Георгий Лосьев - Сибирская Вандея
– Шубин тута?
Коммунисты насторожились. Василий Павлович подошел ближе к двери.
– Я Шубин.
– Слышь, Вася… «Сам» выборного от вашей ком пании требоваит. Для беседы, значит. Пойтить бы тебе, Вася? Как ты – главный чин… По-доброму, по-хорошему… Ась?
– Перестрелять по одному хочешь?!
Базыльников ответил с укоризной:
– Этта, Вася, нынче даже вовсе не обязательно. Сказано: по-хорошему…
«Должно быть, наши нажали, – подумал Василий Павлович. – Может, в обмен или пошлют делегатом? Такое в гражданскую случалось… Э, куда ни шло!»
– Открывай, гнида!
– Сейчас открою. Только ты, Вася, не фулигань!
Загремел висячий замок, звякнула щеколда.
Шубин положил в карман кусок кирпича, вышел в коридор, слабо освещенный мигающей свечой. Рядом с Базыльниковым стояли два вооруженных бандита.
– Ну, мотай вперед, – сказал один из охранников.
Двухэтажный дом купца Губина был полон вооруженных людей. Они слонялись по комнатам, из которых уже вывезли почти всю мебель, резались в очко, менялись оружием, приторговывали колечками, браслетами, часами.
На лестничной площадке второго этажа к Шубину подошел увешанный тремя револьверами Жданов:
– Обожди, ребята!
Мгновенно, почти неуловимым движением провел по брюкам Шубина раскрытой бритвой. Из распоротого кармана вывалился кирпич. Второй охранник, рябой парень лет девятнадцати, ногой отбросил кирпич в сторону.
– Смотри-ка!.. А мне – невдомек!..
Жданов хвастливо прищелкнул пальцами.
– Во как! У меня глаз – алмаз! Еще когда-то по молодости в сыскном служил, на всю губернию слава шла! Сам полицмейстер очень одобрял… Другой кто – шмонат, шмонат, а я – чик, и готово!
– И обратно, Вася, фулиганство, – неодобрительно заметил Базыльников. – А ить ни к чему…
Шубина посадили на скрипучий стул, одиноко стоявший посреди пустого зала. Две двери вели в хозяйские апартаменты. Базыльников, словно дорогому гостю, поклонился Шубину:
– Побеседуй тут, Вася. Я сейчас…
И скользнул в одну из дверей.
Жданов еще раз обшарил рысьими глазами клочья одежды комиссара и тоже исчез. Рябой парень уселся на подоконник, держа наготове обрез, Ромка-цыган у порога вертел самокрутку.
Василий Павлович выпрямился на стуле, хотел вделать глубокий вдох, но выдох отозвался резкой болью в груди. Эх, если бы силу! Выхватить у цыгана винтовку!..
Притушив цигарку, Ромка спросил:
– Слышь, как тебя… Скажи, коммуна ваша вроде кержаков, что ли?… Что вы против богатства прете, мы знаем. Ну, пограбите, пограбите, другими нажитое добро захаманите, а посля?… Грабить-то некого станет. Куда подадитесь?
Говорить Шубину было трудно. Все же ответил:
– Мы хотим, чтобы ни бедных, ни богатых на свете не было, чтобы все жили в достатке. От труда… А кто не работает – тот не ест.
– Ишь ты! А коли нам не желательно? Может, я вольный? Может, мне торговать охота? Тогда как же?
– Заставим.
– Силком?
– Сами должны понимать…
– Мы понимаем… Мы вашего брата кумуников прекрасно понимаем!
Цыган свернул вторую цигарку, затянулся так, что табак затрещал и вспыхнул язычком желтого пламени.
Неслышно, словно скользя по купеческому паркету, из дверей кабинета появился Базыльников.
– Ступай, Вася. Вона в туе дверь. Все образуется. Не бойся.
– Не пугливый.
– Само собой… человек ты еройский…
В соседней комнате – бывшей хозяйской спальне – за столом сидел одинокий молодой военный в полном офицерском снаряжении, при шашке и кобуре, но без погон и вида не офицерского, а скорей писарского.
Базыльников подал комиссару табуретку, с приятностью потирая руки, сказал: «Беседуйте», – и удалился.
Лицо военного показалось Шубину знакомым.
– Здравствуйте, товарищ комиссар, – приветливо улыбаясь, военный привстал. – Узнаете меня? Я вас сразу узнал, хотя встречались редко. Здорово вас обработали!.. Что поделать? «Кипящий водоворот стихий то бросает нас в омут страстей, то погружает в пучину страданий и бедствий…» Судьба, как говорится, фатум, она же – рок, по-мусульмански еще называется – кисмет.
– Кто ты такой? – перебил его военком и тут же вспомнил: военфельдшер демобилизованный. Приходил вставать на учет. В анкете написал «сочувствующий советской власти с семнадцатого года».
– Удивляетесь, товарищ Шубин? Странные случаются в жизни эпизоды…
Шубин опять перебил:
– Ты в банде кто?
– Я – член повстанческого комитета.
– Что нужно? От меня что нужно?
– Мне? Ничего-с! Просто препоручено разъяснить вам положение… Так вот-с, губерния восстала. Вся поголовно восстала против вашего совдеповского режима. Справиться – у красных сил нет. Красноармейцы переходят к нам цельными частями, полками…
– И дивизиями, поди?
– А вы не смейтесь. Сперва послушайте. Красноармейцы перебили комиссаров и политруков. Создали три новых революционных полка. Первый Новониколаевский полк восстал и захватил город. Второй уже обложил Томск, коммунисты драпают во все лопатки. Хватит с вас?
– Хватит!.. Неужели умнее ничего не придумали?
Фельдшер поднялся.
– Я с вами разговариваю сурьезно.
– Я тебе, вошь тифозная, тоже сурьезно говорю…
Закончить Шубину не пришлось. Перед ним, как из земли, опять вырос Базыльников.
– Экой ты, Вася, ндравный! – Крикнул в стену: – Михаил Дементьич!
Вошел Губин. Тяжело опустился на стул, погладил седую щетину на желтой опухшей щеке:
– Так… Живой? Ну, что делал в подвале? Сказывали – поёшь шибко. Смелый ты человек, Василий Павлыч. Люблю таких!.. Ну, растабары мне с тобой разводить недосуг. Жить хочешь?
Комиссар ответил:
– Хочу.
– Известно. Кому помирать охота? Коли так, Шубин…
Слова не шли с языка. Видно, не находилось таких слов у купца, чтобы сразу запали в гордое, гневное сердце коммуниста.
На помощь Губину пришел Базыльников:
– Ты, Вася, подумай: кто ты есть, откудова ты, чьих кровей человек?… Перво-наперво, мужик тутошний, хлебороб, крестьянского сословия человек. И опять – с одного села мы все. Земляки, выходит. Слово-то какое, Вася, – земляк!.. Великое слово. Ты ж всю ерманскую провоевал, в окопах гнил за Россию нашу многострадальную. Скрозь пули и бонбы прошел. Сам знаешь, как словечко-то это у солдат обертывается. Земляк – милый душе человек! А теперича еще спрошу: каков же он, земляк наш колыванский, Василий Шубин? А он, гражданы, – ерой! Кресты егорьевские да медали не каждому дадены. А Шубин – удостоился. Вот он каков, земляк наш и храбрый воин русский Василий Павлыч Шубин!.. Эх, Вася, Вася!.. – Базыльников заморгал слезящимися глазами, всхлипнул, извлек из кармана большой цветастый платок, утер слезу. – Я ить тебя еще сопливиком помню… Ох и давно то было, а все равно как сейчас. Бывало, в лавчонку-бакалейку мою придешь, смотришь… А я тебе всенепременно пряник медовый али там сахару кус. Ты ить с Федюнькой нашим дружбу водил, погодками были. В один день и крестил обоих. Помнишь хоть маленько?
– Маленько помню. Как крестили – не помню. А пряники помню… У тебя, верно, записано, сколько же ты мне стравил тогда от душевности? Мамаша-покойница всегда тебя добрым словом поминала: отпустишь фунт весной, осенью два запишешь.
– До чего ж ты неуважительный, Вася!.. А я что хочу сказать? Пристало тебе, с крестами да медалями, со славой воинской, свово же брата, мужика, грабить?… Ить и ваш домишко не безлошадный был…
– Был, да колчаковцы, что у тебя стояли, позаботились.
– Грех, Вася, меня винить. Они и моих четырех со двора свели.
– А пять осталось. Что ж ты не поделился?
– Дык… семья, Вася! – Базыльников высморкался и переменил тон на деловой: – Думай, Вася, думай! Вся губерния нынче с нами… Алтай поднялся, омичи, Кустанай, Петропавловск… Бегит коммуния во все лопатки!
– Значит, хорошо у вас дело идет! Одного не пойму: что вам проку нас взаперти держать, на разговоры время тратить?
– Да ить жалко вас, люди! Ить свой брат, мужик, не каки-нибудь городские… Разве ж мы без понятия? Конечно, пошумели, обидели ваших. Был грех, что говорить!.. А ты возьми в толк: сколь от вашей разверстки натерпелся крестьянин?! Сколь слез пролил?! Однако пришло время забыть. И на мировую… Вы – русские, и мы – русские.
– Та-ак. Русские…
– Известно, не жиды! – буркнул Губин. – Базыльников дело говорит. Вся Расея на коммуну вашу подымается! С дрекольем ополчились на супостата! По деревням пики куют…
Как ни болела искалеченная грудь, Василий Павлович засмеялся сквозь кашель:
– Хоть бы врать сговорились! Агитпроп ваш клистирный болтал, что Красная армия на вашу сторону переходит. На кой черт вам пики, ежели красноармейских винтовок девать некуда?
– Дык этта, Вася, к слову, – нашелся Базыльников. – Хватит у нас винтовок, Михаил Дементьич так просто сказывает, народное-де ополчение. Как на Колчака шли. Вот его превосходительство, морской генерал Колчак на мужике возвысился, и с мужиком поссорился и – сгинул, пропал. И коммунисты пропадут, Вася, если не возьмут в соображение, чо к чему. А мы – за мужика. Мы – мужицкая власть!..
