Сергей Богачев - Богдан Хмельницкий. Искушение
Кроме того что Стефан Потоцкий был смел, он был еще и умен. Ему сразу стало ясно, что этот старый лис Чаплинский увязался за ним не просто так. Особенно подозрительным был его помощник, некто Мисловский. При их первой встрече юноша почувствовал на себе его пристальный взгляд. Было в этом взгляде что-то нехорошее, мутное, и Стефан старался вообще не смотреть на этого «часовщика». Юноша не мог понять, почему – «часовщик»? Мисловский был похож на кого угодно, только не на часовщика. Сходство заключалось разве что в том, что сам он напоминал сжатую до упора пружину, готовую распрямиться в любой момент. Этот Мисловский все время крутился возле Чаплинского. И только последние несколько дней его не было видно рядом со своим хозяином.
– Пан подстароста, – спросил Стефан у Чаплинского, – а куда это пропал ваш помощник? Дня три его не вижу.
– Скоро должен вернуться. Я оправил его с одним верным человечком прямо на Сечь. Пусть на месте посмотрят на этого бандита Хмельницкого, а заодно послушают, о чем там эти казарлюги шепчутся, – Чаплинский отвечал уверенно, как будто равный равному, и только в самом конце наклонил голову в знак уважения перед младшим Потоцким.
Мисловский вернулся ближе к вечеру, один, без своего напарника, которого захватил казацкий дозор. Отрываясь от преследователей, он стал уходить не в степь, как это сделал несчастный, а, наоборот, устремился туда, где никто и не подумает его разыскивать, – к самому центру Запорожской Сечи.
Следуя только одному ему известной логике, «часовщик» даже подошел к толпе зевак, окруживших Ивана Богуна и дававших советы казацкому старшине, как быстрее развязать язык лазутчику.
– Соли ему на кровянку треба посыпать – враз стрепенется, – со знанием дела буркнул кряжистый с виду казак.
– Да что твоя соль! Ему сала за шкуру надо залить, – орал рядом невысокого росточка казак, словно занимался этим каждый божий день.
– А давайте от него сабелькой кусочки отщипывать, – предложил еще какой-то знаток этого ремесла.
Мисловский не особо прислушивался к голосам советчиков, да и дальнейшая судьба лазутчика, который до недавнего времени был его помощником, «часовщика» больше не интересовала. Все его внимание было сосредоточено на мужчине, перед которым расступились казаки. Мисловский сразу понял, что рядом с ним стоит Хмельницкий. Рука сама собой потянулась за пазуху, где был спрятан нож. Одно движение – и его миссия будет выполнена. А там будь что будет…
Грозное рычание остановило его и заставило оглянуться. Он увидел грозного вида пса, порода которого была ему хорошо известна. Алабай принюхивался к толпе казаков, среди которых был и Мисловский. Сюда же спешил и тот, ради кого «часовщик» вызвался идти в разведку. Добродумов в рясе паломника и в сопровождении еще одного пса быстрым шагом пересекал площадь. Мисловский живо представил себе, что сделают с ним эти два пса, если он вытащит нож. Отступив в толпу на шаг, потом на два, он незаметно покинул площадь. На удаляющуюся фигуру казака никто не обратил внимания. Только два алабая долго втягивали ноздрями воздух, как будто находились на охоте и чувствовали запах хищника.
* * *Добродумов уже несколько дней не мог встретиться с Богданом. Вернувшись из Чигирина, он увидел перед собой совершенно другого человека. Взгляд Хмельницкого стал цепким, движения – быстрыми, речь – отрывистой и более четкой. Он не говорил – он отдавал приказы. Просыпаясь с рассветом, гетман не жалел ни себя, ни своих подчиненных: проводил совещания с казацкими старшинами, встречался с торговцами, сам проверял качество пороха, руководил пристрелкой гармат, выслушивал доклады казаков-пластунов о передвижениях польских отрядов.
Сергеев знал такую особенность деятельных натур, не зря слушал лекции по практической психологии в школе бизнеса. Такие люди настолько увлекаются процессом подготовки к чему-то важному, что могут напрочь забыть о конечной цели этих приготовлений.
В который раз Илларион успокаивал себя тем, что его решение встретиться с Максимом Кривоносом было правильным. Когда Добродумов без раздумья ответил атаману, что нужно сделать с Геленой, Кривонос долго смотрел на него.
– А ты, хлопец, не такой простак, как многие думают. Только одного не пойму: тебе самому зачем это нужно?
Илларион долго рассказывал атаману о том, как он ненавидит ляхов и сколько крови они пролили на Украине; про Господа нашего, который плачет кровавыми слезами, видя, как уничтожается вера православная.
– Хватит, остынь малость, чай, не на проповеди, – перебил его Кривонос. – Правильно мы сделали, когда ввели закон не пускать этих чертей в юбках на Хортицу. И угораздило же нашего Хмеля связаться с этой нечистой силой, да еще в такое время.
Атаман с досады так ударил кулаком по столу, что перевернул кринку с водой, которая, упав на пол, разбилась на мелкие кусочки.
– Ладно, добрый человек, ступай себе с богом, ты свое дело сделал. Дальше мо-им хлопцам работенка будет. Пусть в Чигирин съездят, разомнутся маленько. А то засиделись, словно малые дети на печи.
Встав пораньше, чтобы застать Богдана на месте, Добродумов направился к центру Коша. По дороге он заметил казака, одна нога которого была прикована железной цепью к гармате. Внешний вид несчастного поразил уже ко всему привычного Иллариона. Шаровары и сорочка казака настолько износились, что расползались при малейшем движении. Кроме этого ветхого тряпья, на нем был только шнурок с медным крестом. Казак смотрел на Добродумова безразличным взглядом. Илларион знал, что так на Сечи наказывают за мелкие провинности перед побратимами, обычно за денежные долги.
– За что тебя так? – не удержался он от вопроса.
– За дело, тебе то что? Ступай своей дорогой, – слабым голосом, но с достоинством ответил тот.
– Так ты здесь уже больше недели сидишь. Скоро в поход – один останешься.
– Ничего. Ежели что, я догоню, – ответил казак и попытался плюнуть Добродумову под ноги, но попытка оказалась неудачной. Жажда настолько замучила его, что он еле ворочал языком.
Добродумов достал несколько монет из пояса:
– Давай я за тебя долг заплачу. Нам такие лыцари в походе нужны.
– Спрячь, божий человек, свои денежки. Никому я не должен. Василь Люлька чист перед Господом и братчиками, как роса небесная. Я себя сам приковал. Еще дня два-три выдюжить надо. Ничё, стерплю. Прощаюсь я… – казак замялся, но, увидев живой интерес в глазах паломника, продолжил: – Уж больно я горилку люблю. Как встречусь с ней, расстаться не могу. Сам говоришь: скоро в поход. А какой из меня вояка, ежели саблю пропил, пистоль пропил, сапоги пропил. Хорошо хоть коня у меня никогда не было, а то помер бы… Вот и приковал я себя к гармате, чтобы прощаться с оковытой было легче, будь она неладна…
Добродумов уже по-другому, с уважением, посмотрел на страдающего казарлюгу и в который раз подумал о том, что пора казацкому воинству выступать в поход. Иначе перегорит огонь ненависти в груди не только у Богдана, но и у таких вот простых вояк, как этот вроде бы неказистый и довольно жалкий с виду Василь Люлька.
Подходя к канцелярии, Добродумов обратил внимание на четырех казаков, которые не спеша снимали седла со своих коней.
Это были люди Максима Кривоноса, которые сопровождали полковника Кричевского в Чигирин. «Быстро же они обернулись», – подумал Илларион, входя в просторное помещение сечевой канцелярии.
В комнате было шумно. Около десятка казацких старшин и сотников пытались одновременно в чем-то убедить друг друга. Из всех Добродумов знал только Богуна и Кривоноса. Ну и, конечно, Богдана.
Богдан… Мельком глянув на Хмельницкого, Илларион не узнал его. Побледневшее лицо атамана больше напоминало гипсовую маску. Его застывший взгляд был растерянным и опустошенным. Но больше всего Иллариона поразило другое: опираясь руками о дубовую столешницу канцелярского стола, Богдан то сжимал, то разжимал кулаки. Одному Богу известно, кого сейчас держали эти руки… Побелевшие от напряжения пальцы и вздувшиеся на руках вены говорили о том, что пощады врагам не будет.
Добродумов с трудом протолкался к Богуну, который, как и другие казаки, продолжал что-то доказывать двум сотникам своего полка.
– Кто-нибудь мне объяснит, что здесь происходит? – обращаясь к полковнику, прокричал Илларион.
Заметив Добродумова, Богун направился к выходу. Илларион догнал его на крыльце.
– Тут такое дело, – неторопливо и уже нормальным голосом рассказал он Добродумову, – сегодня под утро вернулись хлопцы Кривоноса, которые сопровождали Кричевского в Чигирин. Беда там. Пропал пан полковник. Пошел на доклад к старой лисе Потоцкому и домой не вернулся. Ну да это ладно, он за себя постоять умеет, даст бог, объявится. Тут другое… В покоях дома Чаплинского нашли нашу Мотрону…
– Что ее искать, – не выдержал Добродумов, – я сам с ней недавно виделся. И именно там.
