Умереть на рассвете - Евгений Васильевич Шалашов
Иван в раздумчивости потер щеку, хмыкнул, вздохнул. Больше он сюда не приходил. Решил, что лучше с Леонидом и Васькой сходит в кабак, наклюкается до поросячьего визга.
Но напиться до бесчувствия ни Иван, ни Леонид не могли. У того и у другого был какой-то внутренний контролер, позволявший уходить на своих ногах и не болтать лишнего. А Пулковского нельзя было остановить ни уговорами, ни угрозами. Пил, как не в себя, становился дурным. Мог полезть в драку по пустякам. Иногда Леонид, словно строгий отец, не разрешал Ваське выпить лишнего, и тот убегал куда-нибудь подальше, чтобы избавиться от нежданных опекунов. И добегался…
Запыхавшийся Лев Карлович прибежал на хазу (в домик неподалеку от бывших складов Адмиралтейства), где последнюю неделю обитал Пантелеев с командой, позабыв все правила безопасности — и про пароли, и про то, что являться сюда лишний раз не стоит. Отпихнул опешившего Гаврикова, упал на табурет.
— Иван Афиногеныч, дай воды человеку, — распорядился атаман. — Кипяченой налей, Лева здоровье бережет.
Сам он был занят важным делом — раскладывал пасьянс. Если Пантелей раскладывает карты, то размышляет об очередной операции и отвлекаться ему нельзя.
Посему Иван не стал кочевряжиться, а пошел исполнять приказ. Но кипяченой воды, конечно же, не нашлось. Маленький "кабинетный" самовар был пустым, а кипятить долго. Пришлось Карлычу довольствоваться колодезной. Скривился, но кружку взял.
Отпившись, слегка отдышавшись, аптекарь сказал:
— Ваську мне утром привезли.
— Живой?
— Живой, только битый весь. Я не врач, но могу сказать — два ребра сломаны, нос тоже и сотрясение мозга.
— Живой — это уже хорошо, — флегматично изрек Пантелеев. Отвлекаясь от карт, поднял глаза на аптекаря: — А хазу, Левочка, ты нам спалил!
— Да ты что, Леня?! Я ж не совсем дурак, сюда осторожно ехал, на двух извозчиках. Побожусь — хвоста не было! — заволновался аптекарь.
— Так чего бежал-тο? Гонится кто? Ну, избили Ваську, не в первый раз. Напросился, чай, по пьянке. Помню, в прошлом году к бабе замужней полез — под юбкой чё-то нашарить хотел, еле-еле от мужа спасли. По мне — так и спасать дурака не стоило. Переломом больше, переломом меньше. На Ваське все, как на собаке, заживает. Опять на кого-то нарвался?
— Если бы, — хмыкнул слегка успокоившийся аптекарь. — Рассказываю. Сплю. С утра звонок. Выхожу открывать — два бугая Ваську держат. Шпалер в морду суют да говорят: "Привет Пантелею от Косого. Большой привет, с кисточкой". Пулковского они пока поучили, без чрезмерного членовредительства. Знают, под кем он ходит. Если не хочет Ленечка долг отдать, всех покоцают.
Пантелеев хмыкнул, смешал карты. Вздохнул.
Вот же, непруха какая. Мало мне, что Косого нелегкая принесла, так еще и пасьянс не сходится.
— Это у тебя что такое? — заинтересовался аптекарь, сам любитель раскинуть карты. — "Могила Наполеона"?
— Могила, Левочка Карлович, это вчерашний день, — фыркнул Леонид. — Могилу нынче школяры второй ступени раскладывают, а это — "Часы моего дедушки". На днях один студент научил. Сложная штука. Хочешь, тебя научу?
— Эй, пасьянщики, — перебил завязавшуюся беседу Николаев. — Может, толком скажете, что стряслось? Что за косой такой?
— Да ничего страшного, — отмахнулся Пантелеев. — Есть, Иван Афиногеновыч, у нас в Питере один барбос, тузом себя козырным считает. Косым прозвали, потому что один глаз остался. Его при старом режиме на каторгу отправляли, с этапа бежал. Конвой, пока ловил, рассвирепел малость — сапогом по морде приголубили, глаз-тο вытек. А после февраля он Марсово поле под себя подмял. Говорит, если мы на его территории работаем, то пятьдесят процентов ему должны отдать да десять в общак! Он ко мне шестерку подсылал, так я послал.
— Косой не туз. Фраер он козырный, — авторитетно заявил Гавриков. — В лучшем случае на валета тянет. А по прежним временам — десятка беспонтовая.
— Мужики, давайте по-человечески! — взмолился Иван.
Николаев не очень разбирался в птичьем языке, на котором изъяснялись "блатные". "По фене ботал, права качал, я шпалер вынул, он замолчал!" Тьфу. Дед называл бродячих торговцев "офенями". Торговцы так между собой разговаривали, чтобы покупатель не догадался, что его обжулить хотят. Может, отсюда блатной язык и пошел? Как хорошо, что в команде Пантелеева, за исключением Пулковского, "блатных" не было и все говорили на нормальном языке. Иногда, правда, срывались.
— А по-человечески, Иван Афиногенович, так: туз — он как генерал. Генерал, сам знаешь, на всех свысока глядит и ничего не делает, только приказы отдает. Но все его уважают, слушают. В тузы из старых каторжан выбиваются. Не всякий тузом может стать, а только тот, кто никогда с государством никаких дел не имел, ни дня ни работал. В былые времена вся Россия была поделена между тузами. Те суд вершили, арестантов да каторжан "подогревали". В бандах да в шайках короли — главные, но и те тузу долю отстегивали. Ниже короля валет шел, ну и дальше, все ниже и ниже.
Николаев не стал спрашивать дальше. Начни, так выяснится, что он, по блатным раскладам, всего "шестерка". Лучше не узнавать.
— У Косого пятнадцать стволов, а у нас на сегодняшний день три, а с Васькой — три с половиной, — покачал головой Гавриков.
— Может, отсидеться пока? — предложил Лева, не обидевшийся, что его в полноценные стволы не засчитали. — У меня пара адресочков надежных есть. Если что — можно в Сестрорецк податься, месяц-другой там пережить. На худой конец, к финнам уйдем, от Сестрорецка там две версты, граница дырявая. Пограничники тоже кушать хотят, товар туда-сюда пропускают, можем под контрабандистов закосить.
Пантелеев осмотрел соратников. Крякнул. Посмотрел с усмешечкой на Николаева:
— А ты, Афиногенович, что скажешь? Предложишь в Череповецкую губернию двигать, коровам хвосты крутить?
