Джейн Харрис - Гиллеспи и я
Энни не признавалась даже самой себе, насколько сильно ее огорчила кража броши. Раньше она с нетерпением ждала открытия, но, узнав о воровстве горничной, как будто потеряла к выставке всякий интерес.
— Идите вы, Гарриет, — настаивала она. — Я не выдержу. Там столько людей — вы умеете с ними разговаривать гораздо лучше меня. И вообще, посмотрите — я седею. Разве можно идти в таком виде?
Энни была права: несмотря на сравнительно молодой возраст, ее золотистые локоны уже тронула седина. А может, у нежелания идти на открытие была другая причина? Они с Недом не очень-то ладили, и не исключено, что между ними снова произошла размолвка. Впрочем, Энни ни о чем таком не упоминала.
Словом, на открытие собственной выставки Нед отправился без жены. Разумеется, Элспет присутствовала: ни за что на свете она не упустила бы возможности погреться в лучах восходящей славы любимого сына. Как водится, она явилась поздно, затем, быстро осмотревшись, заявила, что «уже сто раз видела» картины Неда, и позвала меня в соседний зал, где демонстрировались работы других художников. Дольше всего Элспет задерживалась у сентиментальных полотен с избитым нравоучительным сюжетом: грустный мальчуган с перебинтованной щекой и подпись «Зубная боль»; дряхлый улыбающийся нищий — «Мудрость дороже золота»; понурые крестьяне у деревенского домика — «Известие о выселении».
— Ах, надо было Неду выбрать похожий сюжет, с моралью — покупатели это любят, — с легкой завистью вздыхала Элспет.
— Эти картины пользуются спросом, — ответила я. — Но они старомодны. В работах вашего сына есть новизна и — что мне нравится — нет нравоучений.
Элспет застыла, глядя на «Зубную боль» и восхищенно качая головой.
— Великолепно! Жаль, что Нед не пишет таких картин.
Сам художник был все время занят — мы толком не поговорили в тот вечер, но мне было приятно даже мельком видеть его в толпе. К Неду, как к центральной фигуре выставки, все время подходили; их с Гамильтоном окружали восторженные посетители. Раз или два мы с ним обменивались взглядами, и Нед улыбался или качал головой, словно не веря, что все это происходит с ним, а однажды, дурачась за спиной Гамильтона, закатил глаза в притворном потрясении, и мы оба рассмеялись.
К полуночи, когда из галереи разошлись последние посетители, мы решили вместе прогуляться по Сакихолл-стрит — в ее западной части почти всегда было пустынно. Днем шел дождь, но к ночи облака рассеялись, и в ясном небе ярко светила луна. Мы все, кроме Элспет, немного захмелели от выпитого хереса. Нед был в приподнятом настроении. Проходя мимо японской сувенирной лавки, я заглянула в витрину. Там, среди кимоно и фонарей, стояла изящная клетка, которая позже стала домом моим милым зеленушкам. Замерев, я любовалась этим произведением искусства: самшитовый каркас, мягко сияющий в лунном свете, изящная форма, тонкие бамбуковые прутья.
— Смотрите, Нед! — воскликнула я. — Правда же, красивая клетка?
Элспет, миссис Александер и остальные ушли далеко вперед. Отстав от них, Нед приблизился ко мне. Увидев клетку, он улыбнулся.
— Красивая.
Некоторое время мы завороженно стояли у витрины. Я представляла, как чудесно клетка будет смотреться в уютной домашней обстановке, с птичкой на жердочке — а может, и с двумя.
Нед вздохнул. Обернувшись, я увидела, что он уже не улыбается; теперь он выглядел задумчивым, даже печальным.
— Что с вами? — спросила я.
— Ничего — просто замечтался о дальних краях.
— Простите, я не хотела…
— Нет-нет, ничего страшного.
Я снова обернулась к витрине, размышляя над его словами.
Неужели он был несчастен здесь и тосковал по дальним странам? Жаждал приключений и экзотики, знойных дней и томительных ночей? Пожалуй, с его полной забот жизнью и унылой шотландской погодой это было неудивительно. Нед продолжал молчать, и я пробормотала:
— Ах, вот если бы собраться — и уехать прочь!
— Как Кеннет. Это о нем я задумался — гадал, где он, далеко ли.
— О… я уверена, что с ним все прекрасно, где бы он ни был. Наверное, к лучшему, что он покинул Глазго.
Я имела в виду тайну Кеннета, но Нед в неведении иначе истолковал мои слова.
— Вы правы, — сказал он. — В этом городе ничего хорошего для моего брата, да и для малышки Сибил тоже.
— Да, бедняжка.
Он все так же смотрел на витрину, но, когда снова повернулся, в ярком свете луны я отчетливо увидела его глаза: мрачные и неуверенные, исполненные боли. Я снова стала гадать, что его тревожит. Мое сердце странно забилось, руки похолодели.
Нед собирался что-то сказать, как вдруг раздался крик Элспет — вместе с остальными она ждала нас на углу Чаринг-Кросс.
— Сынок! Герриет! Вы идете?
Мы поспешили на зов. По пути я вопросительно взглянула на Неда, но он снова покачал головой.
— Не обращайте на меня внимания, я просто выпил лишнего.
Натужно улыбнувшись, он неожиданно бодро зашагал вперед, по дороге подтрунивая над Элспет.
— Мама, кричите громче, а то в Карнтайне не слышно. Между прочим, мы с Гарриет выбирали тебе кимоно. Ты в нем будешь ходить в церковь.
— Да ну тебя! — воскликнула Элспет, довольная, что оказалась в центре внимания в присутствии соседей.
* * *Разумеется, мы надеялись на благосклонные отзывы. После открытия о выставке упомянули в некоторых газетах и журналах, но, к сожалению, мнения критиков разделились. Автор самой восторженной статьи — в «Глазго ивнинг ситизен» — утверждал, что по сравнению с ранними, менее уверенными работами автор наконец приобрел собственный стиль, а временами в его полотнах видны «проблески гения». «Артс джорнал», напротив, обвинял Неда в «дешевом умничаньи, легкомыслии и небрежности». «Геральд» порицал мрачные безрадостные тона портретов, которые, по мнению автора статьи, едва ли будут привлекать покупателей. А критик из «Тисла» признался, что от выразительности последних пейзажей у него «мороз по коже»; это могло быть как похвалой, так и упреком — в зависимости от ожиданий автора заметки.
К сожалению, статья в «Тисле» сопровождалась иллюстрацией к открытию галереи; автором был не кто иной, как Мунго Финдли. На рисунке мы с Гиллеспи стояли совсем рядом, и я смотрела на Неда приторно-восхищенным взглядом. Подпись гласила: «Художник увлечен беседой со своей английской подругой, мисс Гарриет Бакстер». Иллюстрация была совершенно неуместна и лжива, поскольку за весь вечер я ни разу не подошла к Неду. Финдли воспользовался случаем досадить мне. Само собой, рисунок вызвал кривотолки, к счастью, вскоре утихшие.
В целом за первую неделю реакция прессы не оправдала наших надежд, и по прошествии нескольких дней число посетителей резко сократилось. Гиллеспи бодрился, но я чувствовала, что он огорчен и подавлен. В конце недели ему пришлось все бросить и, надев передник, заменить в «Шерсти и чулках» захворавшую мисс Макхаффи. Все это время я старалась не подходить к лавке, только однажды случайно заметила Неда через стекло, возвращаясь с прогулки по набережной. Я шла по противоположной стороне Грейт-Уэстерн-роуд и разглядела его силуэт в тусклом помещении лавки. Нед обслуживал двух покупательниц, раскладывая на прилавке мотки лент; он был похож на кого угодно, только не на продавца. Вид у него был до крайности несчастный.
* * *Что до меня, пожалуй, пора рассказать, что в начале весны я обзавелась новым увлечением. Мне давно хотелось попробовать себя в рисовании и живописи, наверное, еще с тех пор, как Энни работала над моим портретом. Думаю, именно ее пример вдохновил меня взяться за кисть, но я долго собиралась с духом. Наконец, после Рождества я купила мольберт и прочие принадлежности и тайно стала практиковаться на бумаге и холсте. Поначалу результаты были ужасающими, и я никому не говорила о новом хобби, с ужасом представляя, что Нед или Энни — настоящие художники — подумают о моих упражнениях. Однако вскоре я поняла, что отчаянно нуждаюсь в наставнике, и записалась в вечернюю женскую группу в Художественной школе, где после отъезда Педена преподавал Нед. Конечно, я прежде всего спросила, не помешает ли ему присутствие подруги семьи на уроках, но он заверил, что ничуть не помешает. Нед лишь беспокоился, что занятия начались давно и меня могли не зачислить в группу из-за большого отставания. Собственно, я разделяла эти опасения и потому заранее поговорила с директором, который любезно согласился меня принять. К тому же Нед сам только что начал преподавать, и между собой мы шутили, что в некотором роде оба будем в классе новичками.
Энни как будто смутило, что я собираюсь посещать занятия. Но я объяснила ей, что не преследую высоких целей, а хочу заняться рисованием и живописью для души. Быть может, она неосознанно завидовала моей возможности распоряжаться своим временем; матери двоих детей подобная свобода и не снилась. И, конечно, играл роль денежный вопрос. Поверьте, я отлично понимала: если бы не дед, любезно завещавший мне небольшое состояние, моя жизнь сложилась бы совсем иначе. Энни никто не оставил наследства, и, как у большинства женщин в те времена, ее финансовое положение было шатким. Я всегда испытывала некоторую неловкость, что благодаря скромному доходу живу безбедно, не боясь завтрашнего дня. Слава богу, к моей старости мир изменился: теперь женщины могут владеть имуществом независимо от семейного положения, и, надеюсь, близок день, когда мы сможем работать наравне с мужчинами (заметьте, не только во время войны) и получать такое же жалованье или даже становиться финансовыми магнатами — правда, это было бы прекрасно?
