Степан Злобин - Степан Разин (Книга 2)
– Степан Тимофеич, аль в Астрахань хочешь боярское войско наждать на себя? Аль битвы с боярами устрашился?! – приступил к нему Ус. – Али, может, опять отрекаешься мужиков, то скажи. Я и сам, без тебя, со своими пойду в верховья. Мы ведь письма послали крестьянам, звали вставать на бояр. А теперь что же, сами под кочку?!
Степан, может быть, и еще искал бы повода для проволочки, но в эти дни казаки стали все чаще жаловаться на болезнь лошадей. Явился Еремеев, который стоял со своими конными и с табунами коней за Волгой.
– Батька, когда не хочешь без едина коня остаться, то надо отселе наскоре нам уходить; в траве, что ли, вред какой – что ни день кони падают!.. Которые были с конями в степи пастухи – и тоже хворают...
– Сколь же коней пало?
– Не мене с триста.
Степан привскочил.
– Да что ж ты, дитя, что ли, малое, Митька?! Какая же будет война без коней! Триста коней пало, а ты лишь теперь спохватился! Чего же ты до сих пор дожидал?!
– Помнишь, батька, Мурза осерчал на Василия. На прощанье кричал, что нам все равно на тех конях не ездить. А своих-то покинул, каких привел тебе в дар... С них началось... На них порча была, они первыми пали. Да поветрие, знать, на траву перешло, и ныне у нас не менее – с тысячу лошадей недугует. Мыслю, одно нам спасенье: угнать их в другие степи, на новые травы...
Перед угрозой остаться без конницы атаман позабыл свою страсть и тоску. В последний раз он проехал по улицам города и объявил наутро поход...
Все было готово, осталась последняя ночь. С рассветом челны и струги покидали низовья Волги. Но в эту самую ночь Василии совсем расхворался и не мог больше встать на ноги.
Степан сидел с вечера у него, осторожно старался отговорить его от похода. Ус и сам понимал, что ему не идти...
– Ты, Вася, Астрахань-город не любишь, знаю. А все же не кинь его. Астрахань – наша опора. В чьих руках я ее оставлю? Живи тут. Береги, держи ее крепче. Да Федор тебе пособит, вдвух держите, – говорил Степан Тимофеевич. – Прослышите, бьют нас, – все же, пока я вас сам не покличу, сидите тут, не лезьте ко мне на подмогу. Крепок тут город, велик. И море запрешь от бояр. Коли побьют меня воеводы, то и я сюда приберусь. Тут станем новые силы копить... Богдана на Украине паны не раз побивали, и хан изменял ему. Ну, кажись-кажись, вовсе конец. Ан кусок земли оставался, где отдышаться, оправиться можно. Оправимся – снова грянем...
– Чего-то ты, как перед смертью, заветы даешь, Степан! – покачал головою Ус, лежавший рядом с Разиным на ковре. Он приподнялся на локоть. – С таким-то сердцем, Степан Тимофеич, не ходят в дорогу, а то ведь и вправду тебя побьют!..
Ус потянулся к кувшину, налил вина в кубок, но рука не держала тяжести, он пролил вино на скатерть, расстеленную среди ковра. Федор Шелудяк, бывший третьим в этой ночной беседе, схватил горсть мелкой толченой соли, поспешно засыпал пятно.
– Дай-ка я наливать стану лучше, – с досадой сказал он Усу.
Василий молча отдал ему кувшин.
– Я с легкой душой выхожу на Волгу, Лавреич, – возразил атаман. – А все же надолго мы расстаемся. Мало ли что впереди. Не впервой мне с дворянами биться: на Украине бил их. Силы в проклятых много. Казны у них много, пушек, мушкетов. Не сразу-то их одолеешь. А к нам-то народ без ружья идет. Людей бы хватило, а ружей где взять? Народ приходить к вам станет – вы всех принимайте, копите людей. К ружью обучайте. Кто лишний – ко мне в верховья их шлите... Да еще ты, Василий, за своими гляди: ковры азиатские дюже полюбят, скатерти шитые. Иному ведь скатерть станет и друга дороже...
Шелудяк покосился на кучку соли, которой засыпал пятно, покраснел.
– Про меня ты, батька? – спросил он.
– А хотя про тебя, – согласился Разин. – Другой ведь в лаптищах к тебе приберется, Федор. Ведь ты атаман. К тебе всякие люди пойдут. А ты устрашишься: ковры, мол, загадят – в сенцы лишь пустишь!.. Таков атаман от народа ушел, во дворяне залез!..
– Я мужик, Степан Тимофеич, мужицкого званья не гнушаюсь, а что живу в воеводском доме... – вспыхнул Василий.
– Не про тебя я, Василий! Я Федьке сказал. Вижу, он полюбил ковры-то!.. И ты не мужик уж больше, Василий. Ныне ты атаман великого Астраханского казачьего войска. Буде послов к тебе кто пришлет – и ты принимай атаманским обычаем: пусть тебя под руки есаулы к послам ведут, впереди бунчук несут, брусь на подушке... Шапки первый перед послами не скидывай, ног не труди, сиди, без нужды не вставай...
– Какие ж послы?! – засмеялся Ус, представив себя в таком важном виде.
– Ты Волгу держишь. Кизилбашцы наедут, станут проситься в Москву али в Нижний да на Дон. Ты им не груби, держись как хозяин. А ты, Федор, – повернулся Степан в сторону Шелудяка, – ты отнюдь их не грабь. Не поладите миром – велите домой им плыть. Не прежнее время. Мы ныне – хозяева астраханской земли. Нам разбой не пристал!.. Может, немцы каких земель через Дон приедут к кизилбашцам проситься. Их не пускайте. Пусть в Астрахани торгуют...
– Во здравье! – сказал Василий, подняв свой кубок.
– Нельзя ведь, Василий, тебе. Язвы хуже пойдут. Сказал тебе лекарь – нельзя, – остановил Степан.
– Да как же мне за удачу твою не удариться чаркой! – воскликнул Василий. – Ведь сам я идти хотел с тобой. Так хотел!.. Не судьба!..
Три кубка ударились над ковром. Атаманы пили.
Вошел Наумов.
– Тимофеич! Пора, – позвал он.
Степан встал с ковра, подтянул кушак...
Они сели в седла. Василий поехал их провожать в колымаге. Степан Тимофеевич ехал с ним рядом шажком, не спеша, чтобы поменьше трясло Василия и не так сильно мучили язвы.
Город лежал за мутной дымкой едва забрезжившего рассвета, но народ шел по улицам, поспешая. Женщины несли белые узелки, как на пасху. Все текло к берегу Волги, где уже стоял наготове к отплытию караван в две сотни стругов и бессчетное множество мелких челнов... Здесь слышался многоголосый говор, перекличка, крики людей, грузивших в струги последний припас.
Волга поблескивала свинцом, в который уже кое-где упали искры зорнего отблеска. Розовый отсвет окрасил и лица людей. Женщины обнимали в толпе мужей, уходящих в поход, совали им узелки с пирогами. Подъехало воза три с арбузами. Казаки их расхватали. Татары, хозяева этих возов, едва успевали без счета совать в кишени казацкие деньги...
Разин, Наумов, Чикмаз, Сукнин, старый Серебряков и Федор Шелудяк столпились возле Василия у городских ворот, глядя на то, как кончают грузить караван.
Ус держал Разина за руку своей горячей, костлявой рукой.
– Слышь, Степан Тимофеич, – вполголоса говорил Василий. – Ты теперь не казацкий донской атаман. Ты атаман народа всего, Руси атаман. Бойся, Степан, раздору. Казаки твои гордятся перед крестьянами. Не стало б беды от того. Не давай мужиков в обиду.
– Все будет ладно, Василий! – пообещал Разин, сжимая его руку. Он поглядел на лицо Василия и понял, что тот уже не жилец, что больше им никогда не видаться.
«Эх, Василий! – подумал Степан Тимофеевич. – Найду ли другого такого-то друга, как ты! Голова у тебя, Василий!» Он хотел сказать это вслух, крепче сжал горячую руку друга...
– По челна-а-ам! – закричал в этот миг Наумов.
– По челна-а-ам! – подхватили по берегу крикуны.
И все всколыхнулось.
Атаманы обнимались, прощаясь с теми, кто оставался.
По берегу поднялся пуще нестройный галдеж. Кто-то кого-то искал напоследок в толпе. Женщины плакали, цепляясь за своих казаков. Где-то пронзительно, жалобно завизжала собака.
Казаки бежали со всех сторон к берегу, скакали в челны, скоплялись перед узкими сходнями стругов. Другие уже позанимали места в челнах и оттуда махали шапками, кричали на берег вдруг вспомнившиеся какие-то самые нужные слова, но в общем гвалте их было немыслимо разобрать.
Степан, обнявшись с Василием и Федором, шагнул в челн и подплыл к переднему стругу, из-за мели стоявшему в стороне от берега.
На струге Степан мимоходом распахнул белый шелковый полог шатра.
– Не была? – спросил караульного казака.
– Не была, атаман, – виновато ответил тот и развел руками.
Степан безразлично махнул рукой, но сдвинутые мохнатые брови выдали мгновенную мрачность, охватившую его душу.
С палубы струга Степан с нетерпением оглядел всю толпу, скопившуюся у берега. Зренье смеялось над ним, по меньшей мере раз десять подряд обманув: показав там и тут в толпе ложный облик стрельчихи.
Досадуя на себя, Степан отвернулся от берега.
Он взглянул вдаль, вперед по Волге. Там навстречу стругам еще два десятка челнов показались на глади воды из верховьев. Они приближались, летя по течению на веслах.
На переднем из них поднялся русобородый рослый казак и, стоя без шапки, крикнул:
– Стяпан Тимофеич!..
Разин вмиг узнал Сергея Кривого. Сердце его забилось быстрее, он даже забыл о Маше и о ее обещанье прийти на струг, но отвернулся с деланным безразличием.
– Стяпан Тимофеич! – еще раз окликнул Сергей.
Степан взглянул в его сторону сурово и молча, сдвинув мохнатые брови.
