Александр Казанцев - Школа любви
— Какая разница? — буркнул я, вовсе не наученный горьким опытом. Подсознательно, может, и желал, чтоб сорвалось…
— Ясно море! Да нам без разницы, правда, Саня? — засмеялся хозяин, и я только тогда понял, что он вовсе не намного старше меня, лет на десять, не больше. Потому и решил держаться с ним строже, суровей.
— Мне вообще-то комната нужна, а не угол за шкафом.
Осип искренне огорчился и встревожился, что мы с ним не сумеем поладить:
— Не бухти, Костя! Квартиру теперь тебе не сыскать, раньше надо было думать.
— А если и найдешь — так сдерут три шкуры! — поддержал его Саня и закашлялся. Еще тогда я приметил, что глаза его при возбуждении становились какими-то ненормальными вовсе, горящими, но не придал этому особого значения.
— А я с тебя только вшивую десятку в месяц брать буду для приличия: на три фуфыря мне хватит и ладно! Не в деньгах интерес, теснился бы я из-за этого говна… — уж теперь-то сомнений в искренности Осипа у меня и возникнуть не могло, даже голос его дрогнул. — Одичал, понимаешь, один-то, даже страшно бывает, потому чаще в ночную смену хожу. Ты, Костя, это учти, ясно море: трижды в неделю ночевать не буду!
— Соглашайся, бляха-муха, лучше не найдешь! — высохшей рукой хлопнул меня по плечу Саня, и глаза его загорелись еще пуще, еще сильней закашлялся он.
— Завтра и переселяйся, к вечеру, а на ночь я вас одних оставлю, будьте как дома, — просительно сказал Осип. И этим добил меня окончательно.
— А зимой тут не холодно? — решил я все же осведомиться.
— Так я ж угля выписал кузов! — обрадовался Осип. — На днях с литейки привезу. Натопим — жарынь будет, Африка!.. Ну, что, лады?.. Вот так, ясно море! Теперь мне за фуфырем бежать.
Я пытался отговорить, но он не поддался:
— Брось, Костя, моя очередь. Я в этом доме хозяин, а ты пока гость!
Когда мы остались вдвоем, Саня рассказал, глазами ярко-синими посверкивая:
— Баба у него видная была. Сам Оська плюгавенький, смотреть не на что, а жена — ух!.. Такая — вроде татарочки, чернявая, а по улице идет — все оглядываются… Я на колонку впотьмах пойду, в окне ее увижу, поставлю ведра и любуюсь. Ноги сами к окну ведут… — тут он смутился, явно сказав лишнее. — Я его, бляха-муха, зарезать был готов, когда он бабу свою по ревности колотил.
— Кто? Осип? — удивился я.
— Ладно, проехали, забудем, — одернул себя Саня. — Вот хрен поверишь, а на днях я ее как живую видел.
— Во сне? — уточнил я без особого интереса.
— Если бы! — невесело усмехнулся новый мой знакомец, нервно барабаня нездоровыми синеватыми ногтями по застеленной вытертой клеенкой столешнице. — Будто за мной она приходила…
Мало что понимая, я решил хоть немного прояснить:
— Так она отчего померла-то, жена Осипа?
Саня побледнел еще сильней, жалостливо поморгал, вздохнул, хотел что-то сказать, потом сказал явно другое:
— А отчего люди помирают — жизнь кончилась.
Больше я его не расспрашивал, да тут и Осип вернулся, и мы продолжили пить за знакомство и сговор.
В общагу я пришел навеселе. Узнал, что Елена давно меня разыскивает, обрадовался и отправился к ней.
Уже тогда она не любила, когда я крепко выпивал на стороне. Обиделась:
— Весь день тебя ищу, а ты…
— А я квартиру нашел! — выложил немедля и стал в свойственной мне романтической манере описывать тихого несчастного вдовца, обрадовавшегося возможности сдать нам угол и скрасить тем одиночество.
— Костя, а жить-то там можно? — только и спросила Елена.
— Еще как заживем! — заверил я.
— Тогда буду собираться, — Лоб ее ткнулся в мое плечо.
Вот теперь и думаю: как же непросто было Елене решиться на этот шаг, зная, что поползут за нами густым дымом пересуды, зная, что этак запросто можно потерять место в общаге, понимая, что можно потерять и куда больше…
На следующее утро, после кое-как выполненной лабораторной работы, мы понесли с Еленой сдавать приборы и посуду и, потеряв голову, стали целоваться возле матово-прозрачной двери преподавательской, за которой мигом раздались возмущенные женские голоса:
— Ну, совсем этот курс без тормозов!
— Места другого не нашли!
— Ясно, кто это!..
Мы убежали. В тот день нам было вовсе не до занятий. В тихой сумрачной церкви, куда привела меня Елена, поставили две свечки Николаю-угоднику. С печально-суровой мудростью глядел он на нас, указывая рукой в книгу, будто на страницах ее написано, что нас ждет.
А что там, в этой книге?..
Все пожитки свои перенесли мы с Еленой к Осипу за один раз: их у нас вовсе негусто было. По дороге умудрились чуть ли не поссориться. Елена говорила, что надо купить посуду с ближайшей стипендии — без чашек, вилок, ложек, дескать, не обойтись; а я возразил, что лучше взять все это в «Бюро проката». Ляпнул необдуманно, просто шальная натура моя противилась обрастанию вещами. В «прокате» Елена, естественно, углядела временность моих намерений, вспыхнула сразу:
— Потом сдадим и вернемся, да? И денежки сэкономим, да? Не зря девчонки ехидничали: когда назад ждать?..
Во время этой перепалки подходили мы уже к калитке Осипа. Елена остановилась, готовая, быть может, развернуться сгоряча и пойти назад, но Осип, куривший в сумерках на крыльце, крикнул нам:
— Эй, молодые, чего встали? Чего, ясно море, невеселые?.. А мы с Саней вам уже кровать собрали!
Да, Саня нас тоже поджидал, сидя на бревешке напротив крыльца, в той же фуфайке, в тех же калошах. Он бросился встречать, распахнул калитку, потянул из Елениных рук сумку, чтобы помочь внести в дом, но, глянув в ее лицо, остолбенел на миг, даже воскликнул ошалело:
— Похожа-то как, бляха-муха!.. Аж по шкуре мороз.
Осип тоже что-то забормотал, вглядываясь в Елену, только невнятно, даже не сказать — радостно или как раз наоборот. Мужики забрали у нас чемоданы и сумку, понесли в дом, оставив нараспашку дверь, приглашающую нас, взвинченных и потому мало что понимающих.
Стол на кухне, оказалось, был уже накрыт: стояла бутылка водки, бутылка вполне приличного вина, из болгарских, — это, видать, для Елены мужики постарались, отметил я сквозь муть смятения — а в тарелках огурцы, сало, вареная картошка, исходящая паром, селедка…
— Сегодня у нас праздник, ясно море! — застолбил восклицанием сей радостный факт Осип, и я тогда только, при свете лампочки, заметил, что он принарядился даже: брючата коричневые, с почти явными стрелками, рубаха не застиранная, канареечного цвета.
Саня, малость смущаясь непарадности своей, сразу повел нас показывать собственноручно отмытую и собранную им кровать, с гордостью проминал ее квелой ладонью:
— Во! Пружинит как, бляха-муха! Зверь, а не кровать! — и зыркнул на Елену с дикой сумасшедшинкой.
Та совсем растерялась: вовсе не таким представлялось ей будущее жилье. Да и кто из этих двоих мужиков хозяин — она сразу не поняла. Может, подумала с ужасом, что оба здесь живут? Но Осип сказал:
— Давайте-ка за стол, не будем время терять. Мне скоро в ночную, оставлю вас, а Саню еще скорей сеструха спать загонит… Выпьем за знакомство, за счастье, за любовь, ясно море!..
Ночью Елена шептала впотьмах:
— Занятные они: неловкие такие, неудачливые, а не злые вовсе — чудики и есть. Пьют, пьют, а понимают ведь, что нам надо скорее вдвоем остаться.
— Слушай, а ты, наверно, на жену Осипа похожа, такая же она, говорят, красавица была, — высказывал я догадку.
— Вон почему этот Саня на меня так смотрел?.. Он добрый, только, наверно, немного ненормальный, да?
— Хватит со мной в постели про чужих мужиков болтать! Опять тебя хочу!
— Погоди, Костя, мне кажется, будто кто-то к нам в окно смотрит…
— Это луна глядит… Пусть видит, все видит!..
Среди ночи разбудили нас, сладко уставших, какие-то странные звуки: будто кто-то вздыхает там, за шифоньером, будто возится, чем-то негромко постукивает.
— Я уже давно не сплю, ничего понять не могу, — прошептала мне Елена. — Страшно…
«Осип вернулся? — подумал я. — Да нет, заверил ведь, что увидимся только завтра». Мне вдруг вспомнились слова Сани о привидении, стало не по себе, но отогнал эту жуть предположением:
— Видать, крысы под полом возятся.
Этим испугал Елену еще больше. Она попросила включить свет, но едва я опустил босые ноги на уже захолодевший пол, раздался если не взрыв, то довольно-таки громкий хлопок.
Я успел засечь, где рвануло, потому, включив свет, метнулся к шифоньеру, распахнул створки. Жуткая картина предстала моему взору: в шкафу взорвалась ведерная бутыль с брагой, поставленная, видать, к «октябрьским праздникам», рванула так, что заляпала склизкими ошметками все немногое содержимое шифоньера, в том числе единственный парадный костюм Осипа, брюки от которого он надевал, готовясь нас встретить.
— Это дурной знак… Все будет плохо… — шептала Елена, чуть не плача. И словно не слышала, как я пытался ее разубедить, смеялся над ее страхами…
