Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий
— Дайте немного воды, — попросила Бадия. — Это все козни проклятого Чалаби. Этот сам признался мне перед тем, как сдохнуть.
Зульфикар зачерпнул горстью воду и дал Бадие напиться. Его поражало самообладание девушки, подумать только, как пренебрежительно отнеслась она к этому страшному событию. Невероятно! Да и впрямь уж не юноша ли она? Зульфикар не верил глазам своим.
— Уедем, госпожа!
— Подведите гнедого вон к тому камню, чтобы я могла сесть на него. А вы берите коня этого борова, — посоветовала Бадия. — Доедем до шатра и прогоним его.
Зульфикар приподнял девушку и усадил ее в седло.
И тут они увидели приближающегося к ним всадника. Зульфикар выхватил из-за пояса кинжал. А незнакомец, подскакав к ним, осадил коня, бросил хмурый взгляд на Зульфикара, на Бадию, затем перевел взгляд на мертвеца. Он понял все. Он догадался, что небезопасно, да и бесполезно ввязываться сейчас в драку, поэтому, помолчав, снова взглянул на Зульфикара:
— Кто его убил?
— Я! — Бадия с вызовом посмотрела на незнакомца.
— А это твой брат?
— Брат!
— Уезжайте отсюда, и советую не попадаться мне на глаза. Впрочем, приятель мой сам виноват, — значит, суждена ему была такая смерть. А ты, — он снова поглядел на Бадию, — будь осторожна, не то никогда к отцу не вернешься, хотя и оказалась ты куда отважней, чем мы думали.
Бадия окинула незнакомца полным презрения взглядом и пришпорила коня. Зульфикар с кинжалом в руке зашагал рядом. Так они добрались до ущелья. И тут Зульфикар, по настоятельной просьбе Бадии, сел позади нее на гнедого.
Несмотря на усталость, верный конь легко нес двух всадников и, казалось, даже не слишком притомился от бешеной скачки. Голова Бадии бессильно упала на грудь Зульфикара. Девушка не чувствовала боли в ушибленной ноге и была точно во хмелю. Будь сейчас с нею отец или брат Низамеддин, она, быть может, застонала бы, заплакала.
— Когда подъедем поближе, я слезу с коня, — сказал Зульфикар.
— Не бойтесь, нас никто не увидит. Разве что горы да небо.
— При чем здесь горы да небо, — ответил Зульфикар. — Пока я мчался за вами, я чуть с ума не сошел от ужаса.
— А мама ничего не заметила?
— Не знаю. Заврак и Худододбек видели.
— Ну и пусть! — протянула Бадия и снова положила голову на грудь Зульфикара.
Убедившись, что вокруг никого нет, Зульфикар обнял Бадию и коснулся поцелуем ее губ. Она, казалось, сама ждала этого. Крепко прижавшись к Зульфикару, Бадия замерла.
— Пустите, — шепнула она через минуту.
— Еще один раз!
— Довольно, — сказала Бадия, глядя на Зульфикара. И уже совсем строго добавила — Никто ничего не должен знать, никому ни слова. Ведь даже дружок его сказал, что виноват он сам.
Зульфикар и Бадия миновали ущелье. На повороте к площади, где происходило празднество, они наткнулись на запыхавшегося и бледного Заврака Нишапури, он бежал им навстречу, Увидев их живыми и невредимыми, он остановился и с облегчением вздохнул. Бадия ехала на гнедом, слева от нее шагал Зульфикар.
— Что случилось? — глухим голосом спросил Заврак.
— Лошадь понесла, — ответила Бадия.
— Мы тут чуть не умерли от страха!
— Кто это «мы»? — забеспокоилась Бадия.
— Кто, кто? Ну, я.
— А больше никто не видел?
— Бек видел. Он пошел к шатрам. Наверное, сообщит.
— Подлец! Но что бы то ни было, запомните одно — понесла лошадь. И все!
— У вас кровь на рукаве.
— Не я тому виной.
— Ну ладно, ладно… Как вы неосторожны, госпожа моя. Ваш отец не военачальник, а зодчий. Как можете вы подвергать себя такой опасности? Заставлять волноваться старого человека? Это жестоко с вашей стороны.
— Я виновата, — шепнула Бадия, — но вы ничего, пожалуйста, отцу не рассказывайте.
— Я-то не расскажу, не беспокойтесь, я счастлив, что аллах сберег вас, — ответил Заврак, шагавший рядом с Зульфикаром.
Так добрались они до реки, юноши помогли Бадие сойти с лошади. Она вымыла лицо и руки, смыла кровь — с рукава, и ее снова посадили на гнедого.
На базаре Заврак по ее просьбе купил два стебля ревеня. Бадия поехала дальше, пожевывая ревень. Зульфикара и Заврака она попросила походить сначала немного по базару, а уж затем прийти к шатру.
— Помните, ровно ничего не случилось; как у нас говорится: «никто не видел верблюда».
Она уже поравнялась с шатром устада Кавама, когда увидела бегущую ей навстречу взволнованную мать. Заметив Бадию, она остановилась, с трудом переводя дыхание.
— Что случилось, доченька? У меня чуть сердце не разорвалось.
— Все в порядке, — ответила Бадия, соскакивая с седла. — Просто гнедой понес меня, еле его утихомирила и повернула назад…
— А где мальчики?
— На базаре.
— А Худододбек сказал, что тебя похитили, тьфу, тьфу, тьфу… Я чуть не умерла от страха, о господи!
— А где отец?
— Ушел к пещере. Худододбек побежал за ним… — Вот негодяй! Зачем же беспокоить отца понапрасну? Я сейчас побегу к нему навстречу.
— Не нужно. Пойдем в шатер. Сними, ради бога, с себя эту одежду.
На сей рай Бадия безропотно покорилась материнскому совету. Ее непривычное послушание весьма удивило Масуму-бека.
Завидев Худододбека и отца, быстро шагавших к шатру, она вышла им навстречу. Она была спокойна и по-прежнему невозмутима. Тут уж настала очередь удивляться Худододбеку. Он даже рот разинул.
— Все в порядке? — спросил зодчий у дочери.
— Все в порядке, папа, — спокойно ответила та. — Лошадь понесла. Не знаю даже, что с ней стряслось.
, — Вроде бы не водилось за нашим гнедым такого, — проговорил зодчий, хмуро поглядывая на лошадь, мирно щипавшую траву возле арбы под навесом. А Худододбек, поймав гневный взгляд Бадии, поспешил проститься и направился к своему шатру.
В полдень, перед трапезой, зодчий позвал к себе Зульфикара и потребовал, чтобы тот сказал ему всю правду. Зульфикар коротко, но без утайки рассказал о случившемся. Удивленный и огорченный зодчий взглянул на дочь, сидевшую у шатра.
— Значит, Худододбек не соврал. Значит… Не отправиться ли нам вечером в город? Как вы думаете? — обернулся зодчий к Зульфикару.
— Думаю, что ночью ехать опасно, устад. Лучше утром.
— Хорошо, — согласился зодчий.
Приготовив все к отъезду, Зульфикар и Заврак тихонько положили рядом с арбой дубинки, сами же, вооружившись ножами, всю ночь не сомкнули глаз. Они стерегли шатер.
Рано утром все домочадцы зодчего погрузились на арбу и отправились в город. А примерно через месяц пришла весть о том, что войско Амира Давуда Барласа вступило в Балх, что не далее чем через неделю оно прибудет в Герат. И впрямь, не прошло и семи дней, как однажды на рассвете гром, рев и гул карнаев, сурнаев и барабанов над всеми воротами Герата возвестили о победоносном возвращении войск султана Шахруха-мирзы.
Среди вернувшихся был и Низамеддин; счастливый отец заключил в свои объятия живого и невредимого сына.
А через три дня зодчий устроил пир в честь возвращения Низамеддина и созвал всех друзей разделить с ним радость.
Мастер Хасанбек, сын которого пал в бою за веру, объявил траур по Шадманбеку…
Часть вторая
Глава ХХ
Мятеж Харуна-ткача
Прослышав, что войска Герата ворвались вчера в город Майману, Наджмеддин Бухари опечалился. У него вновь сжалось сердце. Новое пепелище, еще и еще, снова бесчисленные человеческие жертвы… Из книги знаменитого историка Абубакира Мухаммада ибн-Джафара Наршахи он знал, что в Зеравшанской долине некогда стояли цветущие города Вардана, Зандана, Кармана, Афшана, Варахша, Нур, Таваис. Знал он и о том, что великий и прекрасный город Рабинджан[20]— центр язычников-огнепоклонников — был превращен в руины.
Гонимые и преследуемые тимуридами, хуруфиты вынуждены были покинуть города Халеб и Хамадан и искать пристанище в городах Мешхед и Герат, а позднее в долинах Дараи Гурзиван, Бало Мургаб, Ванди Амир, что раскинулись между цепью Туркестанских гор. После казни Фазлуллаха и Саида Насими пришли в движение хуруфиты в городах Маймана, Балх и Калласаркор, расположенных меж гор; начались волнения и среди тех, что были высланы из столицы и обосновались в городках Давлатабада на берегах Оби Кайсара. Резня, взаимное истребление, военные походы, налоги и поборы тяжелым бременем легли на разоренный народ, вселяя в душу отчаяние и страх перед нищетой. Знал народ и о том, что вельможи и беки живут в распутстве и разврате, и лишь росла ненависть к мим; царские сановники сговорились с духовенством, прибывшим из Мешхеда, а священнослужители обманывали народ, внушая людям, что «раб божий, страдающий в сем бренном мире, удостоится вечного блаженства в мире ином…».
