Печать Цезаря - Альфред Рамбо
Все приветствовали меня как победителя Цезаря. Вергассилавн гордился, что я состоял под его начальством. Но тем не менее он, смеясь сказал мне:
— Ты всё же странный птицелов! Можно ли было выпустить из рук такую птицу?
Я показал ему свои руки и лицо, покрытое ранами, и ответил в том же духе:
— А зачем вы вздумали сражаться у меня на спине?
Раны мои были совсем лёгкие. Они не помешали мне на следующее же утро собраться в путь.
Так как я хотел ехать как можно скорее, чтобы опередить известие о победе, то и взял с собою всего четырёх всадников-паризов.
Когда на горизонте показалось солнце, мы выехали из северных ворот Герговии.
Мы спустились с гор и увидели, что в долинах уже началась весна. Всюду разливались и весело журчали ручьи; луга покрывались цветами; птицы приветствовали громким пением пробуждение природы. Мне казалось, что наша родина-мать тоже воскресала и украсилась цветами.
VIII. У паризов
К вечеру пятого дня мы доехали наконец до верховьев Кастора.
Увидев полоску тёмной воды, спокойно пробегавшей по глинистому дну под наклонившимися старыми деревьями, мы сошли с коней. Я подбежал к реке, встал на колени на мокрый берег и, воздав хвалу местной богине, по локти опустил руку в воду и напился. Затем, взяв один из браслетов римского центуриона, я бросил его в воду.
Итак, после стольких событий мне всё-таки привелось вернуться на родину. Я возвращался раненым, но вёз с собой славу, золото и известие, которое могло заставить трепетать от радости горы и леса. И кроме того я мог увидеть Амбиоригу!
Но меня поразило, что мы совсем не встречали людей. На лугах не видно было животных, не слышно звона колокольчиков. На недопаханных полях лежали опрокинутыми плуги. Ворота около деревень были закрыты, никто не выходил, и не видно было дыма над кровлями.
Подъехав к Альбе, я громко протрубил. Я надеялся, что на этот призыв по всем тропинкам ко мне начнёт сбегаться народ, крича от радости. Но мне ответили только собаки своим лаем.
Я снова протрубил.
У частокола я услыхал отворявшийся запор, и в полуотворённые ворота показалось встревоженное лицо.
Человек этот вскрикнул от удивления, сбежал по тропинке и, бросившись ко мне, поцеловал моё стремя. Я узнал одного из своих крестьян.
— Ты являешься к нам спасителем! — вскричал он. — Но как же ты доехал сюда, не встретив неприятеля? Разве ты не знаешь, что у нас тут римляне?
И, протянув руку к востоку, он продолжал:
— Третьего дня там была битва, по ту сторону горы, в болотах.
— А мои воины?.. Жители деревни?.. Где Негалена?
— Все твои воины отправились в Лютецию, и туда же отправились все воины деревень Кастора. Негалена в военном наряде отправилась с ними: она начальствует над отрядом всадников. Тут не осталось ни одного крестьянина, способного держать оружие. В конюшнях не осталось лошадей, а по стенам хижин не висит более ни одного меча и ни одного щита. Даже рабам раздали оружие. Так приказала наша Негалена. Женщины же и дети спрятались по лесам и по болотам и увели с собой стада. Я только один получил приказание остаться сторожить деревню. К чему это? Ведь я не смог бы защитить её против римлян, и мне было бы лучше там, со всеми!
Мы со всадниками посмотрели друг на друга. После такого продолжительного пути мы надеялись отдохнуть под родным кровом. Теперь же оказывалось, что нам надо было ехать далее и в конце пути натолкнуться на битву...
Но надежда встретиться лицом к лицу с римлянами нас радовала. Нам не хотелось более ни есть, ни пить, и мы не чувствовали утомления. Даже лошади, кажется, приободрились.
— Так ты говоришь, что все отправились в Лютецию?
— Да, — отвечал старик, и затем, понизив голос, прибавил: — Ах, что тут без тебя было! Ведь ты знаешь Кереторикса-римлянина? Ежедневно бродил он с вооружёнными людьми по твоим лесам. Он делал вид, будто охотился, но вечно вертелся около Альбы и глазами пожирал твой дом. Твои всадники строго следили за ним, и он не смел уже более переступать за ограду с тех пор, как госпожа Негалена запретила ему...
— Что ты мне рассказываешь? — перебил я его. — Что может быть общего между Негаленой и этим скоморохом?
— Так она тебе не рассказывала?.. Напрасно же я тебе сказал!
— Нет, нет! Ты ничего не должен скрывать от своего господина, от своего отца... Ну, говори же, несчастный!
— С тех пор, как она запретила ему являться к ней, он не смел показываться и бродил по лесу. Твои всадники объявили ему, чтобы он не смел охотиться у тебя в лесу, что встретив его, они изрубят на куски и его и его людей. В продолжение нескольких дней он и не показывался. Но раз ночью... Я не могу сказать наверное, что это был он... Доказательств у нас нет, а всё-таки...
— Ты уморишь меня своими увёртками. Говори же... Так ночью...
— Ночью нас разбудили собаки лаем и свиньи хрюканьем. Впотьмах слышно было, как ломают ворота. Мы побежали туда и при свете луны увидели по ту сторону частокола сверкавшие шлемы и копья. Ворота мы открыли и несмотря на темноту славно отделали их... Все они убежали, и мы не успели взять ни одного. Лица их различить мы не могли: кажется, они вымазались чёрным, чтобы их нельзя было узнать. И потому назвать кого-нибудь нельзя. Хотя...
— Хотя?.. Да говори же!
— Мы спустили вслед за ними собак. Одна из собак принесла кусок одежды. Цвет и рисунок материи совершенно такой, какой носят люди Кереторикса.
— Клянусь громами Тараниса, я так отомщу этому изменнику, что все паризы узнают... Но надо отправляться в Лютецию. Сначала расправимся с римлянами, а потом примемся и за лжеримлянина... В Лютеции мы всё узнаем толком. Едем!
Наступила ночь. Мы ехали по склону горы Люкотиц, как вдруг со стороны Сены поднялся столб пламени, и зарево распространилось по горизонту. Столб был очень широкий, рассыпавшийся искрами; треск и гул от пожара походил на морской прилив... Свет был так силён, что мы видели всё кругом.
— Ведь это горит Лютеция! — сказал один из всадников. — Римляне, должно быть, там.
Мы продолжали путь при постоянно увеличивавшемся зареве. Вскоре по левому берегу Сены и по склонам горы Люкотиц мы увидели раскинутые палатки, массы людей и лошадей, сталь и бронзу, освещаемые громадным костром. В лагере было шумно, и по временам раздавались звуки труб.
За несколько шагов от лагеря мы услышали звон оружия, ударившегося о седло, и затем какой-то голос крикнул нам:
—
