Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость
Дрова!
Пока у нас еще есть два мешка из Версаля.
Кричу вслед Бартлю на лестничной клетке:
- Ждите там – я приеду с «кучером».
Еще раз прохожу помещения на первом этаже. Здесь в коридоре мне пришлось когда-то вы-ступать: День рождения Фюрера, представление высших чинов! Что это была за напыщенная дурь!
Когда уже хочу влезть в «ковчег», вижу проходящего мимо унтер-офицера. Машу ему при-зывно.
Унтер кое-что знает: Он кивает в сторону нашего Дворца и сообщает:
- Вчера смылись. Командующий Морфлотом группы Вест и все его штабы смылись!
Ворота к гаражу автосервиса стоят широко открытыми. «Кучер» въезжает по кривой во двор и останавливается так точно перед большой дверью ав-тоцеха, будто уже знал этот путь. Внутри не видно ни одного человека. Понятно: Все удрали!
Тот драндулет, что стоит во дворе, может считаться лишь обломками от машины: Ситроен без мотора, двух-с-половиной-тонка, стоящий на козлах, без колес.
В больной руке снова начинает сильнее пульсировать боль.
- Теперь мне действительно нужен госпиталь, – говорю про себя, но Бартль, должно быть, ус-лышал. Потому что восклицает:
- Здесь, пожалуй, нам больше нечего искать, господин обер-лейтенант...
- Так точно, Бартль. Если бы только я знал, где находится ближайший госпиталь!
- Сейчас выясню! – отвечает Бартль и тут же уходит.
Спустя некоторое время он возвращается и имеет при этом важный, довольный вид.
- Нам надо сейчас ехать к Сене. Lanneck или как-то так называется госпиталь.
К Сене подъезжаем довольно быстро. Затем проезжаем какой-то жилой квартал. Очереди перед магазинами, домохозяйки в тапках, связанные крючком платки на плечах, жалкие сумки в руках перед животом. Мне это знакомо: В таких кварталах они живут посреди города как в деревне.
Приходится медленно ехать. Пожилые женщины имеют время подробно рассмотреть меня своими пустыми глазами.
Навстречу нам движутся колонны Вермахта. За ними следует колонна санитарных машин.
Мы теснимся к стороне и останавливаемся. Проходящие мимо солдаты удивляются нашему «ковчегу».
Когда они удаляются, движемся дальше. Но на следующем перекрестке нас, взмахом диска регулировщика, останавливает полевой жандарм и направляет в объезд. Этих парней со своеобразным ошейником — металлическим горжетом-бляхой, на котором написано «Фельджандармерия» можно почти всегда найти далеко позади основных сил.
Мы без слов сворачиваем. Но затем Бартль внезапно кричит взволнованно сзади:
- Вот указатель на военный госпиталь..
- Отлично! – отвечаю ему на это и обращаюсь к «кучеру»:
- Все время следуйте по указателям. Их Вы легко найдете.
Боль снова усиливается, и картины, на которые падает мой взгляд, смешиваются сложным способом с теми, что вижу внутренним взором: Двойное экспонирование. Вижу все одновре-менно и в действительности и словно в тумане.
Где же этот чертов госпиталь?!
Поскольку он никак не хочет появляться, направляю «ковчег» к тротуару и жду, пока приблизится какой-то пожилой прохожий с тростью. Бартль задает вопрос на ломанном французском языке и – о, чудо! – его поняли.
- Rien de plus simple, messieurs: Vous continuez tout droit devant vous, et la, ou les trois rues se croisent, vous prenez la rue a votre gauche – et puis a la quatrieme, que vous traversez, vous verrez l’hopital a votre gauche. Comprenez-vous?
- Je vous remercie beaucoup, monsieur , – говорю громко и добавляю по-немецки:
- Это была довольно точная справка!
- Теперь налево! – даю «кучеру» указание спустя некоторое время. – И затем все время прямо.
Госпиталь: въезд с булыжной мостовой, конторка охранника – она пуста. Далее по разбитой булыжной мостовой до большого двора. Отталкивающие фронтоны с высокими окнами на все стороны. Здесь, очевидно, военный госпиталь, который видел еще франко-прусскую войну се-мидесятых годов
XIX
века. Как современная клиника это здание никак уж не выглядит. Скорее, как заштатная провинциальная больница. Главное, чтобы мне оказали достойную врачебную помощь!
Эхо наших шагов отражается в пустых помещениях. Здесь что, тоже никого нет?
Ору в боковой проход: «Санитары!»
Эхо звучит ужасно, как в замке с призраками, так, что холодок пробегает по спине.
Подходим к слегка приоткрытой высокой двери, и я слышу странный шум – напоминающий слабый сжатый звук монотонного пения. Когда осторожно приоткрываю дверь, то почти спо-тыкаюсь о жалобно стонущего человека, лежащего на спине, на одеяле, на полу.
В нос так сильно бьет смрад карболки, крови, гноя и еще чего-то ужасного, что все тело пронзает страх неведомого. Но тихо двигаясь вперед, прогоняю страх и пристально всматриваюсь в солдата у моих ног. Мой бог, он выглядит ужасно: Розовое, ужасное, сплошное израненное месиво между кровоточащих сгустков бинтов – это должно быть плевра. А пена? Она, конечно, выходит остатками воздуха из легких. У бойца, скорее всего, пробиты оба легких...
Хочу одновременно и смотреть и отвести взгляд от этого ужаса. Все видеть и тут же ничего этого не видеть.
Только теперь мои уши словно раскрываются для пронзающих меня непрерывных стократно усиленных стонов, заполняющих все помещение. Я еще никогда в жизни не слышал, чтобы люди так жалобно стонали хором. Они вплотную лежат на полу и умирают, жалобно стеная и плача от боли. И нигде ни одной сволочи, чтобы сделать им укол милосердия.
Как ни сильно хочу принудить себя к внимательному осмотру палаты в разные стороны, не могу этого сделать: Лишь молниеносно воспринимаю мелькающие картины кровоточащих пе-ревязок, обмотанных повязками голов и тел, завернутых словно мумии.
Ни следа белых халатов врачей или медсестер.
Но где-то же они должны находиться?! Поискать их? Нет! Хочу лишь поскорее убраться от-сюда прочь. Ничего иного как прочь, прочь!
Через все еще приоткрытую дверь палаты, а затем осторожно через большую тяжелую створ-ку входной двери. Отличная дверь: Когда она щелкает, попадая в створ замка, то звучит как стук топора.
В коридоре обнаруживаю человека на носилках. На нем раскинута серая попона, так что не могу видеть, что с ним произошло. Этот человек на носилках следит за мной глазами. Он, оче-видно, может говорить. Останавливаюсь и осторожно спрашиваю его:
- Что здесь произошло? Почему здесь нет никаких медиков?
- Все смылись, господин лейтенант. Часа два назад – все!
- И сестры?
- ВСЕ! – следует лаконичный ответ. – Все удрали!
Внезапно из этого человека вырывается:
- Господин лейтенант, у Вас конечно есть машина. Ради Христа, господин лейтенант, заберите меня отсюда! Мне самолет отстрелил ползадницы. Ради Христа! У меня жена и дети, господин лейтенант! Трое детей, господин лейтенант!
Я стою и не знаю, как быть. Что я должен сказать этому бедняге? Его умоляющий взгляд бук-вально пригвождает меня к месту. Этого вытянувшегося у моих ног человека просто оставить в его беде и исчезнуть – так не пойдет! Объясняю ему:
- У нас нет настоящей машины, только совершенно перегруженный газогенераторный грузовик, набитый полевой почтой полностью, до самого верха. Нет шин и больше нет запаса дров. И мы не можем выбросить полевую почту на дорогу...
- Но возможно Вы можете ее кому-то сдать, господин лейтенант? – произносит мужчина умо-ляющим голосом.
- Где? Кому? – спрашиваю недоуменно. Слышу, что мой голос звучит так, как если бы меня ду-шили. – И к тому же, нас там уже трое...
Какой-то момент размышляю: А может положить его во всю длину на крышу? Но при этом точно знаю: Там он быстро умрет.
- Ну, Вы же не позволите мне так просто сдохнуть здесь! – и бедняга начинает громко плакать и всхлипывать!
Эта банда подлецов-врачей! Эти жалкие, трусливые создания! Просто сбежали!
Наклоняюсь к носилкам и пожимаю этому человеку руку, которую он с трудом вытащил из-под попоны и протягивает ко мне. Я больше не могу говорить. Меня все это доводит до слез. Говно, дерьмо, сволочи!
Трижды сволочное дерьмо: Я не рожден пастором...
Бартль пялится на меня сзади, с пяти метров, а затем резко крутит головой. Сваливаем! Должно означать это его движение. Теперь Бартль тот, кто командует мной. Я еще хочу: Вы сдюжите! сказать, но не говорю ни слова. Безмолвно отворачиваюсь, и чувство стыда и бесси-лия, словно горб весом в центнер, давит меня.
~
В следующем коридоре останавливаюсь и пытаюсь успокоиться: Что я должен был сделать? Ради Бога, там было больше сотни человек раненых – которым мы должны были бы помочь. Всемилостивый Боже, там же были люди, лежавшие на полу будто окровавленный скот. И все они должны будут погибнуть так – в своей крови и гное – без врача и укола!
Прислоняюсь правым плечом к стене в легком обмороке, чувствую приглушенный запах клеевой краски. Серая скотина! Пушечное мясо! Даже несчастных свиней просто так не остав-ляют дохнуть на скотобойне!
