Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
— Кончай молитву, Афоня, — поторопил бобыля Болотников.
— Сам бы помолился, Иванка. Зело помогает от всякой напасти. Эту молитву я от Федьки Берсеня познал. Он её от одного разбойного деда на бумажный столбец записал да под рубахой носит. И с той поры удачлив, сказывал, в лихом деле, — проговорил Афоня и, завернув икону в тряпицу, спрятал её под лавку.
Прихватив с собой веревку и легкую лесенку-настенницу, вышли на улицу. Темно, хоть глаз выколи. Возле приказчиковой избы сердито залаял пес, затряс железной цепью.
— Пропащее дело, не выручит твоя молитва, — тихо проронил Болотников.
— Погоди чуток, Иванка. Я и не таких свирепых псов укрощал, — деловито высказал бобыль и швырнул к собачьей конуре кусок хлеба.
Слышно было во тьме, как зачавкал, поедая горбушку, пес. И снова громко залаял. Иванка безнадежно махнул рукой и потянул за собой Афоню. Однако бобыль удержал Болотникова. И не зря. Чуть погодя пес перешел от злобного лая к тихому урчанью, а вскоре и вовсе умолк.
— Я ему подкинул краюшку с дурманом. На травах настоял. Теперь не поднимется, — заверил молодого страдника Шмоток.
Еще накануне Афоня выведал, что приказчик Калистрат с Мокеем отъехали в Москву к князю Телятевскому. В избе осталась придурковатая Авдотья с тремя дворовыми девками.
Болотников приставил к бревенчатому срубу лесенку. Бобыль подал ему веревку, шепотом напомнил:
— Сундучок в красном углу под киотом. Может, я сам полезу?
Иванка прислонил палец к губам и осторожно начал подниматься по лесенке. Сердце забилось часто и тревожно. На лихое дело шел впервые. Еще на обратном пути из Москвы поведал ему Афоня о Федькиной затее с кабальными грамотками. Болотников обещал помочь лесным ватажникам. Свой люд. Может, и самому в бегах когда-нибудь быть доведется. А в железной коробейке кабальные и подрядные грамотки всего мира покоятся. Все долги страдные в них записаны. Ежели будет удача — камень с селян долой. Попробуй тогда докажи, Что ты на столько-то рублев кабалу на себя написал. Разве по памяти все долги приказчику припомнить, которые в давние годы записаны?[86]
Иванка поднялся к окну. Слава богу — распахнуто! Ночи стояли душные. Из горницы доносился густой храп крепко уснувшей Авдотьи.
Болотников полез в окно. Свесил вниз руки, снова прислушался, гибко изогнулся и мягко сполз всем телом на лавку.
В горнице полумрак. Перед киотом горит, чадя деревянным маслом, лампадка. Иванка осмотрелся. На лежанке спала простоволосая Авдотья. Возле неё, по бокам и на животе пригрелись с десяток пушистых кошек.
«Девки, видимо, в нижней горнице ночуют. Пока Афонина молитва нам сопутствует», — подумал Иванка, нашарив в переднем углу железный сундучок. Обвязал его веревкой и подтащил к окну, а затем, с трудом сдерживая многопудовую тяжесть, спустил на землю к Афоне.
Выбираясь из окна и глянув последний раз на хозяйку, усмехнулся. Не зря на селе сказывают, что ленивее приказчиковой жены на Руси не сыщешь. Авдотью вместе со всей рухлядью можно выкрасть, и то не очухается. Ну и горазда спать баба!
— Ну, слава богу! — обрадованным шепотом встретил Иванку бобыль и, приложившись было к сундучку, изумленно ахнул. — Мне и от земли не оторвать. Почитай, по-боле пяти пудов. И как ты только с ним управился. Ну и Еруслан!
Погрузив железную коробейку и мешок с мукой на телегу, Иванка тронул за уздцы Гнедка и повел к Москве-реке. Отец так и не успел свезти Матвею мешок. Вот и пригодилась поездка на заимку. Чтобы Исай ничего не заподозрил, Иванка еще с вечера отпросился у отца к старому бортнику. Поди, заждался дед Матвей своей муки.
Мост через реку был не разведен. Об этом позаботился Афоня Шмоток. После всенощной приволок бобыль дозорному Гавриле целую ендову с вином. И тот так захмелел, что не смог из сторожки выбраться.
Перебравшись через реку, Иванка забросал поклажу еловыми лапами и взобрался на телегу. Сунул под изголовье самопал с кистенем и опрокинулся на спину, обвернув ноги вожжами. Гнедок дорогу на заимку сам знает, править и понукать его не надо.
Над лесом занималась утренняя заря. Еще час-другой, и солнечные дорожки прорвутся сквозь угрюмые вершины. Загомонят лесные песнопевцы, забродят в чащобах медведи и лоси, кабаны и волки.
Иванка распахнул ворот рубахи, заложил руки под голову и задумался. Впервые такой грех на душу принял. Ежели дознается приказчик — тогда одним кнутом не отделаешься. За кражу кабальных и порядных грамоток князь не помилует. В вонючей яме на железном ошейнике сгноит… А грех ли за мирское дело пострадать? Князь вон как мужиков обхитрил. Не хотели было селяне у боярина жита брать по такой порядной. Ух, как недовольствовали страдники. А куда денешься? Или с голоду помирай, или в новую кабалу полезай. Так и взяли жито. Теперь нелегко будет летом. Надо травы косить, и озимые жать, и перелог княжий поднимать. Маята! Намедни еще два мужика в бега подались.
А приказчик дюже осерчал на самовольный отъезд в Москву. Хотел батогами выпороть, да, знать, князя побоялся. Хорошо еще, что мельник Евстигней почему-то молчит, не жалобится приказчику. Мать где-то выведала, что Степанида ему на донос запрет наложила. Богатырская баба! Глаза у неё озорные. Лиха стрелецкая женка. А Евстигней — паук и крохобор наипервейший. Сказывают, что пятидесятник Мамон к нему нередко наведывается. У этого и обличье и душа звериная. Недобрый человек, злой. Зря, пожалуй, Пахом о его злодействе князю не высказал. А то бы не сносить ему головы. Он стрелу на взгорье кидал. О своей душе печется, а Захарыча норовит земле предать. Не бывать тому! Возвернется Мамон из лесов — повстречаюсь с ним. Пусть на Пахома больше не покушается и убирается из вотчины, куда глаза глядят. Двум недругам по одной тропе не ходить.
Вот и Мокейка под стать Мамону. А ведь из своих же мужиков вырос. Отец его когда-то добрым сеятелем был. Мокейка же палач-палачом. Скольких он крестьян кнутом перестегал! Подлый челядинец. Человек в железа закован, а он его кнутом бьет. До сих пор на спине кровавые полосы заметны…
На заимку добрался Иванка, когда уже над лесом поднялось солнце. Несмотря на ранний час, возле избушки суетилась Матрена. Завидев молодого парня, старушка всплеснула руками:
— Знать ты, Иванушка. Давно тебя не видела, соколик. Живы ли матушка с батюшкой?
— Покуда здравствуют. Чего не спится, Архиповна?
— Ох, беда приключилась, соколик мой. Из дуплянки рой снялся. Медведь-озорник колоду потревожил, вот божии пчелки и снялись. Старик их в лесу роевней ловит.
Ивашка отнес поклажу в избушку и спросил Матрену, в какую сторону кинулся бортник.
— Мудрено сказать, Иванушка. Пчела нонче по всему лесу летает. А может, и на черемушник села. За Глухариным бором много стоит его в цвету. Всего скорей, туда мой Матвей Семенович подался.
— Место знакомое. В прошлую зиму там с отцом куницу добыли. Пойду поищу Матвея, — проговорил Болотников и, прихватив с собой самопал, скрылся в лесной чащобе.
Глава 2
Первая встреча
Архиповна верно подсказала. Версты через две, миновав Глухариный бор, Иванка услышал из черемушника лай собаки.
«Зубатка голос подает. Значит, и бортник здесь», — решил Болотников, направляясь к черемушнику.
Иванка подоспел к самому разгару пчелиного лова. Под цветущей кудрявой черемухой, задрав вверх серебристую бороду, стоял запыхавшийся и взмокший бортник Матвей с роевней в руках. Возле его ног урчала Зубатка. Старик недовольно бранился:
— Замолчишь ли ты, окаянная! Спугнешь мне пчелу.
Рой растревоженным гудящим клубком все кружился и кружился над черемухой.
Иванка, легко ступая по мягкому мху, приблизился к черемушнику и тотчас же за это поплатился. Две пчелы ткнулись о его лицо и ужалили.
А тут еще новая напасть. Зубатка, учуяв чужого человека, свирепо залаяла и метнулась к Иванке.
— Стой, Зубатка! Нешто запамятовала, — едва успел выкрикнуть Болотников.
И собака, припомнив крестьянского сына, который не раз бывал на лесной заимке, разом остановилась, незлобно тявкнула и приветливо замахала пушистым хвостом.
Бортник погрозил в их сторону кулаком.
Наконец, пчелиная матка облюбовала себе сучок, уселась на нем, и сразу же её облепила вся семья. Длинной тяжелой грушей повис рой на ветке. Матвей подставил под неё роевню и тряхнул за сучок. Весь клубок угодил в ловушку.
Старик опустился на землю и устало улыбнулся подошедшему Болотникову.
— Умаялся, сынок. Ладно еще матка попалась смирная. Вижу — и тебе от пчел досталось, родимый. Вон глаза-то заплыли как у басурмана.
— Неприветливо твои пчелы гостей встречают.
— У нас всякое случается. Пчела, как и человек, любит ласку и добрую руку. У меня намедни пчелы крепонько княжьего пятидесятника Мамона покусали. Ну и поделом ему, ворогу! Да ты не серчай, Иванка. У тебя душа не чёрная. Ступай-ка к озерцу. Там сорви подорожник да приложи к лицу. Пользительная трава. А я покуда передохну.
