Всему своё время - Валерий Дмитриевич Поволяев
Так в семействе Рогозовых появился приемыш. Рогозов решил научить приемыша тому, что познал сам, – не тратить попусту пороховой запас, когда идет охота, делить хлеб и мыло на пайки с помощью нитки, из звериного пузыря выделывать оконное стекло, спасаться от болей травами, из березовой коричневой мездры заваривать чай, ничем не отличающийся от настоящего, обрабатывать быстропортящиеся звериные шкуры, укреплять волосы на голове, когда от цинги они выпадают клочьями, гвоздем добывать огонь, другим вещам. Он даже некоторым французским словам и английским песням пытался обучить Митю. Многому нужному, а порой и ненужному обучил – тому, что приобрел в жизни он сам.
И Митя Окороков – он так и остался Окороковым, Рогозов подумал-подумал и не передал ему свою фамилию, хотя поначалу хотел – хватко и умело осваивал рогозовскую науку, многое усвоил, кроме, пожалуй, английских песен и французского языка, – все это он решительно вытряхивал из памяти, как вообще не имел склонности читать и получить какое бы то ни было образование. Рогозов огорченно морщил лоб: эх, неплохо бы было, если приемыш усвоил, например, азы математики, тем более начала инженерных наук, но Дмитрий на это был неподатлив… При всей неспособности постигать азы просвещения имелась в приемыше практическая хватка, она была в крови у него заложена – в буквальном смысле «мертвая хватка».
Рогозов ни разу не поинтересовался ни у зырянки, ни у самого приемыша, как тот жил в Омске, где находится его мать, кто она и вообще жива ли, остались ли у него родные. С него довольно было, что жена оформила усыновление Дмитрия.
И стали они жить втроем.
Как-то утром, в августовскую, уже темную для тайги пору, перед рогозовским таежным домом остановились двое верховых в форменных фуражках. У него сжалось сердце: заплатил же он за свое прошлое как положено по закону, неужели?.. Он вышел во двор и стоял не двигаясь, смотрел через забор на фуражки верховых. Один из них спрыгнул с коня легко и беззвучно, удара подошв о вытоптанный глиняный пятак перед воротами не было слышно – всадник был ловок.
Лохматый угрюмый кобель, заметно уже постаревший, с гноящимися, но еще зоркими глазами, шевельнулся неподалеку, раскрывая клыкастую черную пасть. Рогозов сделал ему знак рукой: молчи, мол, и пес, умный, все понимающий, не произнес ни звука, снова улегся на землю, пристроил тяжелую голову на лапы, сделал вид, что задремал, а на самом деле внимательно следил за приехавшими, готовый в любую минуту вскинуться.
Спешившийся умело справился с мудреным запором, решительно шагнул во двор. Коротким рубящим жестом вскинул руку, коснулся пальцами козырька, приветствуя Рогозова!
– Здравствуйте!
Рогозов никак не отозвался на приветствие, и тогда приезжий сощурил веселые медовые глаза:
– Может быть, кружка воды найдется, а, хозяин? Пить больно хочется.
Молча повернувшись, Рогозов пошел в дом. Приезжий – за ним, быстрым оком своим оглядывая крепкое рогозовское хозяйство, лаек, лежащих под стенкой дома, настороженно застывшего пса, разлегшегося у забора, огромную поленницу дров под навесом, от тяжести своей готовую завалиться.
В сумеречных сенцах Рогозов зачерпнул ковшом воды, пахнущей рыбой и травой, подал приезжему. Тот кивнул, произнося что-то невнятное, выпил, отер соломенные чапаевские усы ладонью.
– Товарищ Рогозов вы будете?
Рогозов даже вздрогнул от неожиданности: до сих пор его никто не называл товарищем, все «гражданин» да «гражданин», хотел было поправить приехавшего: мол, птица, которая умеет летать, дворовому запыленному куренку не товарищ, но сдержался, ответил глухо:
– Я буду.
– Неплохо живете, – похвалил военный. В ответ на эту похвалу в Рогозове вдруг поднялась злость: чего ему надо, этому человеку? Но Рогозов сдержался и на этот раз – привычка уже выработалась, промолчал. – Что, в сенцах так и будем тары-бары вести? – задал тем временем вопрос приезжий.
– Проходите, – помедлив, раскрыл Рогозов дверь, ведущую в дом, а тот пригнулся, хотя пригибаться не надо было – Рогозов выше его ростом был и проходы, двери под себя рубил, переступил через порог.
– Неплохо, неплохо, – пробормотал приезжий, оглядывая избу. На полу лежали две громадные медвежьи шкуры, было прохладно и уютно, в углу посвечивали накладным серебром иконы, под ними мерцала тихим пламеньком лампадка, на стене висели два ружья – недурные пищали, старательно сработанные, а значит, и бьющие точно, дробь горстью летит, а не вразброс – это военный заметил сразу, глаз у него был зорким, за все цеплялся, замечал нужное, главное и, не задерживаясь, скользил мимо второстепенного. В замысловатых багетных рамках висели фотографии. Приезжий присмотрелся и ахнул: почти на всех фотографиях были запечатлены царские офицеры.
Он даже руку протянул к кобуре, но расстегнуть ее не решился. Проговорил тихо:
– Не годится ведь это держать.
– Что? – спросил Рогозов, как бы не понимая, чего от него хотят.
– Офицеров не годится держать.
– А я за них полный срок отбыл, от звонка до звонка, как говорится. Теперь живу на свободе, что узаконено конституцией, весь свод прав и обязанностей знаю, а распространяется он, как вы знаете, на каждого гражданина. И как всякий гражданин я волен в своих пристрастиях.
– Понятно, – прежним тихим голосом произнес приезжий. – Ладно, живите, как можете. Только не злоупотребляйте.
– Итак, чем обязан? – сухо поинтересовался Рогозов.
– Хотим пригласить вас на вольную работу. Инженером.
– В какую организацию? – Рогозов опешил от этого предложения.
– На строительство железной дороги.
– Не знаю, буду ли я вам полезен. – В памяти Рогозова, обгоняя друг друга, пронеслись картины недавнего прошлого.
– То не мне, то начальству ведомо, – сказал военный.
– Есть у меня время, чтобы подумать?
– День… Хватит?
– Если можно, два. – Рогозов пока еще не знал, зачем ему нужно выигрывать время, но чутье подсказывало: если можно оттянуть, то надо это сделать. – Обмозговать нужно, с женой посоветоваться. Сами понимаете, жизнь есть жизнь.
– Жена где же?
– За ягодами ушла. Спозаранку, на рассвете еще.
– Не боится одна?
– Чего ей бояться? Таежница. А потом она не одна – с пасынком.
О том, что Митя взял с собою ружье, патронташ, в котором половина зарядов была с пулями ручной прокатки, а они даже камень разбивают, не то что медведя или волка валят сразу, Рогозов промолчал. Зачем это знать приезжему? А тот сжал губы, бросил косой насмешливый взгляд на Рогозова.
– С пасынком, говорите? Велик ли пасынок?
– Бороду еще не бреет, – неопределенно ответил Рогозов.
У приезжего собрались у глаз веселые морщинки. О чем он думал, не понять, не догадаться, но у Рогозова отчего-то запершило в горле, под лопатками стало холодно покалывать: он понял вопрос по-своему. Приемыш-то действительно велик, мужиком
