Джонатан Гримвуд - Последний пир
Собственная жизнь стала казаться мне глиной. В тот день у навозной кучи она была бесформенным куском, мягким и податливым. Постепенно глина подсыхала и твердела, пока я сам не начал принимать ее форму, ибо перемены давались теперь с трудом. Однажды летним днем Манон нашла меня в гончарной мастерской, одетым в одну только нижнюю сорочку — она уже была забрызгана глиной и водой, точно землистой кровью. Я лихорадочно жал на педаль гончарного круга, пытаясь превратить кусок подсыхающей глины в какой-нибудь сосуд.
— Жан-Мари!
Манон вспомнила, что вокруг нас люди — семья гончара, его соседи и голодранец-подмастерье, — и ее голос смягчился.
— Что ты здесь делаешь?
Подмастерье спрятался за юбкой Манон, и я догадался, что его-то и отправили в замок доложить о моем местонахождении.
— Думаю о своей жизни. В самом ли деле она подобна глине?
Она взглянула на бесформенную массу у меня в руках, и гончар поспешил заверить ее, что работа с гончарным кругом требует большого мастерства. Для первого раза у меня получилось очень хорошо, многие и на это неспособны. Я поблагодарил гончара за потраченное на меня время, чем поверг его в смятение, и вымыл руки под струей из скрипучего насоса во дворе. На жарком солнце остатки глины на моих запястьях превратились в землистые струпья. У них был привкус железа и соли, как у сырой печени или свежей крови.
Отец Лоран, который теперь величал себя «мэтром Лораном», написал из Сорбонны, что прослышал о моей страсти к простому труду и любви к естественному и безыс кусному — все это не может не вдохновлять. Ответом я его не удостоил. Это не помешало ему написать статью, в которой говорилось о врожденном благородстве французской аристократии. Меня, по его мнению, можно было назвать истинным последователем Руссо, труд которого под названием «Об общественном договоре, или принципы политического права» был опубликован несколькими годами ранее. Как и многие другие, отец Лоран попытался облечь давно существующее в новые одежды, дабы показать, что у нас есть все условия для строительства наилучшего мира.
Именно его статья и мои забавы с гончарным кругом привели к тому, что мне написал сам король — хотя узнал я об этом гораздо позже. Когда письмо пришло, мое имение процветало, все звери прекрасно устроились на новом месте, и даже самые гордые из моих соседей начали признавать Манон полноправной хозяйкой замка д’Ому — когда не слишком задумывались. Я мог со спокойным сердцем оставить ее дома (впрочем, выбора мне и не предоставили). «Король ждет вашего визита».
Вечером Манон спросила, что стряслось, взяла в руки конверт и с моего молчаливого согласия прочла письмо.
— Надо ехать.
— Конечно. Знать бы только, зачем я ему нужен.
Мне было пятьдесят, я недавно женился во второй раз, у меня был наследник и дочь на выданье. А еще кухни, рецепты и груды заметок. Словом, меня можно было назвать добропорядочным королевским подданным, тихим и непритязательным. Что же понадобилось от меня королю?
Ночью мы с Манон занимаемся любовью, и я засыпаю в ее объятьях, оставив руку промеж ее бедер. Она гладит меня по шее и говорит:
— Будем надеяться, это к добру.
Сквозь сон я что-то недовольно бурчу и чувствую ее улыбку. Рука Манон на миг замирает в ожидании моего ответа. Даже в столь поздний час на улице кричат павлины, и я слышу хруст гравия под деревянными башмаками: кухарка возвращается из таверны или конюх тайком удирает в деревню. В безмятежном уголке сознания, где я еще молод, Шарлот строен, Жером свиреп, а Виржини прекрасна, я им завидую.
— Мне и здесь хорошо.
— Нет. Тебе здесь удобно, а это совсем другое. Ты ведь не станешь клясться, что счастлив, правда?
— Почему же, я вполне счастлив.
Манон вздыхает.
— В чем дело? В нас?
Я заверяю ее, что все хорошо. А потом — Манон умеет мастерски выдерживать паузы, которые мне всегда хочется поскорей заполнить, — я признаюсь, что все вокруг словно потеряло смысл. После смерти Виржини у меня выросло брюхо, щетина под париком заметно поредела, а на груди и в паху появилась проседь. Я объясняю Манон, что у меня обнаружились привычки, свойственные мужчинам в возрасте: я больше ем и реже ощущаю вкус еды, после обеда всегда гуляю по одним и тем же тропинкам в саду, погрузившись в размышления и не замечая деревьев и воды. Иногда рядом шагает Лоран. Элен очень редко удостаивает меня своим обществом, зато Тигрис всегда со мной. Стоит мне задуматься и забыть о ней, она принимается бодать головой мою ладонь.
— Тогда тем более поезжай.
— А как же Тигрис?..
— Подумал бы сперва о детях, — отвечает Манон, ткнув меня локтем под ребра — куда менее ласково, чем могла бы. — И обо мне.
— Тебя стошнит от Версаля. А Элен еще не в том возрасте. Вот Лорана я возьму с собой.
Манон считает иначе. В конце концов я соглашаюсь оставить Лорана дома, с Тигрис, чтобы она не скучала. Манон присмотрит за детьми, а я постараюсь как можно скорее вернуться домой. С меня берут два обещания: что я потрачу на прощание с детьми не меньше времени, чем на прощание с кошкой, а с дочерью проведу не меньше времени, чем с сыном. Скатившись с Манон, я целую ее в щеку, а она крепко обнимает меня за плечи.
— Прошу тебя, возвращайся счастливым, — шепчет она мне на ухо. Я честно отвечаю, что так и будет. Поездки в Версаль всегда делают меня счастливым человеком: я благодарен судьбе, что не обязан там жить.
— Вы маркиз д’Ому? — спрашивает меня юноша лет четырнадцати, ровесник Элен (хотя мальчики и девочки в этом возрасте совершенно разные). Он слегка робеет, голос у него только начал ломаться. Мы не виделись шесть лет, но по многочисленной свите я сразу понимаю, с кем имею дело.
— Да, ваше высочество.
Дофин улыбается.
— Маркиз де Коссар говорил, что вы приедете. Как поживает?.. — Он замечает мою улыбку. — Как дела у старой кошки?
— Старушка умерла, ваше высочество. Она была очень больна. Зато ее дочь горда и надменна, как принцесса. — Придворные за его спиной столбенеют. — И столь же прекрасна, — поспешно добавляю я.
Дофин смеется.
— Хотел бы я ее увидеть!
— Я закажу для вас ее портрет.
В благодарность за мое обещание дофин тепло улыбается и слегка кивает, я же отвешиваю низкий поклон, после чего принц и его свита шествуют дальше: одни улыбаются, другие бросают на меня мрачные взгляды, словно доброта дофина их задела. Через несколько секунд розарий пустеет, и голоса придворных начинают доноситься со стороны фонтана за живой изгородью. Помимо прочего, Версаль стал казаться мне еще более многолюдным, тесным и вычурным, чем прежде. В смехе придворных слышатся подхалимские нотки. А может, я просто пресыщен.
— А ты молодец!
Я оборачиваюсь на голос и вижу Жерома, который держит под руку молоденькую блондинку — сначала мне кажется, что она чуть старше Элен, но потом, приглядевшись, я даю ей около двадцати. У нее такие же удивительно синие глаза и румянец, как у молодого человека, что стоит рядом. Декольте у блондинки чуть глубже, чем следовало бы, а его бархатный фрак уже начал протираться. Девушка приседает в безукоризненном реверансе: очевидно, она выросла при дворе. Молодой человек отвешивает столь же безупречный поклон.
— Можете идти, — говорит им Жером, и парочка покидает розарий. Девушка берет юношу за руку, чтобы тот не оглядывался.
— Как дорога?
— Долгая и утомительная.
Жером смеется, словно я пошутил, и спрашивает, что я знаю о Корсике. Мой ответ — о национальном кушанье под названием броччио, мягком козьем сыре наподобие рикотты, — вновь вызывает у него приступ смеха. Также остров славится своей ветчиной. Ее делают из мяса свиней, которых откармливают особым образом: зимой каштанами, а летом маквисом — дикими травами корсиканского нагорья.
— Ты прямо ходячая энциклопедия Дидро.
— Я сам писал эту статью.
Жером озирается по сторонам.
— Ты хоть знаешь, что энциклопедия запрещена?
— Насколько мне известно, у короля есть собственный комплект, как и у его фаворитки. Да и у тебя наверняка найдется несколько томов.
— Суть не в этом.
Я всегда считал, что Жером вырастет в эдакого медведя, которого он напоминал в юности, но теперь он больше похож на лягушку-быка: грудь колесом, круглый живот, толстые щеки… Шарлота я уже не видел три года. Интересно, как старится он? Неужели и у меня такой же скверный вид?
— Хорошо выглядишь, — говорит Жером.
— И ты, — лгу я в ответ.
— Сыграем партию?
Я вспоминаю давнее предостережение Шарлота и мотаю головой.
— Ничего не смыслю в картах и никогда не смыслил, ты же знаешь. — Покровительство Жерома стоит денег: вы играете с ним в карты и проигрываете. Но мне ничего от него не надо, напротив, это он чего-то хочет от меня. Так что денег Жерому не видать.
