Наталья Иртенина - Андрей Рублёв, инок

Остановясь перед знакомой дверью с низкой притолокой, она едва слышно поскреблась, приоткрыла и шмыгнула внутрь. Тут же ощутила на себе сильные мужские руки, перехватившие ее сзади за пояс и за грудь. В ухо жарко задышало:

– Заждался, люба моя.

Руки развернули ее, и к устам Лукерьи приникли жаждущие губы милого. Она потянулась в ответ, прижалась к нему, жадно обнимая. Сердце ее ликовало: «Мой! Мой! Никому не отдам!» И давешняя злость на старуху-ведьму растворилась без следа: зелье старая карга варила отменное, безотказное, как ни у одной другой ворожеи не получалось.

Вспомнив о старухе, баба разжала объятья, уперлась кулаками в плечи любовника.

– Погоди, Петруша, погоди.

– Чего годить-то, Луша? – горячо шептал он, утаскивая ее вглубь клети. Одновременно шарил по ней руками, торопливо расстегивал пуговицы. – Истомился по тебе, страсть!.. Сладкая моя вдовушка…

– Да погоди же!.. – из последних сил она оттолкнула его.

Быстро скинула шугай, развязала пояс. Сорвала с головы убрус и стянула с себя верхнюю суконную рубаху. Опять отпихнула его ищущие руки.

– Что это у тебя? – удивился он, нащупав пояс поверх нижней сорочки.

Лукерья торопливо отвязала от пояса кожаный сверток, развернула. Внутри оказалась холщовая ветошка, оторванная от цельного куска, с остатками швов. Видно, была когда-то чьей-то одежей. Баба втиснула тряпицу в руку княжьего спальника.

– Отнеси, – выдохнула она, – княжичу в постель положи. Да чтоб не проснулся.

Петр недоуменно смотрел на ветошку.

– Зачем?

– Не снесешь – уйду! – сказала Лукерья, ощутив, как послабело в ногах от заведомо неисполнимого обещания.

Служилец вертел тряпицу в руках. Наконец молвил, дернув плечом:

– Бабья дурь, – и пошел в смежную клеть, осторожно отворив дверцу.

Вернулся тотчас и вновь ухватил ее, решительно полез под сорочку.

– Положил?

– Под взголовье сунул.

– Не проснулся? – Лукерья тряхнула головой, распуская косы.

– Его хоть из тюфяка буди. – Спальник сбросил с большого ларя на пол длинноворсый ордынский ковер. – Иди сюда, лада моя… телочка моя белоярая… кобылка моя толстомясая… Мягко тебе?

– С тобой мне и на гробовых досках мягко будет, Петруша.

– Только тихо, любонька моя…

Лукерья ласково гладила разметавшиеся кудри служильца, слушала его ровное сонное дыхание и улыбалась. Старухино поручение больше не тяготило душу, и можно было забыть уродливую каргу, сотворившую меж ними крепкую любовь. «А вдруг и замуж позовет? – завораживало от счастья дух. – Детишек ему нарожаю. Не старая ведь еще».

Выскользнув из-под мужской руки, баба стала одеваться. Подпоясалась, увязала волосы, спрятав под убрус. Накинула шугай. Тихо склонясь над любовником, чтобы не разбудить, поцеловала и неслышно выскользнула в сени.

Сторожевые у дверей покоев лишь вяло пошевелились, когда она вышла. Обоих одолевала заполуночная дрема. Тенью скользя дальше по хоромам, баба не слышала и не видела, как из женской половины дворца к спальным покоям сына тяжело шагала по сеням и переходам великая княгиня Софья Витовтовна.

Зябко кутаясь в накинутую на плечи распашницу, подбитую мехом, княгиня остановилась перед осоловевшей сторожей.

– Хороши! – она гневно свела брови.

Оба вытянулись в струну, стукнув об пол секирами на длинных древках, и распахнули перед княгиней двери.

Софья прошествовала далее. Сенная боярыня, волокшаяся позади, тихонько позевывала. Две девки-холопки, замыкавшие шествие, таращили с недосыпа очи.

Одна из девок выбежала вперед, открыла перед княгиней дверь спальни. Софья взяла у нее лампаду и вошла одна. Сын Ванюша спал неспокойно, разметавшись на ложе. Княгиня поставила лампаду на стол для игры в тавлеи, сложила руки мальчика, прикоснулась к влажному лбу ладонью. Жара не было. Она перекрестила отрока, наклонилась и подула ему на лицо, отгоняя дурные сны.

Среди ночи ее разбудила тревога, от которой заколотилось сердце. Не зная причины, Софья первым делом подумала о том, кого берегла пуще зеницы ока, – единственном выжившем из всех ее сыновей. Теперь, оглядев спальню и не найдя ничего, она немного успокоилась. Но служильцев, спавших в стороже, надо примерно наказать, подумала княгиня.

Она стала поправлять подушку под головой сына. В руку попала какая-то холстина, Софья вытянула ее, осмотрела. Ветошь была нечиста, в пятнах и разводах. Княгиня вдруг изменилась в лице, кинулась в сени, держа тряпицу на отлете.

– Подол! – сквозь стиснутые зубы приказала она холопке.

Девка послушно подставила рубаху, в подол тотчас упала ветошка.

– Сжечь! – Княгиня была страшна: лицо перекосилось, губы дрожали, взор пламенел гневом. Голос сорвался в хриплый крик: – Немедля!

Холопка понеслась по сеням. Боярыня от внезапного страха перестала зевать.

– Сдеялось что, матушка княгиня?

– Сдеялось! – Софья уже не боялась разбудить княжича и гремела во весь голос. – Колдовством сына решили извести! Изверги! Антихристы! Душегубы! Всех изничтожу, кто причастен! Голтяя сюда, Кошкина! Быстрее, Мавра!

– Ох ты, Господи, заступи, помилуй.

Сенная боярыня, крестясь на ходу, побежала исполнять.

Княгиня ворвалась в смежную со спальней клеть. На полу посреди разбросанных одежд сидел разбуженный служилец, моргал со сна. Увидев его в одних исподних портах, Софья едва не задохнулась от ярости.

– Сучий сын! Песий выблядок! Навозное отродье! – Княгиня хлестала его обеими руками по щекам. Удары становились все сильнее. Голова спальника моталась из стороны в сторону, он не пытался защищаться или хотя бы встать. Только шарил по полу в поисках одежи. – Отвечай, смердья рожа, кто был тут?!

– Никого не было, – всхлипнул служилец меж двух ударов Софьиных кулаков. – Вот те крест, княгиня!

Он судорожно рванул с шеи тельник и впечатал в губы, едва не в рот сунул.

– Матушка! – раздался встревоженный голос из спальни. – Что там?

Софья кинулась к сыну. Упала перед постелью на колени, обняла голову отрока, прижала к груди и стала покрывать быстрыми поцелуями.

– Ничего, мальчик мой, ничего. Теперь уже ничего, сыночек, слава Богу! Недаром чуяло мое сердце…

Княжич вырвался из объятий, посмотрел на мать со строгостью в почти взрослом, мужском взоре.

– Матушка, скажи, что случилось. Я уже не дитя, чтобы от меня скрывать! – Он спустил с постели ноги в теплых чулках и властно повел головой. – Говори!

– Колдовство против тебя злодеи учинили, сын мой. – Софья поднялась с колен. Речь ее несколько остыла, княгиня взяла себя в руки. – Но мы дознаемся, кто замыслил душегубство…

В спальне появился боярин Федор Кошкин-Голтяй, дядька-кормилец княжича. Одет он был наспех, в однорядку, накинутую поверх исподнего, и нечесан.

– Слава те Господи, княгиня! – выдохнул он, увидев Ивана живым и невредимым. – Твоя дурища Мавра перепугала меня мало не до смерти. Верещала, будто княжича извели и сгубили. Вот же бабы, трещотошное племя!

– Да если б не мое бабье чутье, и впрямь бы сгубили, Федор, – ледяным голосом отвечала Софья. – Богу, вестимо, слава, но и тебе, боярин, не мешало б свой долг блюсти!

– Объясни же толком, княгиня. – Кошкин недоуменно озирал спальню, насупленного отрока и краснорожего служильца, беспокойно выглядывавшего из соседней клети. – Уж не помстилось ли тебе что?

– Помстилось?! – прошипела Софья, зло сощурив глаза и став похожей на вздыбленную кошку. – А не помстилась ли тебе, боярин, твоя служба великому князю московскому и наследнику его?

Голтяй, смешавшись, развел руками.

– Матушка, – повелел Иван, – расскажи мне и Федору, что случилось.

Софья осела на ложе и коротко поведала, как нашла в его постели ворожейную тряпицу. Девка-холопка, которой дали говорить после княгини, подтвердила, что от ветошки впрямь исходил нечистый колдовской дух, а на огне в печи она вспыхнула страшным красным пламенем и сгорела в единый миг.

– Дознаюсь, кто свил здесь змеиное гнездо, – замогильным голосом произнесла Софья Витовтовна, сидевшая прямо, как деревянное изваяние, – своими руками изорву в клочья!

– Попа надо звать. – Федор Кошкин очнулся от раздумий и начал действовать. – Мавра, живо за протопопом, пусть молебен отслужит и водой окропит! Ты, княгиня, тут будь пока, молись. Ты, – боярин поманил пальцем служильца, – со мной идешь.

– В цепи его! – вдруг сорвалась на визг Софья. – В подвал пытошный! И сторожевых! Кнутьем бить, пока не скажут!

Струхнувший спальник попятился, пал на колени:

– Пощади, княгиня! Не видел никого! Не виновен я! Не знаю, откуда ветошь та клятая!..

Софья с ненавистью смотрела на него.

– Мразь! Убери его, Голтяй!

По зову боярина вошли двое из дворцовой охраны и, взяв служильца под руки, выволокли. За ними последовал Кошкин. В сенях уже набилось слуг, дворских, княгининых боярынь с девками – все это гудело, как растревоженный улей. Голтяй позвал еще шестерых дружинников: четверо разоружили и увели отроков, стороживших покои княжича, двое встали на их место.