Ян Дрда - Знамя
И я думаю, что все женщины, которые были б нашей делегации, вздохнули, вспомнив о годах бесплодного, изнурительного труда. Сколько усилий должна была потратить в молодости каждая из них, чтобы раз в год купить себе фартук!..
* * *Два часа, о которых Гога договорился с нашим переводчиком, давно уже прошли, когда мы вернулись с виноградника и с поля в «Красную Тортизу». Мне было только странно; что Гога куда-то запропал. Я нигде не видел его все это время. Как вдруг… смотрим, он шагает нам навстречу по площади — и какой нарядный! Мягкие высокие сапожки — хоть сейчас танцуй! Черный кафтан в талию — «бешмет», как говорят грузины; на груди поблескивают серебром патроны, а на курчавой голове — барашковая шапка с алым донышком. Лицо только что выбрито…
— Прости, Иосиф, — говорит Гога, — простите, дорогие гости, я должен был переодеться и побриться ради такого необыкновенного случая!
Но он, этакая шельма, и словом не обмолвился о том, что за это время успел зарезать и выпотрошить баранчика, чтобы показать нам гостеприимство советских людей! А сколько кур и индюков лишилось жизни за эти два часа, об этом мы узнали значительно позднее.
Гостеприимство… Ох, и трудное это для гостей дело! Нужно иметь здоровый деревенский желудок, чтобы осилить горы мяса, яиц, рыбы, сметаны, капусты, меду — всего, чем нас всюду потчевали. И отказаться не смеешь: нанесешь жестокое оскорбление.
Наш переводчик все же предпринял еще одну безнадежную попытку погрузить нас в автобус, чтобы выполнить программу дня. Но тут Ираклий Чачвадзе так на него взглянул, как будто хотел проглотить, и, не переводя духа, произнес по-грузински очень длинную и очень решительную фразу… Я полагаю, что это была самая страшная угроза, потому что после этого наш переводчик сразу размяк, как воск, и сам прикрыл дверцы пустого автобуса. Отвергать гостеприимство — значит сильно огорчить хозяина. А если хозяин — грузин, это еще сложнее. Гога давно рассказывал мне об этом, и потому я предупредил наших:
— Не смейте отказываться!
И меня послушались.
Я не слышал местного радио в «Тортизе», но известие о приезде гостей из Чехословакии разнеслось по селу с быстротой ветра. Толпы людей: старики в широких штанах-шароварах, с башлыками на головах, мужчины в рубашках и бешметах, женщины, молодежь — все приветствовали нас на площади, когда Ираклий, как настоящий хозяин, показывал нам коровники и свинарники, красивый белый дом правления колхоза, где занимаются делами председатель, агроном, зоотехник, колхозный ветеринар и счетовод. Потом мы увидели двухэтажную школу с солнечными просторными классами, родильный дом, где за белоснежными тюлевыми занавесками пищали малыши, колхозную больницу, клуб с читальней и библиотекой, а главное, самую большую гордость хозяев — двухэтажный Дом сельскохозяйственной культуры.
— О Трофиме Денисовиче ты уже слыхал, старик? — спросил меня Ираклий, едва я успел переступить порог.
Это был довольно-таки трудный вопрос, но я сразу догадался, что имеется в виду академик Лысенко, портрет которого рядом с портретом Мичурина висел в большой комнате напротив портретов Ленина и Сталина.
— Ясная, хорошая голова у нашего Трофима Денисовича! Взгляни на его работу! — Ираклий взял с рабочего стола и протянул мне пучок пшеницы. — Настоящее чудо света. Из одного стебля выходит не один колосок, а сразу вместе четыре-пять, как пальцы на ладони!.. Ну вот, — дружески улыбается Ираклий. — Пробуем и мы выращивать пшеничку, с Трофимом Денисовичем сотрудничаем. Такой уж он человек: не нянчится за печкой с цветочным горшком. Засейте, говорит, гектаров двадцать, товарищи, тогда это будет настоящий опыт! И придет время… — Ираклий притянул меня к себе за локоть и доверительно продолжал: — Придет время, когда мы засеем все колхозные поля этой самой ветвистой пшеницей! Вырастим столько хлеба, что все советские люди будут получать его бесплатно, как воздух! Ну, а что же такое это будет, Иосиф Иосифович?
— Чудо… — отвечаю я.
Но Ираклий смеется тому, что поймал меня.
— Коммунизм, Иосиф Иосифович. Коммунизм, вот что это будет!
* * *Когда мы вышли из дома, где колхозники разгадывают под микроскопом тайны природы, где Назико неутомимо проводит опыт за опытом, изучая всхожесть семян сахарной свеклы, чтобы сдержать слово, данное товарищу Сталину, нам казалось, что мы выпили какого-то хмельного вина.
— У меня даже голова закружилась, — вздохнула мамаша Бартошова. — Чему только эти коммунисты не научили деревенского человека! Ведь и не мужики это вовсе, а, честное слово, профессора какие-то! Вот если бы когда-нибудь наши девушки… — Она не договорила, но все мы сразу поняли, как захотелось ей, чтобы и у нее дома росла такая вот счастливая Назико.
— Так и будет, мамаша, — взял я ее за руку. — Хотя бы эта ваша Марженка…
— Нет, у Марженки ветер в голове, — сказала Бартошова задумчиво. — А вот Ружа, наша Ружа, у этого ребенка прямо золотая голова!
И в эту минуту я увидел по лицам всех наших женщин, каким счастливым представляют они себе будущее своих детей, как «Красная Тортиза» открыла им не только глаза, но и сердца. А если женское сердце загорится чем-нибудь, не скоро оно остынет и угаснет!
Навстречу нам на площадь выбежала веселая толпа уже знакомых нам девушек, вернувшихся с виноградника в село. Они окружили нас плотным кольцом, каждая подхватила одну из наших женщин и тут же потащила к себе домой — показать свое хозяйство. Ираклию Чачвадзе пришлось капитулировать:
— Женщины и есть женщины! От них сам чорт не спасется…
И он дал нам всем полчаса, чтобы мы на свободе могли познакомиться с «Тортизой». Затем он пригласил всех нас, а вместе с нами, вероятно, и всю «Тортизу» к себе в гости.
Как вам уже известно, я люблю сад. И я сразу же решил пройтись по тортизским садам, где деревья гнулись до самой земли под тяжестью яблок, айвы, груш и других совершенно незнакомых мне плодов. Я сейчас же наткнулся на прекрасный сад, открыл калитку и направился посмотреть деревья. Но едва только я очутился в ограде, как появились хозяин и хозяйка. Хозяин нес два стула, а хозяйка — миску с вареной курицей и другую — с каким-то светлым густым соусом.
— Милости просим, — сразу же сказали хозяева, приглашая меня отведать курицы.
Я отломил куриную ножку, окунул ее поглубже в соус… и чуть язык не проглотил, попробовав. Конечно, я сейчас же спросил у хозяйки, как делают этот соус, и привез Андулке рецепт. Возьмите орехи, истолките ядра в ступке и затем добавьте туда, ну, только не пугайтесь, чесноку! Как кто любит: побольше или поменьше. Этот чеснок вместе с орехами приобретает совершенно новый, незнакомый, но вместе с тем превосходный вкус. А потом, сказала мне хозяйка, эту кашицу из орехов и чеснока надо развести густыми сливками, и грузинский соус сациви готов!
Но я рассказываю здесь о соусе, а между тем меня ожидало и что-то другое. Только я успел обгрызть куриную ножку, снова появился хозяин. Он держал в охапке пестрый козий мех — так называемый бурдюк — с горлышком наверху и медной затычкой. В каждой руке у него было по бычьему рогу, окованному серебром.
Я помнил наставление Гоги, что нельзя отказываться от угощения, и взял один рог. Такого вина я не только не пил, но и не видал никогда: темно-красное, почти фиолетовое, густое, как масло, и при этом ароматное, как наш тимьян. Вот оно льется, булькая, из бурдюка в рог, до самого верха, до самого серебряного края…
Себя хозяин тоже не забыл.
— За Сталина! — произносит он. — Гаумарджос![42]
Я собрался было рассказать ему, как у нас любят товарища Сталина, как мы ему благодарны за свою жизнь и свободу, но не нашел подходящих слов. И потому просто чокнулся от всего сердца и с благоговением выпил вино этого чудесного края.
Не бойтесь, я не посрамил чехов. Мы выпили с хозяином все, до дна, я и капельки не оставил, потому что мы оба знали, за какого дорогого человека пьем.
Но только я перевернул свой рог, чтобы показать, что он пуст, как хозяин снова поспешно открыл бурдюк.
— Нет, извините, — отказался я, — не привык, не могу!
Это была, братцы, ошибка! Как сердито посмотрел на меня хозяин, нахмурил брови, как будто я в чем-то провинился!
— Как, и за вашего Готвальда не выпьем?
Я даже покраснел от радости: колхозники в Грузии знают нашего товарища Готвальда и любят его! Ну мог ли я отказаться? Какой чех не пожелал бы товарищу Готвальду здоровья и счастья!..
* * *Через полчаса мы все собрались в саду у дома Ираклия Чачвадзе.
Столы, накрытые белыми скатертями, прогибались под тяжестью ваз и блюд, наполненных удивительными плодами, виноградом, гранатами и яблоками, вареными и жареными поросятами, цыплятами, курами, индейками, черными наперченными колбасами из мяса диких кабанов, попавшихся на мушку тортизских охотников. На столе были миски с пламенеющими помидорами, длинными темно-зелеными огурцами, черными маслинами, миндалем, орехами, а на самой середине, на огромном деревянном круге, как паша на троне, развалился гогин баранчик, зажаренный и разрезанный на части.
