Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев
Тем, кто смог выбраться из разгромленного лагеря воинства «Амен» и уйти от стрел мицрим, столкнулись с новой бедой. Это были воды Аранту, в потоке которой нашли смерть те, кому не достало сил на переправу. Словно новый приток добавился к реке, ручей из человеческой крови.
Среди тех, кто сумел переправиться и вернуться обратно, пожалуй, не осталось никого, кто не был бы ранен, кто не пострадал в битве. Хаттусили был исключением, чуть ли не единственным из войска Хатти, кого не коснулось оружие противника. Ничем иным, как милостью богини Шаушки он это не объяснял.
Разыскивая брата, Хаттусили, пару раз дал в зубы кое-кому из больших начальников, как видно, замаравших свои рубахи, даже не побывав в бою.
Наконец, на глаза ему попался Гасс. Он оказался единственным, кто сохранил невозмутимость перед лицом взбешённого энкура, и своим хладнокровием остудил его пыл.
Весь день Гасс проторчал в лагере. Он командовал пехотой, которую Муваталли так и не двинул в бой. Он видел избиение своих товарищей на противоположном берегу и скрежетал зубами, не в силах им помочь.
Увидев царского брата, он рассказал ему, что видел сам, что сообщил пленный шардана, и в голове у наместника осколки сложились в целый кувшин, наполненный горечью. События выстроились в ряд. Он понял причину бездействия брата. Понял, но принять не смог.
Муваталли нашёлся на берегу Аранту. Он стоял вместе с Первым Стражем, и участвовал в чём то, что Хаттусили смог разглядеть только лишь, когда приблизился.
Все суетились вокруг царя Халепа. Талми-Саррума смог перебраться на другой берег, но наглотался воды и едва не утонул. Его воины смогли вытащить царя на берег, но что делать с потерявшим сознание человеком, они не знали. Его взяли за ноги, подняли и долго трясли, чтобы вышла вода.
От такой помощи иной бы скорее помер, но царя Халепа оказалось вот так запросто не уморить. Он пришёл в себя.
В тот самый момент на берегу и появился Хаттусили. Едва увидев брата, живого и невредимого, Муваталли бросился ему навстречу. Наверное, чтобы обнять на радостях. Но Тур-Тешшуб помешал царю. Ибо выражение лица у Хаттусили было таким, что ответ на братские объятия мог стать каким угодно, даже остро отточенной бронзой.
Первый Страж встал между царём и его братом. И это случилось вовремя. Помедли он хотя бы мгновение, всякое могло бы произойти.
Хаттусили пришлось довольствоваться словесным выяснением отношений. Первый Страж и стал первой жертвой.
— Ну, что? Разведчики, проморгали, а? Целое воинство мицрим потеряли? Ну, и как теперь твоим шпионам верить? Не хочешь разыскать угаритянина да выспросить, сколько ему Анхореотеф доплачивает за сказки про львов, да про лошадок? Где сейчас эта тварь, этот выкидыш змеи Тиамат?
— Да, и до него дошло, — на удивление спокойно сказал Муваталли, — а я понял только недавно, на кой купец написал всю эту ерунду. Чтобы мы подумали, раз он мелочи знает, про льва и про упряжку, значит, и в главном не соврал.
— А я вот только одного всё ещё не понимаю, — сказал Хаттусили, обращаясь к брату, — ты-то зачем простоял тут без толку? А? Ума не хватило пехоту послать? «Сутех» ждали? Боялись, что они вам в спину зайдут? А они к нам пришли! Знаешь, сколько у меня людей погибло? Мы победить могли! Полшага до победы оставалось!
— Где мой сын? — Тур-Тешшуб только сейчас задал этот вопрос. Ведь решалась судьба всего сражения. Кажется, проигранного, в том числе и по его вине.
— Привезли, — Хаттусили небрежно махнул рукой в ту сторону, где находились шатры царя и Первого Стража.
И тут же испугался собственных слов. В глазах у Тур-Тешшуба мелькнуло нечто такое, чего от подобного человека никак не ожидаешь. Словно сам он умер, едва допустив мысль о гибели сына.
— Нет, он жив! — поспешно сказал Хаттусили, — зашибло его сильно, да. Но как я его привёз, так он на своих ногах до шатра дошёл. Три шага, но, думаю, обойдётся. Видал я людей с хребтом поломанным, уберегли его боги от такой участи.
После этих слов Хаттусили осознал, что и сам-то с ног валится. Устал смертельно, сил совсем не осталось. Даже на то, чтобы пререкаться с братом. Потому он прямо тут и сел прямо на прибрежный песок, заросший травой. Будто потерял к творившемуся вокруг хаосу всякий интерес.
А Муваталли напротив, будто эстафету от него воспринял деятельность — отвернулся от брата и отправился наводить хоть какое-то подобие порядка в войске. Кто там знает, на что решится сейчас окрылённый Риамасса. А ну как придумает продолжить сражение?
Самим же хеттам подобное мероприятие было уже не под силу. Оставалось только ждать, готовиться к обороне, защищать правый берег Аранту.
Однако мицрим, силы которых приумножились уже не только колесницами, но и подошедшей пехотой двух воинств меша, продолжать тоже не спешили.
Наступила ночь. На берегах реки, разделивших два великих войска, зажглись костры. Только они освещали ночное небо. Боги солнца, которым поклонялись люди из обеих великих держав, покинули смертных. Одних до утра, а иных, истёкших кровью, навечно.
А на следующий день, на левом берегу реки, который теперь всецело принадлежал войску фараона, всё пришло в движение. Но это не было подготовкой к новой атаке, нет.
Воины Страны Реки считали убитых. Своих и чужих. Судьба погибшего противника была незавидной и после смерти. Мёртвым хеттам отрубали правые кисти рук, а тела выбрасывали в реку. Запах человеческой плоти, пролежавшей больше суток на жаре, и запёкшейся крови стоял над полем. Тот, кто хоть однажды услыхал его, уже вряд ли забудет.
Конечно, воины фараона слышали его не раз. Но, чтобы убитых было так много, это было впервые. Тем более, что возиться с телами противника нашлось не так уже много желающих. Большинство тех, кто пережил жестокую сечу, были ранены, да и привлечь к подобной работе могли не всех.
Посмертную судьбу своих павших воинов решил фараон. После того, как к полудню закончили подсчёт погибших, Рамсесу пришлось принять решение, после которого он не смог находиться в разгромленном лагере и удалился ото всех.
Потери были огромными, и речи не было о том, чтобы продолжать сражение. Тем более, что и на следующий день после сражения умирали раненые. Таких чудовищных потерь Страна Реки не знала несколько веков, но страшно было не только это. Самая жуть заключалась в том, что
