Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев
Садитесь на престолы и на кресла!
Садитесь снова на свои места!
Стране верните вы покой, порядок,
Любовь свою, во всем благополучье,
Успех в сражениях, процветанье,
Обилие скота, зерна, вина!
Царю вы дайте верность, послушанье
И войска пешего и колесничих!
Рамсес вдруг очнулся от оцепенения. Он ощутил запах, который преследовал его с самого утра. Запах крови и недавней смерти. Он исходил от Менны, стоявшего в трёх шагах позади. На поясе у него висела отрубленная рука хеттского воина. Рамсес вспомнил, что Аменеминет говорил, будто станет носить её до тех пор, пока не найдёт убийцу брата и не отомстит.
Фараон почувствовал, как его внутренности выворачивает наизнанку. Желудок свело спазмом, подвело ещё раз. Он с трудом сдержался. Тошнота давила, никак не хотела отступать. На счастье, он давно уже ничего не ел.
Рамсес ощутил слабость, от которой подкашивались ноги, и темнело в глазах. Вчерашнее необычайное единение с богами ушло. Сейчас он был просто человек, слабый и жалкий, страдающий от немощи собственной плоти.
— Проваливай отсюда, Менна. И не смей показываться мне на глаза, пока носишь при себе эту дрянь.
Он брезгливо указал на отрубленную кисть. Менна отшатнулся, услышав необычную грубость царственного приятеля, лучшего друга с детских лет.
Так вновь фараон остался один. Тогда и принял он решение, о котором наутро узнали все. И его воины. И хетты, которые увидели, как войско мицрим сворачивает лагерь и уходит обратно на юг. Оставляя им поле недавней битвы.
* * *
Остро отточенная палочка из слоновой кости мелькала в руках писца, оставляя россыпь чёрточек на сырой глине. На первый взгляд, для людей несведущих, клинописные знаки напоминали следы воробьиных лапок, беспорядочно рассыпанные по табличке. Но только не для писца царского архива, прекрасно владевшего грамотой, причём не на одном языке, а сразу на многих.
Сначала слева направо, так шёл первый ряд знаков. Потом писец доходил до края таблички, и клинописные чёрточки шли в противоположную сторону, справа налево. Для того, чтобы на противоположном краю глиняного листа развернуться и снова пойти обратно. А что, всё понятно! И всяко уж мудрее письма мицрим, где направление чтения надо сначала определить по тому, куда смотрят изображения богов, людей и животных.
И получается быстро, писец успевал записывать за царём, то, что приходило правителю на ум. Муваталли сосредоточенно диктовал писцу, с самого утра и почти до полудня. Уже не первая табличка была заполнена, приказы хеттского правителя, вернувшего власть над неверными подданными Амурру, сыпались один за другим.
— А изменника Бентешину повесить на собственных воротах, — диктовал царь.
— Брат! Не торопись!
Хаттусили тут же, почти бегом подскочил к трону правителя Амурру, который занимал лабарна.
Мешеди, стоявшие у трона в полном вооружении, даже не дёрнулись.
Наместник наклонился к Муваталли и обратился к нему вполголоса. Великий царь в меньшей степени сдерживал себя и отдельные слова, а порой и целые фразы долетали до Тур-Тешшуба и Хастияра, что стояли к трону ближе всех, не считая писца.
— Что ж ты его защищаешь? Разве знал этот пёс прежде палку? Нет, катался, как сыр в масле. Дань платил меньше, чем Шаттуара и Талми-Саррума, хотя земель у мерзавца больше.
— У Шаттуары больше, — возразил Хаттусили, — у Талми-Саррумы один Халеп с окрестностями.
— Вот именно! У Талми и земля не такая богатая, как у презренного предателя! Что ему недоставало? Задницу свою тяжко в Хаттусу ежегодно таскать? Так я его в Тархунтассе принимал! Воевать за Хатти не хотел? Так его о том и не просили ни разу! Пёс неблагодарный!
Каждое слово великий царь подкреплял ударом по подлокотнику кресла, для убедительности.
Подлокотник, вырезанный из кедра в форме львиной головы, по образцу каменного Престола Льва в Хаттусе, жалобно поскрипывал.
Хаттусили ещё больше понизил голос, так, что его и писец уже не слышал. Только по тому, что отвечал ему Муваталли, и можно было догадаться о том, какие доводы в споре приводил брат.
— Да, я это знаю! — отмахнулся царь от очередного аргумента.
Хаттусили добавил что-то ещё.
— И это понимаю.
— Шапилиш не просто себе на уме, — сказал Хаттусили громче, — он со шпионами Анхореотефа якшался не меньше.
Сам Шапилиш, стоявший здесь же, при этих словах вздрогнул.
— Ну а теперь не будет!
— С чего бы вдруг?
Шапилиш мгновенно вспотел, и едва не бухнулся на колени.
— Алаксанду клянётся, будто его пасынок лично заколол Рыболова. Другие тоже подтвердили.
Хаттусили заломил бровь. «Рыболовом Нетеру» звали Верховного Хранителя сами мицрим. Потому как в сетях его трепыхалась рыба исключительно царственная.
— И ты о таком молчишь?
— Ты не спрашивал, — подал голос Тур-Тешшуб.
Хастияр удивлённо покосился на отца. А как догадаться спросить о таком? Ему не нравилось, как после битвы переменилось отношение великого царя к брату. Будто он его виноватым назначил в этой недопобеде, хотя тот и потрудился больше всех, чтобы хоть такая была. Муваталли не делал тайны из смерти Анхореотефа, просто не счёл нужным сказать о том брату. Подумаешь, экая важность.
Хаттусили скрипнул зубами, пережёвывая эту новую данность. И о Анхореотефе, и о брате.
— И ты думаешь, одного Рыболова упокоили, так другого не будет?
— Будет, — ответил Тур-Тешшуб, — но может и не сразу такой хваткий.
Шапилиша великий царь собирался сделать новым правителем Амурру. Завтра его собирались приводить к присяге, текст был уже подготовлен посланниками. Сейчас мастера трудились над изготовлением серебряной таблички, на которой будет навечно записана присяга. Для того, чтобы она вернее соблюдалась, Престол Льва оставлял в Амурру сильное войско. А Первый Страж, Тур-Тешшуб немало своих людей, опытных и ловких в тайных делах. Казалось, и судьба изменника была определена, и ждала его заслуженная казнь.
— Я понимаю, если новый правитель будет знать, что в наших руках его соперник, и мы всегда способны найти замену, он будет опасаться нарушить клятвы куда больше, — сказал Муваталли, — ну, и ты должен понять! После того, как погибли наши родственники! Это всё его вина! Смерть воинов Хатти и воинов наших союзников, это его вина! Меня не поймут, если я оставлю в живых предателя.
Хаттусили вновь пустился в объяснения. Военачальники, писцы и царедворцы, что присутствовали на этом оглашении приказов, по воле наместника, превратившемся в спор и совет, внимательно вслушивались в слова братьев. Все, кроме Хастияра. Ему было безразлично, о чём там спорили царственные родственники. Спина болела так, что стоять прямо хоть немного он не мог. Приходилось ходить, садиться, но боль
