Георгий Лосьев - Сибирская Вандея
– Кулак завсегда мужику первый радетель… Слыхал эту песню. Старая песенка!.. Говорите прямо, чего добиваетесь?! Никак не разберу вас, благодетели.
Губин вышел из комнаты, хлопнув дверью на весь дом. Базыльников прогнусавил:
– Вконец расстроил ты, Вася, Михал Дементьича… – И с дрожью в голосе стал бормотать: – Отрекись, Вася… Право слово, отрекись, а? Умоем тебя, перевяжем, мундир дадим новый, саблю наилучшую, на коня посадим…
– Вон оно что! Коня белого дадите?
– Хошь белого чупахинского, хошь мово Игреньку… Выедешь ты на Соборну площадь, равно крестьянский енерал Скобелев. Скажешь народу: так, мол, и так; мол, я, Шубин Василий, земляк ваш и расейский солдат, отрекаюсь!..
– Эх, здорово! На белом коне? Начисто, говоришь, отречься?… А вдруг я душою покривлю? Сказать скажу, а потом обратно к красным перекинусь? Может такое произойти со мной? Пропал тогда чупахинский конь!
– Э-э-э, нет, Вася… Не таковский ты, чтоб туды-сюды метаться. Мне ль тебя не знать! Вот. И тех, что в подвалах, сговори… Тебя послушают. Комиссар!
– Меня послушают, – глухо отозвался Шубин.
– Обязательно! Обязательно, Вася! Ты, этта, умелец с народом говорить…
Дверь открылась, пропуская Губина. Он нес, придерживая на животе обеими руками, тяжелый жестяной керосиновый бидон, кое-где тронутый ржавчиной. Грохнул его на стол и перевел дух. Потом наклонил бидон, и из широкого горлышка посыпался золотой дождь царских пятерок и десяток.
Купец подержал руку на сердце. Помолчав, торжественно выпрямился.
– Вот, Шубин!.. Жертвую. Тут – тыщи! Немалые тыщи. Половину – вашим, кои пострадавшие. На новое обзаведенье… Вторая половина – твоя! Всю жисть копил, собирал. Не жалко! На обчее дело отдаю… Бери гумагу, перо – пиши расписку на десять тыщ!..
Сердце военкома переполнилось той жгучей яростью, что багровым туманом застилает и свет солнца, и блеск золота.
– Падаль кулацкая! Купить хотите?!. Коммуниста – купить?! Убью!..
Последним, нечеловеческим напряжением сил рванулся Василий Павлович, метнул табуретку, но Губин успел нагнуться – удар пришелся в стену, только ножки от табуретки разлетелись в стороны… Губин лихорадочно рвал из кармана револьвер, Базыльникова как ветром сдуло. Но из зала уже вбежали Жданов с подручными, скрутили военкому руки, нажали на плечи, припечатали к стулу.
Губин, сбросив пиджак, мгновенно накрыл бидон на столе и, не спуская глаз с военкома, рассмеялся:
– Добро, Шубин! Добро! Хвалю! Хорош!.. Вона как запел?! Ничо, ничо!.. Я те заставлю петь с другого голоса. Увести его! В отдельную… Чтобы – ни с кем!..
Комиссара вывели.
Губин остался один, надел пиджак, ссыпал золото в бидон и несколько минут сидел, не отрывая от бидона тусклых стариковских глаз… По крохам собирал, сна, отдыха решился, своим не давал, а он – табуреткой!.. Это что ж за люди, сволота такая?! Не бог их лепил – дьявол… Золото ить… Золото!
В первый раз вожак восстания ощутил что-то вроде страха, вперемежку с недоумением. Неужто и впрямь рушится мир, низвергаются идолы, которым испокон веков поклонялись люди? Что делать? Вот и «рецепт» мудрого лекаря из села Вьюны – без пользы.
* * *Шубин. Василий Павлович Шубин. Крестьянин, русский солдат, советский военком, большевик-ленинец. Прошел ты сквозь бури и грозы эпохи рядовым бойцом, гибель твою не отметила эпоха некрологом и память о тебе не украсила посмертным орденом…
Шубина везли в телеге за околицу села в паре с незнакомым коммунистом из села Вандакурово. Тот был тоже избит и еле передвигал ноги. Василий Павлович старался поддерживать товарища хотя бы плечом: руки обоих были связаны.
– Потерпи, браток, еще малость. Сейчас все кончится. Потерпи, немного уж, недолго… Тебе денег давали?
Вандакуровец утвердительно покачал головой.
– Не принял, значит? Хорошо, браток, очень хорошо!.. Ты смерти не бойся – все равно ведь когда-нибудь.
Цыган согнал пленников с телеги:
– А ну, шагай! Таскать вас не перетаскать!
Их поставили рядом с дорогой, в низкорослом березняке.
Рябой парень воровато огляделся, мгновенно вскинул к плечу двустволку-обрез и спустил курок… Вандакуровец упал в траву. Парень щелкнул вторым курком, но цыган вырвал ружье, прошипел:
– Ты что творишь, лярва? Забыл, как велено? – И, хакнув, словно работая вилами, ударил комиссара штыком в предплечье…
– Вота!.. Этак!
Снова насквозь проткнул тело. Под ключицей.
– Зачем ты?… – простонал Шубин. – Бей против сердца…
– Не учи, коммуна! Сам знаю, куда! Велено пороть штыком, пока не войдешь в согласье…
И начал наносить короткие отрывистые удары в плечи, в руки, в ноги, между ребер…
– Зря стараешься, холуй бандитский… – сквозь стоны выдохнул Василий Павлович.
– А поглядим…
Цыган смахнул пот со лба.
– Запарился я с тобой, коммунист. Покурить охота.
Рябой парень уже стащил сапоги с застреленного вандакуровского партийца и, присев на пенек, переобувался…
Солнце уже клонилось к закату, и тени стали длинными, когда по дороге затарахтела телега. Ехала с полей колыванская девчонка Вихорева.
Вдруг конь всхрапнул и метнулся к обочине. Девочка спрыгнула с телеги, привязала карьку к деревцу и прислушалась. Слабый, еле слышный стон донесся из березняка. Она пошла в заросли и остановилась, оцепенела.
Шубин узнал Вихореву.
– Воды… Скорее… Жене скажи! Воды…
Девочка бросилась к лошади и, настегивая, помчалась к селу, но на бандитской заставе в телегу с ходу прыгнул волосатый человек. Перехватил вожжи.
– Чевой-то разогналась?
Девочка заплакала.
– Пусти, дяденька!.. Тамотка дядя Вася… Шубин…
– Иде?!
– На оешинском свертке… В канавке…
Волосатый ощерился.
– Ишь, живучий!
Смахнул девочку на дорогу, повернул оглобли и ожег лошадь кнутом.
Найдя хрипевшего комиссара, волосатый удивленно вскинул брови:
– И впрямь – живой!.. Не торопкий ты помирать, Шубин… Так и быть, подмогну!
Комиссар не открывал глаза и судорожно скреб пальцами землю… Волосатый шагнул в заросли, достал из кармана штанов нож, облюбовал молоденькую березку и долго, аккуратно ломал и выстругивал дубину. А когда дубина была готова, занес ее над головой комиссара…
Двадцать восемь штыковых ран оказалось на теле Шубина. Двадцать восемь…
С речной стороны Колывань была опоясана двойной линией обороны. Окопы – в полный профиль, но без колючей проволоки: выяснилось, что баржонку с мукой и проволокой, приютившуюся у хитрой избушки на речке Чаус, утащил накануне в Дубровино какой-то предприимчивый катерный капитанишка.
В окопах переднего края копошились мобилизованные: бабы, девки, подростки. Долбили заступами сухую землю.
По брустверу расхаживали цыганские парни с кнутами за поясом, зубоскалили, заигрывали с бабами. Те отбрехивались:
– Чтоб вам ни дна, ни покрышки! Навязались нечистики на нашу шею!..
Вторую линию занимали самсоновцы. Лихая банда, привыкшая к молниеносной сабельной рубке, к стремительным налетам и не менее стремительным отходам, не признавала окопной позиционной войны, но есаул, сам работая шанцевой лопаткой вместе со всеми, пригрозил расправой. Бандиты знали, что есаул на ветер слов не бросает, и копали.
В низкорослом березняке стояли заседланные кони.
Новый «главком» фельдфебель Начаров не выходил на вторую линию. Браво расхаживал по переднему краю.
– Ходи веселей! Наляжь, мужики! Наддай, бабы, девки! – и сыпал раешником для пущего ободрения: – Идешь в бой – держи хвост трубой!.. Коммунары-шпаны, на траех одни штаны, через день обедают, пить на речку бегают!.. Жми на лопаты – завтра будем жить богато!.. Коммунарски бабы модны, по три дня сидят голодны!..
Но веселая фельдфебельская агитация не доходила. Бабы провожали «главкома» злобными взглядами, перешептывались:
– Навовсе свихнулся, чучело!..
Начаров уличил двух девок в нерадивости. Поочередно вытянул плетью. Девки взвыли жуткими голосами:
– Уй-уй-уй! Ты что, спятил?
Невдалеке показался губинский тарантас. Губин вылез из пролетки на редкость веселый, поздоровался за руку, одобрительно похлопал по плечу.
– Робят?… Молодца, молодца!.. Ну, кажи, рассказывай свои планы.
Начаров шел рядом, чуть-чуть отставая: видел не раз, как встречают инспектирующего.
– Эта – правый фланг. А туды – левый. Тут центр обороны, а вон у того кустика – пулеметная точка. Место скрытое, прицел выверен. От пристани до нас, сам знаешь, поболе семи верст. На выбор будем красных бить!
– Выстоишь, гвардеец?
– Как пить дать!
Хозяин вздохнул:
– Так, так… Айда, сходим к самсоновским.
Но есаул в группе своих сам шел к Губину.
– Извольте – в сторону!.. – А в сторонке продолжил: – Я офицер казачьего войска! Я пришел сюда коммунистов бить, а не баб! Предлагаю немедленно убрать всю цыганскую рвань! И к чертовой матери вашего «главкома»! Не хватало, чтобы я унтеру подчинялся! Пусть передаст командование мне.
