Ветер знает мое имя - Исабель Альенде
Селена признала, что этот парень действительно хорош в своей форме цвета хаки со множеством карманов и ремней, в тяжелых походных ботинках, очках-авиаторах и черном берете; он выглядел как коммандо в боевой экипировке. А самой Селене не требовалось особо стараться, чтобы произвести впечатление: опыт подсказывал, что этого вояку она покорила с первого взгляда. Гомес, вначале державшийся начеку, преобразился, когда девица в декольтированном платье подошла ближе, встряхивая волосами, улыбаясь и покачивая бедрами.
– Чем могу служить, сеньорита? – любезно осведомился он.
– Давайте где-нибудь присядем, капитан? Жара просто адская…
Ни один посетитель не мог проникнуть в квартал без приглашения, и в обязанности Гомеса, помимо прочего, входила охрана территории – ему даже полагалось осматривать каждую машину изнутри и снаружи, перед тем как открыть ворота, – но он просто не мог показать себя исполнителем чужих приказов, когда перед ним стояла такая женщина: мать ее, ну прямо красотка. Ему нравились молоденькие, еще не вполне развитые, невинные, но эта бабенка была что надо, пальчики оближешь. Он пропустил гостью через калитку для пешеходов рядом с воротами и галантно проводил к скамейке, полускрытой в гуще тропических растений, буйно разросшихся в саду. Они сели, и Селена разглядела шикарный бассейн и стоявшие вдалеке дома. В пределах видимости никого не наблюдалось, только две немецкие овчарки угрожающе рычали издали, пока Гомес их не отогнал.
– Скажи, милая, что я могу для тебя сделать, – повторил охранник, уже переходя на «ты».
– Я же говорю, капитан, твой телефон мне дала подруга.
– Что за подруга?
– Марисоль Андраде, мы познакомились в Мексике.
– Когда это было? – Парень сразу насторожился и прищурил глаза.
– Несколько месяцев назад, где-то в начале октября прошлого года, точно не помню.
– С этой Марисоль у меня нет ничего общего.
– Но ты ее знаешь, правда? – не отставала Селена.
– Она работала в одном из домов. Здесь полно прислуги.
– Но она была особенная. Она рассказала, что между вами кое-что произошло.
– Кто ты такая? Что тебе от меня надо? – рявкнул Гомес, вскакивая со скамейки.
– Да ладно тебе, капитан, не горячись: я знаю, это вышло случайно. – Женщина в тонком платье до середины бедра, с влажным от пота вырезом на груди, улыбнулась, откинула с лица прядь волос, скрестила ноги.
– Уходи, тебе нельзя здесь оставаться, – приказал Гомес, хватая ее за руку.
Селена сделала вид, что оступилась и чуть не упала, но охранник крепко ее держал. Они стояли, глядя друг другу в глаза, разделенные лишь несколькими сантиметрами.
– Я просто хочу поговорить, капитан. Где бы мы могли встретиться? Марисоль рассказывала о тебе, мне стало любопытно. Мне нравятся сильные мужчины, заставляющие себя уважать… – проворковала Селена, растягивая слова.
* * *
Карлос Гомес назначил встречу на вечер в «Цветке юкки» – темном, мрачном заведении с барной стойкой, танцполом и латинской музыкой. У него не было денег, чтобы отвести Селену в место, достойное такой женщины, но он рассчитывал, что после пары рюмок и танцев с обжиманием цыпочка поймет, что ее лапает настоящий мужчина, и укротить ее будет несложно. Проще простого. Всегда срабатывало. За сорок лет его жизни Марисоль оказалась единственной, кто перед ним устоял, – но это не он провалился, а она дура. Гомес до сих пор не мог понять, какого черта он так ею увлекся, – Марисоль была тощей, костлявой бабенкой, да еще и с двумя детьми в придачу. Надо было отделаться от нее сразу, пока все не усложнилось.
Фрэнк и Лола, следовавшие за Селеной, расположились за соседним столиком: она заказала пиво, он – минеральную воду. По такому случаю Лола избавилась от своего белого балахона и надела сережки. Фрэнк сказал, что она чудесно выглядит, а Лола, сдавленно хихикая, предупредила, чтобы он не питал надежд, потому что она, к сожалению, замужем.
Пока Селена прихлебывала отвратительную «маргариту», теплую и приторную, Гомес пил уже третью кружку пива. Он утратил бдительность и разговорился. Мексиканочка опасности не представляла – еще одна горячая штучка, она у него в руках, и они закончат вечер как полагается. Гомес тискал ее во время танца: роскошная самочка, беленькая, а как двигается, от нее пахнет потом и духами, а самое лучшее – зубы и ноги, эти сандалии и кораллового цвета ногти, высший класс. Он заказал виски, чувствуя себя щедрым, галантным, открытым, уверенным. Мексиканка слушала разинув рот, она была очарована; женщины любят насилие и хотят, чтобы ими помыкали, – даже если они сопротивляются, даже если кричат, он прекрасно это знал и в социальных сетях цеплял девчонок своей брутальностью. С мексиканкой приятно говорить, она умеет слушать.
– Стрелять я не хотел, просто всегда ношу с собой пистолет, я научился стрелять еще в детстве, отец научил, ствол вот здесь, я даже не снимаю его, когда танцую, хочешь, покажу тебе, я не выпускаю его из рук, потому что этого требует мой долг, я даже во сне с ним не расстаюсь, мы ведь должны защищать хозяев, за это нам и платят, чтобы никакому паршивцу не пришло в голову чего-нибудь спереть, собаки не помогают, их травят, здесь много ублюдков, воров, бандитов, для этого мы и нужны, нас шестеро, мы дежурим по восемь часов, двое на смене. В день, когда это произошло, я заступил в ночную смену, с десяти вечера и до шести утра, было пасмурно, разгар сезона дождей, темнеет рано, напарник обходил периметр, а я стоял у входа и – я говорил, что было поздно? – в саду тогда горело мало фонарей, но после происшествия с Марисоль их стало больше, теперь у нас есть фонари с датчиками движения, они тут же включаются, если почуют собаку или птицу, а еще ярче, если появится нарушитель, но в ту ночь было ни зги не видно. Еще «маргариту»? Я услышал, что кто-то ступает по гравию, на всякий случай достал пистолет, никогда не знаешь, что может случиться, спросил «кто идет», никто не ответил, я снова крикнул, потом еще раз, и опять ничего, потом увидел какую-то тень среди папоротников, там точно кто-то прятался, я приготовился защищаться, приказал выйти на свет, а когда он начал убегать, я и выстрелил – в воздух, чтобы припугнуть, я не хотел убивать, я и предположить не мог, что
