Наталья Иртенина - Шапка Мономаха
– Не виноваты… – процедил Владимир, накинув поданный мятель. – Мне нужны воины, а не дети, не знающие, для чего им меч. Перед заутреней прискакал гонец из Курска от Изяслава. Его кмети – куряне и семцы – готовы, лодий за зиму построили полтора десятка. Ждут только слова, чтоб выступить. – Губы Мономаха тронула теплая усмешка. – Изяслав всегда рвется с бой первым – самый нетерпеливый из моих сыновей. Правильно я его в Курске посадил – пускай точит меч на степь.
Князь отвергнул подведенного коня, направился к близким хоромам пешком. Воеводе тоже пришлось идти ногами. Перейдя с дружинного двора на красный, Мономах пригляделся к отрокам, толпившимся тут.
– Эти откуда?
– Пока ты учил несмышленышей, князь, из Киева приехал посланец, боярин Славята Нежатич, – объяснил воевода. – Привез ответ Святополка. В терему тебя дожидается.
– Долго же думал братец! С самого Рождества голову ломал. Уж я боялся, без него в поход пойдем.
– Я с этим Славятой перекинулся парой слов. Как бы ответ Святополка не разочаровал тебя, князь, вслед за половцами.
– Вот как. – Мономах нахмурил чело. – Этот боярин так болтлив, что не может довезти княжье послание, не растеряв по дороге?
– Велишь собирать совет, князь? – не сыскав ответа, вопросил воевода.
– Скажи биричу, чтоб созывал бояр, – кивнул Владимир. – А Святополкова посла прими пока сам, Ратибор. Мне недосуг – видишь, грязен, не по княжьей чести одет. Посиди с ним в трапезной, ублажи беседой. На совете встречу его, там и выслушаем киевские вести.
Взойдя в хоромы, они направились в разные стороны. Ратибор дошел до гостевой трапезной, уселся на скамью у стола, накрытого яствами. В дверях для почести стояли два отрока в шапках, с мечами. На лавке у стены слепой гусляр задумчиво и нежно трогал струны. Сновали холопы, служа боярину. Славята Нежатич, томясь одиноким застольем, обрадовался воеводе.
– Не много чести для гостей у вашего князя, – раздирая зубами дичь, изрек он.
– У Мономаха на уме война – до гостей ли тут.
Ратибор наложил в блюдо мяса с кашей, налег на трапезу.
– Отослал бы ты, боярин, отроков, – предложил Славята, – чего им тут стоять, слюни глотать. И этого, струнодера, пускай прихватят.
Воевода двинул мизинцем – почетные кмети, подхватив под руки гусляра, удалились. Холопы, уловив другой знак, тоже скрылись, притворили двери.
– Ну теперь можно и по душам поговорить, – молвил киевлянин, похлебав пива. – Князь сказал мне о твоем замысле. Только не вникну никак. Святополк, понятно – он брату свинью подложить рад. Ну а тебе с того какой прок, боярин?
– Свой прок я знаю, другим он без надобности, – отрубил воевода. – Не о том ты говорить начал. Нужно думать, как рассорить Мономаха с половцами. Нынче князь будет сидеть с боярами. Тебя тоже зовет.
– Чего думать, – рассмеялся Славята, – Святополк один раз уже придумал. С послами обошелся невежливо – потом все лето то шел на половцев, то бежал от них.
– Мономах послов не обидит – клятву им дал и сына в заложники.
– Нужно обидеть их без спросу у Мономаха, – пуще развеселился киевский боярин. – Снаряди отроков посмышленее – пускай по-тихому перебьют сыроядцев.
Воевода изумленно смотрел на него.
– Мономах по клятве выдаст меня степнякам, а те с живого снимут кожу.
Славята перестал жевать и тоже удивился сложности задачи.
– Тогда надо думать.
…Вместо канувших с княжьим серебром Урусобы и Багубарса в союзники к князю набивались от имени своих ханов пришедшие послы. Итларь разливался соловьем, ругая соплеменников, не сдержавших клятв, нахваливая сильное войско Алтунопы и Кури. Попутно укорял князя в непрозорливости – надо было сразу сговариваться с правильными ханами, не тратя усилия и серебро на неправильных, не вырывая из рук Алтунопы грецкого царевича. Затем перешел к главному – сколько серебра и иных даров хотят ханы в обмен на помощь. Когда Мономах задумался над его словами, прибавил довесок: ханы обидятся, если русский князь откажет им, и пойдут воевать Русь. Ответа половцы ждали уже несколько дней, раскинув шатер прямо на площади перед теремом, истребляя и без того оскудевший снедный запас из княжьих амбаров. Обходя шатер широким крюком, градские люди посылали в его сторону плевки и бормотали проклятья.
Мыслить, с каким ответом отослать их из города, и сели в думной палате Мономаховы бояре. Но сперва выслушали киевского посланца. С его слов выходило так: князь Святополк, здраво размыслив и посоветовавшись с дружиной, воевать с греками не захотел. Как старший князь на Руси считает оное дело безрассудным и опасным. А полагаться на нестойких в клятвах степняков брату Владимиру не советует. Тьмутаракань для Руси по Божьей воле, очевидно, потеряна, да и не нужна была вовсе, ибо там копили злобу князья-изгои, вели оттуда на русскую землю хищные половецкие рати. И для чего она нужна брату, если только не собрался он сделаться изгоем, Святополк не знает.
Услыхав про изгойство, Мономах потемнел очами. Святополк, как только вошел во вкус киевского княжения, слишком много стал брать на себя – не по уму и не по стати. Но сказать об этом, даже своим боярам, Владимир не мог. Молча внимал тому, как шумят и негодуют дружинники. Славята, довольный речью и результатом, подождал, когда утихнут. Продолжил уже от себя:
– Посмеются над тобой поганые, князь. Не верь им и не сговаривайся с ними ни о чем. Пока они под твоим кровом, погуби сыроядцев, чтоб неповадно им было требовать серебро у русских князей. Сейчас наградишь их – в другой раз они еще больше захотят. С Алтунопой и Курей у тебя мир – сколько ты заплатил за него степнякам тем летом? А теперь они снова грозятся ратью. И на сколько серебра обманули тебя Урусоба с Багубарсом?..
– Что ты, боярин, заладил – серебро, серебро, – полыхнул Георгий Симонич. – В нем ли дело?!
– Может, и не в серебре, – криво ухмыльнулся Славята. – Может, вы, переяславские бояре, страшитесь половцев и потому так легко раздаете им княжье имение?
– А может, ваш Святополк трепещет перед греками? – уязвил его Георгий. – Князь! Самое время ударить весной на Тьмутаракань. Этот Леон, кто бы он ни был, все-таки сослужит тебе службу со своими половцами – отвлечет главные силы греков.
– Славята дело говорит – кто поручится за поганых? – тяжеловесно высказался Станила Тукович. – Их волчьи повадки всем известны. Мы – в Тьмутаракань, а они на Русь. Вестимо, им тут слаще, чем на соленом берегу.
Бояре задумались.
– Кабы Святополк затею поддержал…
– И Ростиславичи к походу не готовы – ляхи зимой опять на червенские города позарились…
– Уйдем, а своя земля без щита и меча останется. Ханов по Дикому полю много бродит…
– Так что же, мужи братия, на попятный идти? – мрачно поинтересовался Мономах. – Не вы ли полгода назад бодро кивали, соглашаясь со мной?
– Я с тобой, князь, – негодующе крикнул Георгий Симонич.
– А давай, князь, на половцев сходим, – вдруг предложил Дмитр Иворович. – Сам же говорил – за валами не отсидишься, надо в степь идти, там половца бить.
– Как это – в степь идти? – поразился Славята. – Она ж большая.
– Может, и впрямь… – взбодрились дружинники. – А Тьмутаракань как-нибудь потом… опосля. Половцев наказать надо за обман. Перебьем послов, князь! Масленица – повеселимся.
– Соображаете, что говорите, мужи братия? – сурово спросил Мономах. – Как перебью их, когда на кресте им клялся, что и волос не упадет с их проклятых голов!
– Бог простит тебе. Да и где тут грех? Поганые сколько уже клятв давали на своих идолах! Они будто и клянутся лишь для того, чтоб потом им ловчее было набегать на Русь и лить христианскую кровь.
– Князь, – медленно заговорил воевода Ратибор, – это правда. Дружбы с половцами у тебя не получится. Нынче ко мне подошел один из моих дворских, торчин Изеч. Он сказал, что подслушал разговор Итларевых людей. Они говорили на своем языке и думали, их никто не слышит. Мой торчин знает язык половцев. Они смеялись, что два раза за один год возьмут с тебя дань – один раз ты заплатишь им, а второй раз они придут на твою землю и сами возьмут сколько захотят.
– Дань?! – Мономах вспыхнул, как масляный светильник. Не усидев, рывком поднялся. – Они называют это данью?! Нет, воевода, теперь мы возьмем с них дань! Видно, не хочет Бог, чтобы я воевал с единоверцами, и дал мне в руки поганых. – Князь сердито посмотрел на Славяту. – Но и Святополк теперь не отвертится. Ты первый об этом заговорил, боярин, тебе и в дело идти первому.
– Как скажешь, князь, – охотно согласился киевлянин и уважительно поглядел на воеводу.
28
Коней, переплыв стылую реку, так и не замерзшую зимой, оставили на берегу. До валов с укрепленной стеной шли почти не таясь. Через ворота уже просачивались одинокими тенями, тихими перебежками окружили в ночи половецкие шатры. Кони степняков паслись неподалеку на жухлой прошлогодней траве. Тихий свист стрел заставил их поднять морды и подвигать ушами. Тишина успокоила, кони продолжили насыщаться скудным кормом. Трое степняков, бдевших в стороже, остались лежать на земле. Еще двоих так же беззвучно сняли у шатров.
