Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость
- Надо уносить задницы! – слышу голос Бартля. – Этот парень стреляет прямо в нас!
И сказав это, Бартль вопросительно смотрит на меня. Но что, скажите на милость, мы должны делать?
Снова стреляют.
Один падает на землю – он из тех людей, что стояли у решетки, в него попали.
Вижу совершенно близко искаженное страхом лицо и полный отчаяния голос:
- Aidez-moi! – проникает в меня.
Господи! Голос Симоны! Лицо снова исчезает. «Aidez-moi!» доносится снова. Это треугольное лицо, эти остро торчащие скулы – это могла быть только Симона! Эти темные глаза – глаза Симоны! Все происходит слишком быстро, будто при замедленной съемке. Симона оказывается уже снова очень далеко, чем, если бы я смог втянуть ее в «ковчег». Еще больше солдат подступает снизу. Симону толкают, тащат по лестнице и жестоко сталкивают вниз. И теперь у основания лестницы, где-то там, внизу, начинается дикая беготня. Между толпя-щихся людей мелькают одетые в черную форму фигуры. Солдаты? О нет! Это эсэсовцы! В царящей сумятице они стоят как застывшие манекены, а затем начинают стрелять с бедра. Вижу, как несколько подстриженных наголо голов падают на землю. Еще больше выстрелов, хлещущих остро, словно удары хлыстом, и еще больше падающих на землю тел. Стрельба доносится сразу с трех, нет, четырех сторон. Бартль держит в руке свой пистолет.
- Бартль! Вы сдурели? Идите в укрытие! Скорее, за «ковчег»!
Я едва дышу. Что же это за хаос?! Раскинув руки, вишу на решетке, как распятый.
- Что с Вами, господин обер-лейтенант? – кричит Бартль и подбегает ко мне.
- Немного занемел, Бартль, – хочу крикнуть в ответ, но голос отказывает.
- Не удивительно... я ..., – голос Бартля доносится издалека сквозь беспорядочные вой и крики там, на земле дорожного ущелья.
Когда стрельба стихает, говорю:
- Давайте выбираться! Быстрее! Мы должны как можно быстрее убраться отсюда...
- Конечно, господин обер-лейтенант.
- Вы знаете наш генеральный курс на восток, так и держать!
Мой череп готов треснуть.
Рычание команд не имеет конца. Пронзительные крики тоже. Внизу у путей все еще стреляют. Но вот резко свистит паровозный гудок и перекрывает все.
Вижу боязливо-расширенные глаза «кучера». Бартль помогает мне, подталкивая и вдвигая меня в «ковчег». После чего снова катим дальше.
Фронтоны домов проплывают мимо. Больше никакого шума, никаких испуганных криков, ни-какой стрельбы. Только резкие паровозные гудки все еще звучат в ушах.
Была ли это действительно Симона? Может ли это быть вообще Симона? А что, если транс-порт еще вовсе не отправился в Германию на прошлой неделе?
Вздор! Воспаленное воображение! Сплошная глупость! Никогда в жизни больше не может быть Симона! внушаю себе безмолвно. Но вместе с тем воспроизвожу в голове увиденное и испытываю глубокое беспокойство от того, как они охотились там на людей, будто охотники за черепами.
Но разве не сказал тот фельдфебель в Fresnes: «Эти проклятые французы – они заставляют нас вести поезда трижды вокруг города!»?
Я не заметил, на какую улицу свернул «кучер»: Мы, конечно, уже едем в совершенно невер-ном направлении – снова в Париж, вместо того, чтобы выбраться из него. В следующий миг нас останавливают фельджандармы на мотоцикле с коляской. Спросить этих цепных псов? Пока не могу принять решение, «кучер» уже останавливается.
Фельдфебель на мотоцикле пристально смотрит на меня, как будто желая сожрать. Такое странное явление как я и наш «ковчег» произносит он, наконец, он редко встречал.
Когда спрашиваю его о дороге в Нанси, жандарм медленно приходит в себя. И затем реши-тельно произносит:
- Я лучше провожу Вас, господин лейтенант, это довольно сложно объяснить...
Перед глазами у меня опять все как в тумане, но только на какие-то минуты – и затем вновь проясняется.
Если это была Симона, она должна была узнать меня! Однако можно ли было узнать меня во-обще? В таком виде, как я теперь выгляжу? Думаю, никто меня не узнает. Таким опустившимся меня еще никто не видел. Таким бородатым тоже. И моя форма хаки, что сейчас на мне, выгля-дит чертовски иначе, чем мой обыкновенный прикид.
Отчаянный крик «Aidez-moi!», все еще продолжает звучать во мне снова и снова.
«Aidez-moi!»
И все же: Симона выкрикнула бы мое имя – и «Aide-moi!» вместо «Aidez-moi!».
Проходит немного времени, и фельдфебель показывает рукой на большой дорожный указа-тель на белом бетонном цоколе: «NANCY». Киваю ему, что понял, и мотоцикл делает на дороге резкий поворот под острым углом. Взмах рукой как привет и ответное приветствие, и фельдфебель исчезает из моего взгляда.
Направление на Восток
Теперь наш радиатор направлен строго на восток. Я могу видеть это по солнцу: Оно стоит точно за нашей спиной, и уже довольно низко – своим нижним краем лежит на крышах.
Я настолько истощен морально, что вынужден на секунду забыться, иначе просто свалился бы как мешок. Кто бы сомневался: Наступает реакция перевозбуждения. Сейчас мне становится довольно трудно оставаться все таким же деятельным.
Внезапно в голове возникают картины как от неожиданно остановившегося фильма: Желез-нодорожное ущелье с закопченными фронтонами зданий и ярко блестящими рельсами, решетки из высоких металлических стержней, кишащая толпа солдат и дико жестикулирующих людей в серых робах. Людей, высоко выбрасывающих руки и падающих как подкошенные...
Париж – Нанси: приблизительно 320 километров. Как только мы сможем преодолеть их, это страшно длинное расстояние при нашем печальном темпе? Где переночуем? Сможем ли мы это сделать, по крайней мере, еще у Sezanne?
В небе ни облачка. Луна в три четверти – и, кроме того, дорога будто по линейке протянута: Хорошо бы удалось проехать до ночи! Дорога кажется вполне безопасной.
Sezanne довольно крупный город, там мы, конечно, сумеем разжиться дровами. До тех пор наших запасов еще должно хватить. Я пока так и не понял, на сколько километров пути хватает одного мешка дров для этого драндулета.
Передохни! Успокой нервы!
Может остановиться? Ерунда! Чем дальше проедем, тем лучше. Теперь мы, пожалуй, уже не должны больше испытывать страх перед атакой самолетов-штурмовиков. Или мы заблуждаем-ся? Но если нас внезапно атакует какой-нибудь бродяга-самолет, то теперь мы едва ли ушли бы с этой широкой дороги. Здесь даже деревьев нет. Надо бы отправить Бартля на крышу, говорю себе...
Едва только Бартль оказывается наверху, позволяю себе глубже погрузиться в сиденье.
Теперь посмотрим, как справятся оба моих подчиненных. Когда выезжаем из восточного пригорода, меня наполняет сильное желание вылезти из «ков-чега», расположиться рядом с шоссе и вызвать в памяти картины Симоны из нашего времени в La Baule. Но я должен запретить себе это. Могу лишь шептать безмолвными губами имя Симо-ны. Снова и снова. А сверх этого наваливаются ужасные картины: Стрельба на рельсах... Палата госпиталя... Что же все это было?
У меня зуб на зуб не попадает. Хочется ревмя реветь – такое паршивое настроение.
« ... сквозь жару и холод, потеряв слух и зрение...» Библия? Не знаю, относится ли это к биб-лии.
Ничто ничему больше не соответствует. Никакого соответствия. Я действую совершенно иначе, чем хочу. Что, собственно говоря, случилось с моей рукой? Почему мы катим здесь, по этой местности? В голове невероятно быстро вертятся мельничные жернова и их вращающиеся валики работают как сумасшедшие, стуча друг о друга.
Как все это произошло?
Ведь вот же, мы только вчера въехали в Париж. И теперь эта вот дорога в Нанси... Но где же мы были вчера ночью? В Париже?
Чепуха: Только сегодня рано утром мы прибыли в Париж! Сегодня есть сегодня. Вчерашняя ночь – она была в Версале. Тросовые барабаны, рикши на велосипедах... Когда я все это видел? Наверное, не только сегодня поутру!
При въезде в Париж? СЕГОДНЯ.
Танки на Place de la Concorde: СЕГОДНЯ!
Мне привиделось, что я видел Симону в ущелье железной дороги! Сейчас мне кажется, что я галлюцинирую.
Отбивайся! Проясни свои мысли! Думай сис-тем-но! Step by Step .
Найду ли я когда-нибудь Симону?
Равенсбрюк! Не знаю, где сейчас стоят русские, но если наша линия обороны рухнет на вос-токе, то они смогут добраться до Равенсбрюка.
Ну а почему служба безопасности СД разместила свои тюрьмы только на востоке? Если бы у меня была сейчас широкомасштабная карта, чтобы посмотреть, где на самом деле расположен этот чертов Равенсбрюк!
Теперь даже Старик не смог бы помочь. Он, наверное, давно мертв – геройски пал за Великий Рейх, немецкий народ и Фюрера.
Насколько знаю Старика, этот чокнутый негодяй, скорее всего, вылез в самую переднюю ли-нию обороны.
Нас всех подставили! Никаких шансов уцелеть! С самого начала у нас не было никаких шан-сов – только отсрочка конца. То, что мы все еще катим по этой местности, означает при бли-жайшем рассмотрении всего лишь еще одну отсрочку – отсрочку с сюрреалистическим бытием.
