Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый
- Дух черный… Уйди в дым черный, огнем загорись… Изыди… Огнем…
Около изб, разбросанных по затынной стороне возле самого Козьего болота, забегали босые люди в лохмотьях с горящими факелами, стали тыкать ими в соломенные крыши. Загорелось несколько домов, из них с плачем и воем выбегали с детьми женщины.
- Что это?! - спросил изумленный Бренк. - Разбойники?
- Хуже… - сказал Пересвет.
Процессия, вышедшая из ворот, увидела монахов на санях и с бранью бросилась им навстречу.
- Яков, погоняй! - крикнул Владимир.
Лошади взяли в галоп, и разъяренная толпа осталась позади. Сани вскоре покатились по льду широкой Вёрды, берега которой густо заросли низко склонившимися ивами. Кто-то из толпы погнался было за санями, на бегу потрясая ухватом. Один из дружинников, сидящих рядом с Пересветом и великим князем, выхватил из-под тулупа лук и уже приладил было стрелу, но Владимир Андреевич, обернувшись, так посмотрел на него, что тот смущенно повертел головой и быстро спрятал лук обратно.
Когда лошади по льду реки Вёрды пошли шагом, Владимир сказал дружиннику:
- Дурья башка… Забыл, в кого стрелять надумал?! В своего же, русского…
- Разве это русские?.. Нехристи какие-то…
- Конечно, среди них и нехристи были… - стал объяснять Пересвет. - Но кинулись они на нас не по злобе, а от великого горя… Чума у них. Кроме русских, в этом городище и угры живут. Русские в горе Христу-Спасителю молитву творят, а угры идут к шаману… Видать, молитва не дошла до Бога, вот и перебороли язычники, да и подбили православных к безобразиям… Теперь ходить будут вокруг крепости до тех пор, пока какая-нибудь из женщин не упадет на снег замертво закоченевшей… Тогда они её в костер бросят, в жертву…
- Да-а, - задумчиво молвил великий князь, - много еще на Руси великого горя… Орда хуже всякой чумы… Разбойники…
- То место, широкое, на реке видите? - спросил Пересвет, чтобы как-то отвлечь сидящих от невеселых мыслей. - Вон там, где высокий берег справа… А слева будто и впрямь обвалился… Аксаем то место зовется. По имени одного татарского разбойника. Хотите, расскажу вам историю… Люди верят в неё…
- Рассказывай, отче, - кивнул Владимир.
- Так вот… Пронский князь Всеволод сосватал Всемилу, дочь воеводы Рогвоя, отличавшуюся необыкновенной красотой. Он весело справлял день своих именин, предвкушая близкое обручение. И вдруг пришел на пир слепой гусляр, глаза которого были закрыты черной повязкой. Певец исполнил много песен, вызывая восторг слушающих. Князь отправил его к невесте, чтобы повеселить её. Всемиле было грустно у себя в тереме, потому что она не любила Всеволода. А любила она стройного юношу, как-то проехавшего мимо её окон и обменявшегося с ней взглядом. Всемила решила, что скорее, бросится с горы, на которой стоит Пронск, чем станет женой князя.
В таком настроении и застал её гусляр. В нем она сразу признала своего возлюбленного. Но тот быстро скрылся.
Между тем день свадьбы приближался. Но тут князя Всеволода на помощь против половцев позвал рязанский князь. Всеволод решил ехать, а перед поездкой захотел попрощаться с Всемилой. Но её в тереме не оказалось, накануне она бежала с гусляром, который был атаманом разбойников, обитавших в здешних местах.
Стояла весна, и лед на реке Проне тронулся. Влюбленные переправились на другой берег только к утру. И тут их заметили.
Аксай - так звали атамана - с Всемилой приближались к своему вертепу, находившемуся на левом берегу Вёрды, когда отец Всемилы со своими людьми стал их настигать. Разбойники, чтобы спасти своего атамана и его возлюбленную, выскочили навстречу. Аксаю и Всемиле оставалось только перебраться через мостик, под которым река Вёрда достигала глубины в несколько сажен, но доски под ними проломились, и Аксай с Всемилой полетели в воду. Тут обрушился высокий берег, и земля скрыла их тела.
- Ишь ты, - восхищенно протянул Бренк. - Татарин, и такая любовь…
- Да тоже ведь человек… - вырвалось у Якова.
Все недоуменно посмотрели на него. Молодой Ослябя, почувствовав замешательство, произведенное его словами, захотел поправиться и добавил:
- Да, наказал Всевышний басурманина за недостойную любовь его, - и отвернулся, чтобы скрыть выступившие вдруг слезы…
Князь Владимир глянул на молодого Ослябю и незаметно усмехнулся.
Пересвет, который снова сменил на облучке Якова, вывернул сани на берег и подъехал к основанию большой горы. Надо было высоко задрать голову, чтобы обозреть её вершину, на которой росли дубы. Пока смотрели, на горе появился человек, без шапки, в каком-то пестром дырявом одеянии. Он стал размахивать руками, приглашая монахов к себе.
- Это провидец Варлаам, - сказал Пересвет. - Его на отшельничество на этой горе среди диких дубрав и зверей благословил сам отец Сергий. Идем к нему, великий княже… С левой стороны склон поотложе, чем там, где когда-то сливались реки Всерда и Валеда… Да возьми мой посох, Дмитрий Иванович, будет скользко - выдолбишь ямки, и мне за тобой идти станет легче… А остальные пусть останутся здесь.
Никто не удивился, тем более не оскорбился, - все хорошо знали, что Пересвет не просто монах обители Святой Троицы, но и сподвижник Преподобного Сергия. Если посланный Радонежским в дорогу инок что-то говорит, значит - так надо… Великий князь лишь спросил:
- Скажи, чем в этой глуши питается Варлаам?
- А тем, что добудет: копает коренья, собирает ягоды. На зиму делает запасец из того, что приносят из городища прихожане и что дает лес и небольшой огородишко.
- Тогда возьми что-нибудь из наших припасов и пошли в гору…
Снег на склоне горы, сдуваемый всякий раз ветрами, был неглубоким, но подмороженным и сильно затруднял движение: прежде чем ступить, великому князю надо было пробивать его посохом. Следом за Дмитрием Ивановичем шел Пересвет. Оставшиеся внизу с лошадьми развели костер и стали готовить еду. Дым разостлался по склону, приятно защекотал ноздри…
Старец Варлаам, завидя поднимающихся к нему людей, приблизился к самому обрыву горы и, скрестив на груди руки, ждал. Великого князя, оказавшегося возле отшельника, при взгляде на него поразили глаза старца на костлявом узком лице, окаймленном густыми седыми волосами. Эти глаза были не похожи на глаза святых с церковных икон: благостные и отрешенные от грешного мира, да и сами черты лиц отцов византийской церкви отличались мягкостью и покоем. Глаза же отца Варлаама, цветом напоминавшие летние воды родной Москвы-реки, смотрели внимательно и проникновенно.
Дмитрий Иванович опустился на колени перед отцом Варлаамом, ощутил на голове мягкое прикосновение его пальцев и услышал повелительное, шепотом сказанное:
- Встань, великий князь…
Вздрогнув от того, что старец узнал его, Дмитрий поднялся. Он ткнулся губами в его руку и только тут обратил внимание на толстые узловатые пальцы отшельника, невольно подумав: «А прикоснулся-то ими как…»
Отец Варлаам, высокий, сухой до черноты, согбенный от долгих молитвенных бдений и поклонов, пригласил гостей в свою землянку и стал расспрашивать, как доехали, что видели, давно ли были у Сергия Радонежского?.. Выслушав и приняв дары из рук Пересвета, старец поблагодарил и попросил инока оставить его наедине с московским князем.
Отец Варлаам посмотрел на Дмитрия Ивановича долгим пытливым взглядом, и великий князь уловил в глазах его странные отблески.
- Великий княже, я чувствую в твоем сердце силу… Как в одной капле отражаются все моря и реки, так и в твоем сердце я ощущаю биение всех сердец русских людей… Да, нелегкое дело - победить несметное ордынское войско… Но ты победишь, великий князь, веди за собой людей! Они ждут и надеются на тебя. Слышишь частые звоны молотов о наковальни - это русские мастера куют мечи, топоры, кольчуги, и такие звоны идут по всей Великой Руси… А вот и скрип тяжелых подвод, которые везут в Москву ратное снаряжение, - слышишь, как радостно звучит голос мудрого Боброка, встречающего их на белой кремлевской стене?.. И звенят колокольцами возгласы твоих сыновей, - при этих словах Дмитрий Иванович улыбнулся, ощутив снова, как соскучился он по своим родным и близким.
- А вот плач детей и женщин ты тоже должен слышать, великий княже… Да, победа будет, но она дорого достанется… Мужайся, Дмитрий! - Отец Варлаам взял из рук великого князя посох Пересвета и поцеловал его: - Оставь его, княже. Как победишь супостата, поставь здесь монастырь. И пусть посох останется на этой горе, которая в веках будет зваться твоим именем[52]. А теперь сымай с груди ладанку, а я покуда схожу и принесу заветной травы.
Вернувшись, старец протянул великому князю пучок кореньев.
- Возьми и положи в ладанку… Здесь златоогненный цвет перелет-травы, что светлым мотыльком порхает по лесу в Иванову ночь, корень ревеня, тирлич, тот самый, что ведьмы рвут на Лысой горе, я набирал его, осеняя себя крестным знамением… А также разрыв-трава… Добро тому, кто с перелет-травой будет, с зашитым в ладанку корешком ревеня не утонет, с разрыв-травой не забоится злого человека и духа, а сок тирлича возведет обладателя на верх почестей и славы…
