Молчание Шахерезады - Суман Дефне
– Куда это ты бежишь? А я здесь для чего?
– Хусейн, мы знаем, что вы хотите бросить нас одних. Так уж позвольте, мы сами защитим свой дом.
Несмотря на всю ту злость, что бушевала внутри, голос ее прозвучал на удивление спокойно. Но, будь она мужчиной, она бы прям там вцепилась Хусейну в глотку. В голове пульсировала ярость. А что это он там себе под нос бормочет? Оставил мне двустволку? Да говори громче, а то ни черта не понятно!
В этот момент из-за деревянной калитки донесся знакомый глухой голос.
– Хусейн, сынок, мы хотим узнать, как там Мустафа-эфенди. С ним все в порядке? Он здесь? Госпожа вот из самой Борновы приехала его проведать.
Хусейн стоял впереди, Сюмбюль – позади него. Кого же они увидели, открыв калитку? Съежившегося от неловкости Косту, а рядом – Эдит Ламарк в красном платье, с совершенно прямой спиной! Сюмбюль ущипнула себя, чтобы убедиться, что это не сон. Боже правый, что привело Эдит-ханым в их скромное жилище? Она тут же начала вспоминать: лестницы они в полнолуние вымыли, полы воском натерли, ковры только вчера выбили. Значит, она могла со спокойным сердцем проводить Эдит-ханым в женскую половину дома. Она сделала шаг назад, приглашая гостей пройти.
Входя в сад, Эдит поприветствовала Хусейна, которого знала с детства, но тот – с маузером под мышкой – даже не взглянул на нее. Будь его воля, он бы и закадычного друга отца, Косту, не пустил бы в дом, мол, гяурам там не место, но последние слова Сюмбюль, видимо, запали ему в душу, и он даже не попытался возразить, когда невестка сказала Зиверу: «Сынок, проводи Косту-эфенди к Мустафе, а после принеси ему кофе». Коста, с кепкой в руке и покаянно опущенной головой, как будто во всей этой оккупации виноват только он, пошел за мальчиком в мужскую часть дома, а Сюмбюль повела Эдит Ламарк, главную героиню рассказов торговки Ясемин, в женскую часть. Она не могла поверить в происходящее и от волнения заикалась, не зная, то ли ей говорить на турецком, то ли на французском.
– Как это мило с вашей стороны, госпожа Эдит. В такой день вы не забыли про нас, рисковали собой, чтобы приехать сюда. Нам так неловко перед вами.
Заметив ее вопросительный – и несколько раздраженный? – взгляд, Сюмбюль поспешила объяснить:
– Когда свекра привезли сюда, нужно было сразу же отправить к вашей матушке нашего мальчишку, чтобы он сообщил, но мы об этом не подумали, пришлось вам самим сюда ехать. Мы вам очень благодарны.
Госпожа лишь помахала рукой, но на лице ее не мелькнуло и тени улыбки. Хотя госпожа всегда ходила немного хмурая, Сюмбюль никак не могла избавиться от мысли, что во всем виноват этот их промах. Но повиснуть молчанию она не дала:
– Моего свекра Мустафу-эфенди привезли совсем недавно, Эдит-ханым. К сожалению, он без сознания. Что с ним случилось, узнать, конечно, невозможно. Привез его Мимико. Он играет на сазе в тавернах. А нашел он Мустафу-эфенди близ церкви Святой Екатерины. Знаю, вы наверняка думаете, а как он вообще там оказался. Поверьте, не имею ни малейшего представления. Слава богу, ни ножевых, ни пулевых ранений у него нет, но его ударили по голове. От этого он сознание и потерял. Мимико, да хранит его Аллах, сбегал в армянский квартал Хайноц за доктором. Сейчас он как раз осматривает несчастного. Пошлем к ним моего старшего сына, пусть узнает, как он там.
Полы в женской половине дома на улице Бюльбюль от стены до стены были устланы мягкими коврами, которые тут же приковывали к себе взгляд, стоило только подняться по лестнице. Под ногами распускались яркие цветы, плавали рыбы, бегали олени, мчались лошади. Эдит тоже на мгновение замерла, завороженная этой красотой. А Сюмбюль между тем все не умолкала:
– Говорят, грабители в первую очередь выносили из домов ковры. Досюда они, слава богу, не добрались. А вот квартал пониже весь разгромили. Ох, Эдит-ханым, даже не спрашивайте. С самого утра сердце от страха обрывается. Что же с нами будет?
Эдит покивала. По пути сюда она все видела собственными глазами. Порванные, втоптанные в грязь фески, перевернутые вверх дном лавки, выброшенные на улицу вещи. Огромная лужа крови перед кофейней Хасана. Все это она видела, но, дабы не пугать женщин, описывать не стала. Не хватило ей духу рассказать ни про цирюльника Хамида, к которому всегда ходил Авинаш и который теперь лежал одиноко среди разбросанных по улице баночек с лимонной помадкой для волос – за этой помадкой он так спешил на улицу Френк в начале каждого месяца; ни про паренька, что рыдал, привалившись к стене кофейни Хасана и прижимая к груди фиолетовую феску хозяина. Она чувствовала себя совершенно без сил. И ради чего она так настойчиво сюда рвалась? Иногда все ее упрямство было совершенно напрасным. Вот засядет ей мысль в голову, и она сделает все, чтобы добиться своего, и пока она этого добивается, она наконец чувствует удовлетворение, но как только получает желаемое, ее охватывает привычное беспокойство. Она устала от самой себя. Хотелось закурить, но сигарет у нее с собой не было.
– Сюмбюль-абла, попроси госпожу, пусть она немножко расскажет, – умоляла Мюжгян. Теперь, когда внизу собралось много мужчин, она сразу расслабилась. А уж пока рядом с ними госпожа-европейка, им и вовсе ничего не угрожало. Паликарья ни за что не полезут в дом, если там европейцы. К тому же сейчас здесь и Мимико Цыган, и доктор Агоп, и Мустафа-эфенди, пусть и без сознания, и Хусейн, не выпускающий греческий маузер из рук. Кроме того, прошлой ночью, лежа в ее руках, Хусейн пообещал, что никуда не сбежит, а останется, чтобы их всех защитить. Может, у них даже будет сынок. – Пусть расскажет, как она смогла доехать досюда на автомобиле? И ей не было страшно? А автомобиль ее собственный?
Эдит начала рассказывать, переходя то на турецкий, то на французский. А женщины, которые до этого сосредоточенно вязали, чтобы только не чувствовать страха, теперь с тем же вниманием слушали гостью. Сюмбюль, Мюжгян, ее дочки Мюневвер и Нериман, маленький Доган и даже Макбуле-хала не могли оторвать глаз от волос Эдит, преждевременно поседевших, от ее кожи, которая, наоборот, была все еще нежной, как шелк, от ее белых рук, которые во время своего рассказа она, словно крылья, то открывала, то складывала. До чего же она красива, до чего изысканна! Служанка, принесшая на серебряном подносе кофе, розовое варенье и рахат-лукум, и та, увидев очаровательную гостью, позабыла о том, что надо вернуться на кухню, и присела на краешек дивана. Она не заметила даже, как Макбуле-ханым подала ей знак налить чаю из самовара.
– В Бурнабате по соседству с нами живут англичане. Вы, наверное, знаете, Коста-бей у них в доме управляющий. – Женщины закивали головами. Про семью Томас-Куков они слышали. – С Эдвардом, одним из сыновей, мы дружим с детства. Их сад примыкает к нашему, поэтому мы часто видимся. А Эдвард увлекается автомобилями.
Она вдруг умолкла в нерешительности, не зная, стоит ли рассказывать им о том, что в гараже Эдварда и его старшего брата Питера стоят пять автомобилей, и каждый был привезен из Америки или из Англии; или о том, как они то добавляли в них какие-то новые детали, то вынимали их; или как пробовали сами собрать автомобиль, для чего вставляли в кареты старые лодочные моторы.
Женщины заметили, как по лицу гостьи пробежала тень, но причина этого была им, конечно, неизвестна. Сюмбюль запереживала. Что они сделали не так? Может, зря они стали ее расспрашивать? Она подала знак служанке. Пусть принесет еще немного того варенья, что приготовила Дильбер. И чистые ложки. Глядишь, госпожа всего попробует, и от сладкого на душе у нее полегчает.
Сюмбюль метнула строгий взгляд на Мюжгян, которая уже наклонилась в сторону гостьи. Мол, веди себя воспитанно, нечего в рот заглядывать. Но та и не думала молчать:
– Сюмбюль-абла, спроси Эдит-ханым, как она научилась водить автомобиль.
Эдит поняла вопрос и без перевода. Лицо ее помрачнело. Макбуле-хала с шумом бросила четки на низенький столик. Ястребиным взглядом она уставилась на Мюжгян. Служанка принесла поднос, уставленный разноцветными вареньями, но Эдит подняла свою изящную белую руку, отказываясь. Сюмбюль нахмурилась. А Мюжгян как ни в чем не бывало упрашивала: «Ну спроси, спроси ее».
