Двух минут не дадут прожить спокойно, – проворчал Жюно. – Увидимся за ужином. Нет даже времени поздороваться с де Нарбонном. Что за жизнь!
Лауре ничего не оставалось, как попросить показать ей отведенную комнату, где ее уже дожидалась Аделина.
Лаура принялась приводить себя в порядок после дороги.
– Как тебе показался генерал? – внезапно спросила она у Аделины.
– Его нужно называть монсеньор или господин герцог, – поправила госпожу камеристка, встряхивая платье.
– И солдатам тоже?
– Думаю, что и солдатам. До тех пор, пока он не получит титул маршала…
– Интересно, чем все это кончится…
Ясно было одно: Жюно переменился. Даже физически. Черты красивого лица отяжелели, и если улыбка оставалась по-прежнему ослепительной, если глаза сияли голубизной, то над вышитым воротником мундира уже лежал жировой валик. И еще какие-то мелочи подметил внимательный взгляд жены, они сказали ей об излишках выпивки и бессонных ночах, проведенных за карточным столом. Но в целом благодаря жизни на свежем воздухе Жюно очень неплохо выглядел. Отношение его к ней тоже переменилось. Он встретил ее с неподдельной радостью, подхватил на руки, прижал к себе, расцеловал, но Лаура не почувствовала в нем своего Александра.
Она ждала, что все будет так, как бывало обычно после его возвращений из походов: он отнесет ее в спальню и с восторгом прильнет к ней, пробудив в ней ответное желание. Но он только заглянул к ней после разговора с мэром и ограничился сообщением, что поужинать им с де Нарбонном придется раньше обычного, так как затем последует прием, на котором он представит ей «свой двор и прекрасных дам, составляющих его украшение». После сообщения он оставил Лауру с Аделиной, а сам, взяв под руку де Нарбонна, удалился, желая расспросить, много ли говорят о нем в Париже… Жюно успел еще сказать, что «дамы окажут Лауре снисхождение», понимая, что в Ла-Рошели ей нечем будет поддержать свою славу лучшей хозяйки дома…
Кому такое понравится?
Огорченная и обиженная Лаура чуть было не ответила колкостью, но встретила взгляд Нарбонна, он улыбнулся ей и, успокаивая, плавно повел рукой. И она со вздохом согласилась – монсеньор уже изрядно выпил.
После ужина Лаура оставила мужчин беседовать за десертом и, поманив к себе рукой дворецкого, пошла осматривать две гостиные, которые располагались сразу за столовой.
Особняк был одним из самых красивых в Ла-Рошели, и Лауре не стоило большого труда избавить комнаты от налета уныния, в котором они обычно пребывают, если ими не пользуются. По ее указанию выстроенные вдоль стен стулья расставили по-новому, красиво приподняли шторы, там и здесь и поставили зажженные шандалы, прибавили свечей в люстрах, вазы наполнили цветами, которые смогли достать в это время года, в каминах развели веселый огонь. Гостиные преобразились. А в винах и всевозможных печеньях – слава богу – недостатка не было.
Покончив с трудами, Лаура уселась в кресло в уголке камина в большой гостиной и стала дожидаться «гостей», намереваясь дать им понять, кто она такая на самом деле: великосветская дама, нежданно попавшая в чуждую ей среду. Но ее напускная надменность мгновенно исчезла, как только она поняла, что пришедшие к ней люди нуждаются в тепле искренней симпатии, а не в великосветских ужимках.
Перед ней были несчастные, обреченные Жюно на бегство, нуждавшиеся в самом обычном человеческом участии. К ним в гости пришли офицеры Генерального штаба – Наполеон запретил им, как и Жюно, возвращаться в Париж. Португальцы, присоединившиеся к Жюно, видя в нем нового короля, искренне считая Наполеона спасителем Европы и избавителем Португалии от тупых Браганса. Французы-беглецы, спасавшиеся от революции и теперь мечтавшие вернуться во Францию, чтобы отыскать хоть какие-то следы сладкого прошлого. И наконец, «гарем», состоявший из двух женщин, а если точнее, то из одной «дамы», к которой Лаура сразу прониклась симпатией и… Еще одной…
Графиня Эга пришла в сопровождении мужа, ее благородную красоту овевала вуаль печали, так как она находилась в изгнании. Лаура всеми силами постаралась ее ободрить. Зато вторая дама не нуждалась ни в каких ободрениях.
Госпожа Фуа вела себя вызывающе насмешливо, одета была с крикливой пышностью, занимала слишком много места и вызвала у Лауры резкую неприязнь. С большим апломбом она повествовала о своих талантах наездницы, которым Жюно отдавал дань, так что они «часто скакали вместе». Супруга вышеупомянутого Жюно не упустила случая сказать с чарующей улыбкой:
– Хотела бы я знать, что под этим подразумевается.
Де Нарбонн поперхнулся.
Вечер показался Лауре нескончаемым. Она устала после долгой дороги и хотела одного: спать. Оставив Жюно играть в карты с де Нарбонном, Фиссоном и Тьебо, она пожелала спокойной ночи гостям и отправилась в комнату, которую ей приготовили, где надеялась спать одна, так как у супруга была комната рядом. Она поспешила справиться с вечерним туалетом, с счастливым вздохом улеглась в кровать и сразу же заснула. Но счастливый сон продлился не так долго, как ей бы хотелось. Разбудило Лауру громкое вторжение хмельного супруга. Увидев его, она подумала, что ей будет нетрудно убедить его спать этой ночью в своей комнате. У них вошло это в обычай в Париже, когда так кончались вечера.
– Нет, Александр, не сегодня.
– По… чему… это? – спросил он, сбрасывая халат.
– Я устала от долгой дороги, несмотря на удобство нашей кареты, и потом этот вечер, которому не видно было конца…
– Если… принимать… так… принимать! Могла бы сесть с нами за вист… как я. Подвинься! – прибавил он, валясь на кровать.
– Прошу тебя, дорогой, только не сегодня. Я же не завтра уезжаю.
– Сказал – подвинься!
Голос был хриплым, а тон гораздо грубее, чем Александр говорил с ней обычно, даже когда был пьян. Мало этого! В голубых глазах, которые она так хорошо знала, горел странный огонек. Лауре стало страшно. Уже не споря, она прижалась к стене, постаравшись занять как можно меньше места, но он уже схватил ее за ворот ночной рубашки, рванул и разорвал.
– Не кривляйся! Ты же не кривлялась, когда прыгала с другими!
– Другими?!
– Сама знаешь с кем! Словом, нечего жеманиться!
Все последующее было ужасно! Жюно никогда не отличался деликатностью, он любил точно так же, как жил, – по-гусарски! Но на этот раз он был так груб и яростен, как никогда раньше. И еще никогда он не был так ненасытен, как в эту ночь. Ни одного слова любви, Жюно издавал лишь неразборчивое мычание, которого несчастная не понимала.
Наконец он оставил ее и захрапел. Лаура чувствовала себя разбитой, но и заснуть она тоже не могла. Она выбралась из кровати, желая немного прийти в себя. Посмотрелась в зеркало и не обрадовалась.
– Придется надевать платье с длинными рукавами и шарф. Если этот кошмар будет повторяться, мне придется лежать в кровати, уж не знаю, под каким предлогом.
Когда Аделина увидела ущерб, нанесенный ее госпоже, она заголосила:
– Ох, беда, беда! Почему госпожа герцогиня не кликнула меня? Уж я-то умею справляться с пьяницами!..
– Не сомневаюсь, но дело тут не только в вине. Александра постигло разочарование: император не разрешил ему вернуться в Париж. Порой я могла различить в бормотании имя императора. Его величество не отправил даже письма, которое смягчило бы приказ, как видно, полученный Жюно незадолго до нашего приезда. Ему показалось, что он отправлен в изгнание. Бедный мой Александр, его не убили в сражениях, так Наполеон убьет его суровостью!
– Да что вы такое говорите? – возмутилась Аделина. – Император осыпает нас милостями и в канун отъезда выразил вам самые дружеские чувства!
– Но он не понимает глубины чувств Александра! Если бы Александр не был воплощением мужественности, можно было подумать, что он влюблен в императора.
– Боже! Мадам! Что вы такое говорите?
– Говорю «если бы». Это и в самом деле любовь, но любовь верующего к своему божеству. Я не преувеличиваю. То же самое думает и Нарбонн, а для него открыты все тайники человеческой души.
– Ну и что нам теперь делать?
– Пока ничего. Оставим его спать, но под присмотром. А ты, прежде чем заниматься моим утренним туалетом, отыщи мне Фиссона. Думаю, он сидит за работой в кабинете.
Фиссон в самом деле был в кабинете и, обеспокоенный, тут же прибежал.
– Что случилось?
