Блиц-концерт в Челси - Фавьелл Фрэнсис
Чиновники и высокопоставленные лица местного муниципалитета выстроились в очередь, чтобы выразить свое почтение королю и королеве. Когда толпа собралась возле здания церкви, королева, оставив своих чиновников, подошла к стоявшим неподалеку дежурным отряда гражданской обороны, большую часть которого составляли женщины, и попросила познакомить ее с людьми. Джо Окман и Лен Лэнсделл тоже были там. Королева беседовала со всеми собравшимися. Разговор получился живым и непосредственным. Лэн, сапожник, невероятно жизнерадостный человек, обладал нескончаемым запасом шуток, словно герой американского вестерна. Беседа королевы и дежурных на улице возле руин старинной церкви особенно ярко врезалась мне в память. Несомненно, королева Елизавета прекрасно понимала, насколько велика роль этих простых людей, которые хоть и не являются «звездами» первой величины, но составляют подлинное ядро всей системы гражданской обороны. Без их самоотверженной работы невозможны были бы такие удивительные случаи, как спасение дочери доктора Кастилльо.
В тот день многие из нас видели монархов вблизи. Мы испытывали необычайное чувство общности, зная, что их дом в Лондоне тоже недавно подвергся бомбардировке, а также разделяли общую скорбь по погибшим. Везде, где появлялись король и королева, возникала атмосфера тепла и доверия. Королева Елизавета, изысканная и элегантная, была гораздо красивее, чем на любой из ее фотографий. Она улыбалась нам своей прекрасной открытой улыбкой. Король Георг выглядел измученным и напряженным, но с подкупающей искренностью говорил с теми, кто нес службу в различных подразделениях гражданской обороны, заставляя людей чувствовать, что монарх в полной мере понимает всю тяжесть обрушившихся на них страданий.
В следующее воскресенье, выступая по радио из Букингемского дворца, король отметил прекрасную работу служб гражданской обороны и объявил об учреждении медали Георга, которая по рангу будет стоять рядом с Крестом Виктории[56]. Его поддержка воодушевила людей, начавших падать духом при мысли о том, что рассчитывать на скорое окончание «Блица» не приходится и что в ближайшие зимние месяцы «сюрпризы», принесенные сентябрем, продолжатся. В том же выступлении король сообщил нам о гибели лайнера «Сити-оф-Бенарес», шедшего в Канаду, на борту которого находились девяносто эвакуированных детей. Немецкая подлодка торпедировала судно в открытом море в шестистах милях от побережья. В результате восемьдесят три ребенка погибли либо пропали без вести, также погибли семеро из девяти сопровождающих взрослых, в том числе полковник Болдуин Уэбб, член парламента. Большая часть команды и капитан ушли на дно вместе со своим кораблем.
Случившееся заставило большинство родителей, готовых отправить своих детей на другую сторону Атлантики, отказаться от участия в разработанной правительством программе эвакуации. Когда немногие выжившие смогли рассказать о том, что творилось на борту тонущего лайнера, по стране прокатилась волна возмущения. Трудно даже представить чувства несчастных родителей: они-то были уверены, что отсылают детей в безопасное место. В то время как их маленькие сверстники, эвакуированные в сельские районы Англии, Уэльса и Шотландии, живы и здоровы.
«Уничтожьте фашистов! Пустите их всех на дно!» – неслось отовсюду. Точно так же кричали люди, чьи близкие погибли под бомбежками: «Разбомбите их города! Сровняйте с землей!» Судя по военным сводкам, поступавшим с территории нейтральных стран, например из Швеции, именно этим мы и занимались. Преступления нацистов вызвали негодование и ненависть по всему миру. Двое моих маленьких кузенов, находившихся на борту «Сити-оф-Бенарес», погибли. Их мать долго сомневалась, стоит ли отправлять детей, но в конце концов уступила желанию мужа и согласилась расстаться с сыновьями.
Глава третья
Теперь, когда беженцы были так или иначе устроены, бывшая детская больница на Чейни-Уок начала принимать людей, оставшихся без крова в результате бомбежек. В начале «Блица» к нам поступали жители из районов, прилегающих к докам, затем – из Сити и Ист-Энда и больше всего из Бермондси, где разрушения оказались особенно сильными. Некоторые из поступивших были очень грязными, настолько грязными, что другие пациенты отказывались находиться с ними в одной палате, жалуясь на ужасающее зловоние. Санитарный инспектор приказал отмыть «грязнуль», но многие обитатели Ист-Энда за всю жизнь не то что не принимали ванну, но даже не знали, как она выглядит. По большей части речь шла о глубоких стариках. Нам, волонтерам, выпала миссия купать этих людей, зачастую вопреки их желанию. Порой знакомство с ними становилось для нас своего рода открытием: неужели в наше время в нашем большом городе люди могут существовать в таких условиях! Однажды нам с Пегги Роулз (ныне миссис Джеймс Даудалл), с которой мы часто дежурили в паре, пришлось мыть старуху, чье тело в буквальном смысле слова напоминало заскорузлый ствол дерева – настолько толстой и плотной была въевшаяся в кожу корка грязи. Старуха была возмущена безобразием, которые учинили над ней «девчонки» – так она презрительно называла нас с Пегги. Лишь после того, как я объяснила, что ей предстоит принять особую лечебную ванну, которая благотворно скажется на ее ревматизме, наша подопечная несколько успокоилась и позволила приступить к процедуре. Заставить старуху погрузиться в воду было непросто, но еще труднее оказалось отскрести с нее грязь. Чтобы справится с задачей, понадобилось несколько щеток и мочалок. К тому моменту, когда это крайне неприятное дело было сделано и пожилая женщина смогла наконец облачиться в чистую одежду из Кросби-холла, мы сами вспотели и вымокли до нитки. Затем следовала еще одна не менее отвратительная процедура – обработать волосы пациентов от вшей и гнид. Порой нам приходилось часами сидеть в крошечной санитарной комнате с прекрасным видом на Темзу и возиться с их завшивленными головами. Одна женщина, чьи длинные густые волосы буквально кишели насекомыми, спросила – неужели мне нравится такая работа? Я ответила, что такая работа никому не может нравиться. «Сколько же вам за это платят?» – поинтересовалась она. Узнав, что я волонтер и ничего не получаю за свой труд, женщина презрительно фыркнула: «Так почему бы вам не оставить этих чертовых тварей в покое? Если даже я не имею ничего против, с какой стати вам беспокоиться?» Действительно, с какой стати?
Вечером, когда я возвращалась домой, миссис Фрит настаивала, чтобы все мои вещи были обработаны карболкой. Экономка не переставала ворчать и удивляться, почему нельзя просто окуривать дымом этих вшивых людей – и дело с концом!
Многие жители Ист-Энда и в мирное время привыкли ложиться спать в том же, в чем ходили днем, а после начала «Блица» и вовсе перестали менять одежду. Но были и те, кто, несмотря на трудности, старались содержать себя в чистоте и возмущались замарашками-соседями. Еще одним откровением для нас стал низкий уровень санитарии, точнее, полная антисанитария, характерная для обитателей разбомбленных трущоб. Похоже, в убежищах, где им приходилось отсиживаться, люди приспособились справлять нужду в ведра или прямо на пол. Привычка сохранилась, только теперь, вместо того чтобы пробираться в уборную по темным больничным коридорам, они стали использовать для этой цели пожарные ведра с песком. Можно только догадываться, какова была реакция дежурных, которые тушили песком зажигалки и натыкались на «подарки», оставленные обитателями Ист-Энда. Если же мы пытались объяснить им, что не стоит так делать, люди выдвигали встречное требование – обеспечьте нас ночными горшками. На мой взгляд, стоило удовлетворить их требование хотя бы ради того, чтобы прекратить порчу пожарного оборудования.
И я, как обычно, отправилась в ратушу – к Марджери Скотт. Она сказала, что у нее на складе есть целый ящик фаянсовых ночных горшков, но нет транспорта, чтобы доставить их в больницу. Однако вопрос гигиены казался мне настолько важным, что я решила сама прихватить хотя бы дюжину этих штук. Я вышла из ратуши, держа перед собой высокую пирамиду из составленных друг на друга ночных горшков. Конструкция получилась громоздкой и довольно шаткой. Упаковочная бумага к тому моменту уже была редкостью, так что, если не считать нескольких газетных листов, которыми мы кое-как обернули мою ношу, фаянсовые посудины оставались открытыми и уязвимыми. Я брела по Шоуфилд-стрит. К несчастью, день выдался ветреный, несколько сильных порывов – и от тонкой газетной обертки не осталось и следа. Я подумала: не хватает только, чтобы сейчас начался налет, с первой же упавшей бомбой рухнет и моя «пизанская» башня. К тому же идти было ужасно неудобно: я могла видеть лишь небольшой участок дороги поверх пирамиды, но не тротуар у себя под ногами. Да и сам груз с каждым шагом почему-то становился все тяжелее и тяжелее. Я понимала – рано или поздно придется поставить горшки и передохнуть, иначе случится катастрофа. И вот настал момент, когда двигаться дальше стало невозможно! Я слышала у себя за спиной чьи-то торопливые шаги, но обернуться и посмотреть на догоняющего меня прохожего тоже не могла. Остановившись возле дома, фундамент которого был обложен мешками с песком, я попыталась пристроить на них горшки, так чтобы они не раскатились во все стороны. И тут позади меня раздался знакомый голос: «Садись на крыльцо. Я возьму горшки». Я начала опускаться на ступеньку, но не рассчитала расстояния и покачнулась, едва не уронив драгоценную ношу. Однако твердая рука поддержала меня и вовремя выхватила груду фаянса из моих ноющих рук. Я с облегчением плюхнулась на крыльцо и подняла глаза на моего спасителя. Передо мной предстал стройный мужчина, затянутый в форму цвета хаки. Рекс Уистлер (это он создал фреску на стене в ресторане галереи Тейт)[57]! Прядь светлых волос привычно падала ему на лоб. Рекс был одет в мундир валлийских гвардейцев. Давясь от смеха, он пересчитывал ночные горшки, которые аккуратно поставил на землю.
