Николай Задорнов - Цунами
Штормило весь день до вечера. Небо разъяснивало, но ветер стихал медленно. Японцы целый день не были на фрегате, хотя уговаривались, что они приедут, чтобы присутствовать при свозе на берег подарков, предназначенных для передачи послам и для отправки в Эдо. Приходилось церемонию откладывать.
Вечером стихло, и рыбацкие лодки потянулись в море. Баркас вернулся с берега. Посьет доложил, что ночевать разрешили в храме. Путятин вызвал Гошкевича и велел составить письмо с выражением благодарности.
– Девки такие хорошие! – рассказывал на баке Сизов. – Смуглявенькие, такие малые, крепкие и тихони. Вся сожмется, а ничего.
Море чуть волновалось. Вода была серо-зеленой. Тучные грядки синих облаков тянулись ровно, как по огороду.
– Ты их видел?
– Как же… Я попросил воды испить.
– И дала?
– Принесла и смотрела тихо и кланялась потом. Вот так, – вскочил и показал Сизов.
– А Посьет?
– А ему что! Она выглянула, а он живо перемахнул забор и к ним во двор, – рассказывал Маслов.
– Есть же приказ во дворы не заходить и население не трогать!
– Нет, он население не беспокоит! – сердито сказал Маслов.
– А знаешь, у них есть такая трава… – Матрос стал потихоньку рассказывать.
– Да ну-у… – загудели матросы, и их круг сдвинулся.
Ночь прошла спокойно. Утром облака кое-где еще шли. Взошло солнце, высветился город со множеством стройных соломенных крыш и с апельсиновыми садами.
Море стало совершенно гладким и ярко-зеленым. На нем, как епископские аметисты, фиолетовые скалы. На поверхность бухты высыпало множество белых лодок и суденышек, словно слетелись лебеди. Некоторые большие лодки уходили через проливы в океан и стояли там в белом воздухе над синей стеной воды. Рыбаки старались обходить «Диану» подальше, сторонились ее. Видимо, полиция, нагнанная в Симода из ближайших городков и из столицы, строго следила, чтобы у местного населения не было соприкосновения с варварами. Рыбаки, ходившие на промысел ночью, возвращались. Какой-то парень рискнул пройти под бортом фрегата. С палубы видна была у него в лодке тучная рыбина, аршин четырех в длину.
– Макрель, – сказал матрос латыш Янка Берзинь.
– Тунец, – подтвердил Василий.
Матросы столпились, разглядывая рыбацкую лодку сверху. Двое японцев сидели без дела. Молодой и плечистый их шкипер ворочал на корме юли-юли – длинное, тяжелое весло, и лодка шла к берегу с опущенными парусами. Парень нагнулся и, подняв, показал матросам пустой кувшин из-под сакэ. Матросы засмеялись.
– Сейчас у него эту рыбу заберут, – стал объяснять матрос Терентьев, – и отправят главным чиновникам.
– Что ты говоришь? – с интересом обернулся стоявший на баке и также наблюдавший за движением на поверхности бухты лейтенант Можайский.
– Да вот он сейчас пристанет, и они подойдут к нему. Заберут всю рыбу. Что-то ему оставят, конечно.
– Откуда ты знаешь?
– Мы видели вчера, как дежурили у шлюпки. Они говорят, мол, город небольшой, а много приезжих и кормить нечем. Место здесь бедное. Камень кругом, сеют мало. Море их кормит.
– В шторм сидят голодные, – добавил Василий. – Старик рыбак показывал, мол, ртов много, а есть нечего. И их самих два.
– Нет, он показывал, что с двумя саблями все едоки. Уж, видно, для господ стараются.
Подошел Лесовский и ударил матроса по лицу.
«Сволочь! Как больно дерется!» – подумал Терентьев и вытянулся перед капитаном. За что били, он не понял.
– Лейтенант, чем вы заняты? – спросил Лесовский.
– Чем прикажете заняться? – вытянулся Саша Можайский.
– Неужели у вас дела нет? – резко оборвал Лесовский. – Адмирал назначает комиссию по осмотру и проверке предметов, назначенных для подношения в качестве подарков… Ступайте, скажите, что вы назначены мной.
Адмирал сам спускался с комиссией в трюм, в камеру, где хранятся драгоценные подарки для сиогуна и его послов.
– Тщательно, господа, осмотрите и проверьте потом все наверху на солнце.
А матросы драят палубу, щетки и швабры в ходу. Тут же «вспленивают» канат в канат или укладывают канаты круглыми бухтами, где-то стучит кузнец, идет стирка, люди что-то шьют, чинят паруса, выветривают койки и одеяла…
А вода все плещется, ведрами черпают ее за бортами и льют на палубу. И все чище, чище и опрятней становится фрегат по мере того, как все выше подымается из океана большое японское солнце, похожее на то, что у них на флаге.
Адмирал поднялся на палубу и наткнулся на барона Шиллинга.
– После вчерашнего шторма надо проверить все вертлюги на якорных цепях. Следите, барон, чтобы люди очищали ржавчину самым тщательным образом.
Старший офицер приказал опускать баркас на воду. Предстоял переход на новую стоянку в деревне Какисаки. Опять крики, заскрипели блоки. Баркас, свежекрашенный в шаровую краску, вздрогнув, пополз на талях вниз и коснулся спокойной глади воды. Погода отличная, тихо, лучшего времени для того, чтобы тянуться на новое место, и желать нельзя. Только как-то стало душновато и обрывки облаков нашли на солнце.
Барон Шиллинг спустился с людьми в жилую палубу. Через порт видно, как люди спускались в баркас на шкентелях.
На баркасе завезут верп, чтобы потом, выбирая трос, матросы на фрегате смогли подтянуть судно. На баркасе снова выберут верп и завезут его еще дальше и опять станут тянуться. Так судно перейдет к деревне Какисаки на спокойное место, где нет скал на берегу и близких рифов. Перейдет, не ставя рей, стеньг и не подымая парусов.
Опять под бортом фрегата прошла легкая шхунешка с рыбой. На ветру трещал соломенный парус.
На берегу, на площадке между пеньков, где строились новые рыбацкие суда, японцы начали обычную работу.
– Для подачи кабельтова через порт уберите орудие, – приказал капитан, – поставьте его вдоль борта.
Боцман появился с матросами в жилой палубе.
Матросы поворачивали тяжелую, литую из чугуна пушку. Жерло орудия ушло из порта, и туда продернули канат и закрепили его за кнехт. Пушка в такой тихий день поставлена была вдоль борта, чтобы не мешать. Матросы, возившиеся с ней, ушли наверх.
Подле пушки остались матросы с лейтенантом Шиллингом.
В закрытой нижней палубе, где по ночам спали в висячих койках и где так же, как и на верхней, в порты выглядывали жерла тучных, крепко принайтовленных орудий,[82] матрос, крутя вьюшку, тянул якорную цепь из погреба. Тут раскинулась целая мастерская. Кузнец расклепывал цепь, пожилой матрос, стоя на коленях, очищал заклепки от ржавчины и смазывал щеточкой с салом. Тут же их снова заклепывали на переносной наковальне. Барон Шиллинг, пачкая руки, просматривал заклепки и вертлюги. Застучал кузнец. Подымали следующее звено.
Лейтенант заметил, что большие уши Федотова стали красны, словно он стоит на солнце. Откуда-то падал красный свет, как при пожаре.
Барон взял вертлюг и поворачивал стержень, когда фрегат вздрогнул. Что-то затрещало, и фрегат обо что-то ударился. Удар снова повторился с такой силой, что все вокруг затрещало. «Здесь же глубина восемь саженей?!» – с удивлением подумал Шиллинг. Ему показалось, что фрегат кренится. И вдруг он с ужасом увидел, что кренится и встает на ребро огромное чугунное орудие, нависая над кружком сидевших за работой матросов.
– Братцы! – закричал он, вскакивая.
Матрос Симонов, желая задержать орудие, кинулся к нему. Барон и матросы бросились за ним. Пушка на миг замерла. Фрегат опять качнулся, и она всей тяжестью пошла на людей…
Ниже палубой комиссия разбирала ящики и тюки. Готовить подарки посланы были Путятиным офицеры, а в помощь им приданы юнкера, чтобы не бездельничали зря. Когда над головами наверху послышался грохот, все переглянулись. Откуда-то слабо сюда, в глубь судна, доносился голос капитана.
– Кажется, пошли! – заметил Пещуров.
– Берите все эти коробки наверх! – приказал Сибирцев унтер-офицеру и матросам. – Там рассмотрим.
Наверху опять что-то загремело и послышались крики. Фрегат вдруг накренило так, что все схватились за поручни.
– Эка! – вскричал юнкер Лазарев.
Судно опять тряхнуло, и сразу раздался новый удар, что-то внизу затрещало, словно корабль било о скалу.
– Сели! – спокойно сказал Пещуров. – Черт знает, что они смотрят! – Пещуров выругался. – Как это можно средь бела дня в бухте усесться…
Прямо над головой офицера что-то рухнуло в палубу, все затрещало, сверху палубу прогибало, словно камень упал с неба.
– Господа! Что у них там делается? – закричал кто-то. – Что же вы тут возитесь? Идите все наверх…
Офицеры пошли наверх по трапу. Опять наверху раздался треск, что-то загрохотало, кто-то закричал истошным голосом и послышались стоны.
Сибирцев вбежал в жилую палубу и увидел бледного Шиллинга, подымавшего вместе с матросами упавшее орудие. Лицо его заострилось и осунулось. Алексей Николаевич с ужасом увидел чьи-то торчащие из-под орудия ноги. На палубе лежал матрос Соболев. Из его сапог и через парусиновую одежду льется ручьями кровь. Кровь вытекала и с другой стороны, из-под станка пушки. Там был еще кто-то. Все кинулись подымать пушку. Фрегат качнуло, опять ударило о дно, но уже чугунная громадина была на крепких руках. Матросы и с ними Можайский, Шиллинг, Сибирцев и юнкера вместе приподняли орудие. У самого борта с изломанным черепом и смятым лицом лежал матрос Симонов.
