Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
Уцелел один государев Кремль, где в церкви Успенья Богоматери отсиделись ряд воевод с митрополитом Кириллом и князьями Шуйскими.
Начальный воевода князь Иван Вельский задохнулся в погребе на своем дворе. Князья Телятевский и Темкин с десятком опричников успели перебраться через Неглинную и спастись от огненного смерча за высокими каменными стенами Моисеевского монастыря. Когда вышли из иноческой кельи, князья ужаснулись увиденному. На улицах и переулках лежали груды обгорелых трупов, человеческих и конских. Кишела утопленниками Неглинная, Яуза, Москва-река.
Хан со своей ордой два дня стоял на Воробьевых горах, не решаясь вступить в мертвый город и осадить Кремль. На третий день Девлет-Гирея известили, что к Москве приближается властитель Эзеля, принц датский Магнус с великим войском. Хан знал, что государь всея Руси Иван IV назвал принца своим братом, обещая женить его на своей племяннице Евфимии.
Девлет-Гирей повернул свои полчища в родные южные степи. По пути разорил и разграбил многие городки, погосты и села, увел в далекий полон более ста тысяч пленников.
Опустошили крымские улусники и вотчину князя Андрея Телятевского. Убили старого и больного князя, управителя, челядинцев, свели в полон юную темноволосую красавицу Ксению.
Оставшаяся в живых, старая мамка Дорофея потом рассказывала молодому князю:
«Басурманы набежали утром, окружили хоромы и принялись ворота выбивать. Княжна Ксения кинулась в моленную, ларец из-за божницы взяла и в сад побежала».
А больше Дорофея ничего не помнила. Сама отсиделась в погребе, а когда к вечеру выбралась из него, то среди зарубленных челядинцев Ксению не обнаружила.
Похоронив отца, Андрей Андреевич несколько дней искал потайной ларец среди пепелищ разграбленной и опустошенной усадьбы. Но, видимо, шкатулка сгорела вместе со всей княжьей утварью.
А чуть позднее Андрей Андреевич узнал, что вотчинные земли князей Шуйских остались крымскими улусниками нетронуты. По Москве поползли слухи, но уличить родовитых потомков великого суздальского князя было нечем. Тем более, сразу же после татарского набега Иван Петрович и Василий Иванович Шуйские одними из первых явились к царю и усердно клялись ему в своей верности и горячо предлагали государю помощь, чтобы наказать Девлет-Гирея за дерзкое нашествие.
На диво Москве боярский царь Иван Васильевич отпустил обоих князей с миром. Андрей Телятевский, посетив хоромы Василия Шуйского, уличил князя в измене. На что Шуйский, прознав, что его подметная грамотка затерялась, с присущим ему коварством ответил:
— О грамотке сей не вспоминай, князь Андрей. Сгорела грамотка, выходит, что её и не было. А моего гонца искать не советую: пропал мой челядинец, должно, в Москве-реке утонул. Так что ни тебя, ни крымского хана не ведаю и потайного столбца я не писал.
Обозвав князя воровским человеком и святотатцем, разгневанный Телятевский поехал к своему другу.
Потеряв отца и сестру, воочию увидев на своих глазах гибель десятков тысяч людей, опустошенную разбойным набегом Русь, молодой князь Андрей уже без колебаний, твердо высказывал Масальскому:
— Царь не зря на боярство серчает. Удельная правда, за кою князья цепляются, — державе урон. Крымцы нас уже не единожды били, а мы все особняком в своих вотчинах хотим отсидеться. Помыслы государя разумны, и отныне я ему и тем, кто хочет Русь единой видеть — буду другом верным.
Глава 10
В светлице
Каждую неделю по пятницам приходила к княгине в молельную старая мамка Секлетея и принималась поучать её семейному благочестию. И вот сегодня не забыла, явилась ко времени — в кубовом летнике и темном убрусе на голове. Маленькая, седенькая, строгая. Села напротив черноокой статной Елены, заговорила нудно и скрипуче:
— Приступим, матушка-боярыня. О чем это мы с тобой на прошлой седмице глаголили?
Молодая княгиня виновато глаза потупила.
— Запамятовала, Секлетея.
— Ох, грешно, матушка, — стукнув клюкой, сердито вымолвила старуха. — Так слушай же, государыня… Имей веру в бога, все упование возлагай на господа, заутрени не просыпай, обедни и вечерни не прогуливай. В церкви на молитве стоять со страхом, не глаголить и не озираться. В храмы приходи с милостынею и с приношениями. Нищих, убогих, скорбных и калик перехожих призывай в терем свой, напои, согрей и с добрыми словами до ворот проводи. Умей, матушка, сама и печь, и варить, всякую домашнюю порядню знать и женское рукоделье. С гостями не бывай пьяна, а веди беседы все о рукоделье, о законной христианской жизни и не пересмеивай, не переговаривай никого. В гостях и дома песней бесовских и всякого срамословия ни себе, ни слугам не позволяй, волхвов, кудесников и никакого чародейства не знай. Вставши и умывшись, укажи девкам сенным дневную работу. Всякое кушанье, мясное и рыбное, приспех скоромный и постный должна сама делать и служанок своих научить. Не допускай, матушка, чтобы слуги тебя будили, хозяйка сама должна будить слуг и пустых речей с ними не говорить. Во всяком деле и ежедеиь у мужа своего спрашивайся да советуйся о каждом обиходе. Знаться должна только с теми, государыня, с кем муж велит. Помни, матушка, что жена всегда повинуется своему мужу, как господу, ибо муж есть глава жены, как Христос глава церкви. Всегда остерегись хмельного питья. Тайком от мужа ни есть, ни пить не дозволено. Всякий день с мужем и домочадцами справляй на дому вечерню, повечерницу да полуношницу. В полночь поднимайся тайно и со слезами богу молись…
Елена скучно зевнула и молвила:
— Все запомнила, Секлетея. Пойду-ка я к девушкам. Уж ты не гневайся, в светлице за прялкой посижу.
— А «Благословение от благовещенского святого отца митрополита Сильвестра» когда же закончим, матушка?
— Завтра, Секлетея, завтра, — поспешно проговорила Елена и, чмокнув старуху в щеку, выпорхнула из моленной горницы, пропахнувшей воском и лампадным благовонием.
Сенные девки, завидев княгиню, поднялись из-за прялок и поясно поклонились. Все они в розовых сарафанах, с шелковыми лентами в косах.
Елена уселась за прялку, однако вскоре сказала:
— Спойте мне, голубушки.
А девки только того и ждали. Ох, как наскучили прялки! Хорошо хоть новая княгиня нравом веселая. При прежней госпоже от молитв до рукоделья — и шагу ступить нельзя. И жили словно в монашеской обители: ни хороводов, ни качелей.
И девушки сенные запели — тихо, неторопливо да задумчиво:
Ты взойди, взойди, красно солнышко,Над горой взойди над высокою,Над дубравушкой над зеленою…
В светлицу вошел Якушка. Поклонился княгине, украдкой, озорно подмигнул девкам, молвил:
— Князь Андрей Андреевич к себе кличет.
Елена вспыхнула ярким румянцем и заспешила к князю. Мамка Секлетея, провожая сенями Елену, ворчала:
— Экое ты намедни удумала. Мыслимо ли боярыне верхом на коня проситься. Басурманское дело, святотатство это, матушка.
— Я у братца своего всегда на коне ездила. Любо мне, Секлетея.
— Тьфу, тьфу! Оборони бог от срамного дела.
Князь ласково встретил Елену в горнице, усадил рядом с собою на лавку, обнял. В дверь заглянула мамка, поджав губы, покачала головой.
— В пятницу, грех-то какой, лобзаться удумали!
Князь погрозил ей кулаком.
— Ступай, Секлетея. Княгиня со мной побудет.
Мамка что-то проворчала себе под нос и тихо прикрыла сводчатую дверь, обитую красным бархатом.
— Сама затворница, и за мной по пятам ходит да невеселые речи сказывает. Так нельзя, эдак нельзя. Живу, словно в ските. А мне все на коня хочется. Дозволь, государь мой, — целуя князя в губы, высказала Елена.
— Опять за свое, княгинюшка. Засмеют меня бояре. А коли скушно тебе — в саду с девками развлекись, хороводы сыграйте, гусельников да скоморохов позовите.
Когда на золотых окладах иконостаса багрянцем засверкала вечерняя заря, в княжьи покои вошла мамка Секлетея и напомнила супругам о всенощной.
Глава 11
«Княжья доброта»
Над боярской Москвой плывет утренний благовест.
Иванка Болотников, прислонившись к бревенчатой стене подклета, невесело раздумывал:
«Прав был Пахом. Нет на Руси добрых бояр. Вот и наш князь мужику навстречу пойти не хочет. Даже выслушать нужду мирскую ему недосуг».
Рядом, свернувшись калачиком на куче соломы, беззаботно напевал вполголоса Афоня Шмоток. Болотников толкнул его ногой.
— Чего веселый?
— Кручину не люблю. Скоро в вотчину поедем. Вот всыплет нам князь кнута и отпустит восвояси. Агафья там без меня скучает.
— У тебя баба в голове, а у меня жито на уме. Князя хочу видеть. Нешто он крестьянам хлеба пожалеет? Не посеем нонче — и ему оброка не видать.
