Джейн Харрис - Гиллеспи и я
К счастью, сегодня вечером она отправилась в «Эмпайр», на фильм с братьями Маркс. Я сидела, размышляя о прошлом, и пыталась вспомнить, как именно Элспет Гиллеспи произносила слова и ставила ударения. У нее был странный, очень выразительный акцент. Спустя несколько минут я пролистала свою адресную книгу и нашла телефон мисс Барнс, который переписала из рекомендательного письма Сары, прежде чем вернуть его агентству. Затем я еще раз позвонила в Чепуорт-Виллас. Услышав знакомый голос с придыханием, на этот раз я не позвала мисс Барнс, а, подражая интонации Элспет, сказала:
— Могу ли я поговорить с хозяйкой?
— Да, слушаю.
От неожиданности я прикусила язык. Признаюсь, я думала, что «мисс Барнс», с которой мы уже разговаривали раньше, в ответ на мою просьбу немедленно позовет настоящую хозяйку дома. Я вообразила, будто эта «мисс Барнс» — подруга Сары, которая работает в Чепуорт-Виллас, возможно, экономкой или гувернанткой. О таких случаях писали в газетах: поддельная рекомендация с телефонным номером; сообщница, которая обычно отвечает на телефонные звонки и тренируется изображать хозяйку, когда кто-нибудь звонит навести справки о подруге.
— Алло? — сказал голос. — Вы на связи?
— Да, прошу вас, позовите хозяйку дома.
— Я и есть хозяйка. Кто говорит?
— Остроумно, — сказала я. — Самозванство преследуется по закону, знаете ли. Вас могут посадить в тюрьму.
— Что? Кто это? Это вы недавно звонили?
Меня охватили сомнения. Если эта женщина — подруга Сары, то я напрасно на нее набросилась. А если она и впрямь не обманывает?
— Алло! — воскликнула я. — Алло! Это Музей двадцать один — восемьдесят шесть?
— Нет, у нас станция Фробишер.
* * *Признаюсь, в тот день я была не в духе. Сара вечно забывает сделать заказ у Локвуда, и пока она была в библиотеке, я отправилась в лавку сама. Обычно я заказываю все необходимое по телефону, но иногда вспоминаю советы Деррета и стараюсь двигаться. День стоял знойный, и, всего лишь спустившись на первый этаж, я уже изнывала от духоты. Когда я вышла на залитую солнцем улицу, жара ударила меня по голове, словно молотком. Поперек дороги застряла грузовая повозка, и с обеих сторон тянулась вереница такси и набитых автобусов. Водители маялись от безделья, перебрасываясь бранными словами и шуточками. Я стала пробираться между раскаленных дымящих автомобилей. Хотя рядом с лавкой стоял навес, салатные листья в ящиках уже потеряли свежий вид.
Внутри оказалось немного прохладнее. В лавке никого не было, кроме мальчишки-посыльного, который скучал за стойкой, что-то выцарапывая пальцем на деревянной поверхности. Я его помню: он вечно жалуется на наш лифт, когда приносит ящик. Мальчуган поздоровался со мной, как принято у лондонской молодежи, еле заметно запрокинув голову назад и чуть приподняв брови, и снова принялся выцарапывать на стойке свои инициалы. Ожидая появления мистера Локвуда или его жены, я изучала объявления на стене и через окно заметила свою соседку миссис Потс. Выбрав пучок салата, она направилась ко входу в лавку. Потс — невозможная сплетница, и болтать с ней мне совершенно не хотелось. Я решила обратиться к посыльному.
— Простите, не могли бы вы позвать мистера Локвуда? Я хочу кое-что купить.
И тогда, как только вошла миссис Потс, мальчишка крикнул в глубину лавки:
— Мистер Локвуд! Вас зовут! Та самая любительница виски.
От такой неслыханной дерзости я онемела. Некоторое время я с открытым ртом смотрела на мальчишку, а затем, не дожидаясь хозяина, проследовала к выходу, по пути коротко кивнув соседке. Та ухмыльнулась и отвела глаза. Пылая, я вышла на улицу.
Настроение у меня до сих пор испорчено. В конце концов, разве я покупаю непомерное количество виски? Наверняка мальчишка просто не любит таскать ящики по лестнице. Бутылки тяжелее носить, чем салат и помидоры. Знаю одно: в ближайшее время я ничего не закажу у Локвуда. На Марчмонт-стрит есть чудесная лавка, куда я иногда заглядываю. Отныне я буду отовариваться там. Собственно, я так и сделала: прямо от Локвуда направилась туда и заказала несколько нужных мелочей.
Между тем, пора вернуться к мемуарам, ведь я как раз приближаюсь к главным событиям.
* * *Пятница, двадцать первое июля. Случилось нечто ужасное. Даже сейчас, когда я пишу, моя рука дрожит. Не знаю, что и думать. Давно я не чувствовала себя такой перепуганной и уязвимой. Все началось вчера вечером, когда за ужином я заговорила о пианино. С тех пор, как я застала Сару за инструментом, мы обе обходили эту тему стороной. Устав от постоянного напряжения, вчера я попыталась разрядить обстановку и помочь Саре раскрепоститься.
— Кстати, — сказала я, ставя на стол тарелку. — Прошу вас, дорогая, не стесняйтесь играть на пианино, если захочется.
Сара зарделась и мотнула головой.
— Простите, больше не повторится.
— Пожалуйста, играйте на здоровье! У вас хорошо получается. Где-то учились?
— То там, то сям, — в своей отвратительной туманной манере отозвалась она и шагнула к двери. — Я не очень хорошо играю, но спасибо за предложение.
— Очень надеюсь, что вы им воспользуетесь. Сама я редко сажусь за пианино, но так приятно слушать кого-то другого. Почему вы не говорили, что умеете играть, дорогая?
Сара задержалась на пороге.
— Не знаю… просто казалось, что… — Не закончив фразу, она кивнула в сторону моей тарелки. — Надеюсь, вы попробуете это сегодня.
— Ах да — фу-фу[8]. А сколько вам лет, дорогая, позвольте спросить?
— Сорок три.
Сара ответила без запинки, но почему-то я не поверила ей. Возможно, виной был ее потухший взгляд, а может, внезапно усилившийся юго-западный акцент. Она определенно выглядит старше сорока трех. Неожиданно для себя самой я выпалила:
— Сара, а вы знаете какие-нибудь гимны?
На миг она задумалась, постукивая пальцами по язычку замка.
— Наверное, знаю один-два.
— Будьте так добры, сыграйте мне гимн, пока я буду есть этот чудесный ужин. Будет просто замечательно!
Сара посмотрела на меня с недоверием, однако отправилась в холл со словами:
— Ну, если вы согласны поесть, я сыграю.
Пианино стоит в нише, и его не видно из-за стола, но я слышала, как Сара села на табурет и подняла крышку. Вскоре зазвучала веселая рождественская мелодия, которую я узнала с одного такта. Конечно, это был не совсем гимн, и, несмотря на энергичную манеру исполнения, она явно не разучила его как следует, поскольку все время сбивалась и исправляла ошибки.
Под бравурную музыку я ковыряла вилкой ужин и наблюдала за зеленушками. Лейла застыла на краю фарфоровой кормушки, наклонив головку вбок, а умница Медж вскоре защебетал в такт пианино, хотя, конечно же, он пел собственную мелодию. Сквозь распахнутые окна в дом врывался шум транспорта и запах выхлопных газов. Напротив дома маячил отель, черный на фоне заката; небо над высокими дымоходами окрасилось в яркий, оранжево-лиловый цвет. Так странно было душным летним вечером слушать рождественскую песню.
Внезапно меня поразило сильнейшее дежавю: я не то чтобы уже переживала эту ситуацию раньше, но постепенно узнавала каждый нюанс, а манера исполнения Сары казалась до боли знакомой. Однако больше всего меня встревожило, что от ее музыки буквально веяло злобой. Хотя пианино всегда было довольно громким, Сара била по клавишам с необъяснимым остервенением. Может, она просто зажала ногой сустейн-педаль, чтобы усилить звук, а может, чересчур мрачно тянула заливистое «Гло-о-о-о-рия» в припеве? Каждая нота этой, казалось бы, радостной песни напоминала ядовитую спираль, которая, раскручиваясь, летела в мою сторону. Мной овладел липкий страх, кусок не лез в горло, и я бессильно наблюдала, как птички порхали по клетке, пока Сара терзала пианино, каждым ударом по клавишам словно вонзая в меня острые кинжалы. Мне стало жутко, что дьявольский концерт никогда не кончится, и я просижу целую вечность, прикованная к стулу Сариной ненавистью.
Но за что ей меня ненавидеть? За что?
Наконец прогремел финальный аккорд. Не желая выдавать свой ужас, я вежливо зааплодировала и воскликнула:
— Браво! Спасибо огромное… Довольно, спасибо.
Крышка пианино с грохотом закрылась, раздался скрип отодвигаемого табурета. Я затаила дыхание, до смерти боясь увидеть на пороге грузную фигуру Сары, но тяжелые медленные шаги в коридоре постепенно отдалялись. Дверь в кухню хлопнула, и наступила тишина.
Я застыла, парализованная страхом, ощущая лишь неистовое сердцебиение. Не знаю, как долго я так просидела, охваченная смятением и ужасом. Помню только, что кралась по коридору к спальне, когда за окнами уже сгустилась ночная тьма.
* * *Утром за завтраком я с опаской наблюдала за Сарой, но ничего подозрительного не заметила. Она принесла кофейник, положила тосты на подставку, взглянула на Меджа и Лейлу и удалилась, как обычно, вразвалку. Ничего в ее поведении не указывало на то, что она догадывается о пережитом мною ужасе и понимает, что вчера была, по меньшей мере, недружелюбной. Однако мне по-прежнему не по себе, и я боюсь, что Сара что-то скрывает. Увы, жизнь сделала меня чрезвычайно чувствительной ко лжи. Давняя история, которая случилась в Шотландии, оставила у меня на душе неизгладимые шрамы. Более того, я вполне осознаю, что мои мемуары кому-то могут встать поперек горла, и мне было бы спокойнее с надежной компаньонкой.
