Делай, что должно - Маргарита Нерода
— Так это, оно же не ранение совсем, — тот смущен таким вниманием к очевидному, как ему видится, пустяку. — Это же я сам виноват, рукавицы не надел, когда канат крепили. Капитан ругаться будет, коли узнает. Вы ему не говорите, ладно?
— Уши оборвет! — немедленно отзывается Лисицын, откуда он только появился. — Ты мне с двумя руками нужен, а медицине и так дел по горло. А вы, товарищ, глядите, погода портится, качать начнет. Хотя вам с моря, верно, привычнее.
Он улыбнулся, разглядывая Раису сверху вниз, с высоты саженного своего роста. Похоже, от “морской биографии” ей уже не отвертеться.
— Да сколько там было моря? — попробовала возразить она. — Моя служба сухопутная была, до того как сюда попала.
— Сколько бы ни было. А хотите сверху посмотреть на Волгу, из рубки? Да вы не бойтесь, я без какой-то задней мысли. Пока небо не затянуло, там сейчас самые виды. Художникам в пору любоваться.
Чуть поколебавшись, Раиса согласилась. Несмотря на усталость, ей действительно сделалось интересно. И подумалось, что все-таки вряд ли они будут в рубке один на один. Вот, так и есть: за штурвалом рулевой, крепкий, кряжистый, невысокого роста, голова его едва возвышается над штурвальным колесом. Доложился, проходим приверх острова… Название Раисе ничего не говорило и она сразу забыла его. Гораздо любопытнее узнать, что такое "приверх". На реке свой язык: ерик, плес, осерёдок — это она уже знает, что такое, нанос песка в русле, можно на мель запросто сесть. Когда прорывались вверх от Сталинграда, проходили такое опасное место.
Река внизу похожа на расплавленную ртуть. Она гораздо светлее неба. А когда в разрыв облаков глядит луна, ее дорожка у самого горизонта, коротка, яркая, похожа на свечу. Половинка луны — ее пламя. Действительно, завораживает.
— Нравится вам? — негромко спросил капитан. — Я всегда вижу, какими глазами человек на Волгу смотрит. Думаю — надо показать.
— Очень. Спасибо. Только… идти уже пора. Отбой полчаса как был.
На самом деле, Раиса стояла бы еще хоть час, глядя как "Абхазия" рассекает носом сгущающийся туман над самой водой. Но что-то смутило ее. Уж слишком на свидание похоже. Даром что рулевой здесь. Хотя Лисицын смотрел не на нее, а куда-то вперед. И было лицо его вдохновенно-задумчивым.
— Лушников, через полчаса встречай бакенщика от правого берега, — распорядился капитан, и стало понятно, что он ничего не упускает из виду. — Я вернусь, товарища провожу только. Скользко по сходням сейчас.
Он помог Раисе спуститься, не слушая ее возражений, что мол сама справится.
— Вижу, как справитесь. У вас рука ранена была.
— Откуда вы узнали?
— Вы правую бережете, за поручни только левой хватаетесь.
— Все верно, но не ранена, а просто сломана. А сегодня носилки таскала много. Спасибо, товарищ капитан.
— Если удобно, Раиса Ивановна, можете и по отчеству. Через два дня — приходите, если будет время. Мы утес Степана Разина проходить должны. По моим меркам — на закате. Или просто глядите как можете, он по левому борту будет. Красивое место. Говорят, будто Стенька на том самом утесе держал сторожевой пост. Может и держал, Волга оттуда как на ладони вся. Ну, про клады, понятное дело, бают. И что княжну он где-то здесь же топил. Сказки, понятно. Но утес хорош. Стоит взглянуть.
Раиса отвечает что-то невпопад и медленно, по стенке, бредет на отдых. В каюте, где недавно жили втроем, их теперь шестеро. На полу устроилась вольнонаемная аптекарша, крупная женщина средних лет, и две сестры. Раиса пробралась к себе на цыпочках, босиком, чтобы не на кого не наступить. Спать было душно, но голова кружилась от усталости и в конце концов она задремала.
Снились почему-то танки, урчание их моторов и лязг гусениц пробивались сквозь шум пароходных колес. Под утро, еще затемно, Раиса открыла глаза: рядом на подушке покоилась чья-то растрепанная голова. Аптекарша спала сидя, прислонившись к ее постели. Ее богатырский храп, похоже, и показался во сне грохотом приближающихся танков. Пристроившись головой на ее коленях, спала девушка-сестра, у нее под боком — вторая, свернулись как котята.
* * *
Утро началось с налета. И вроде никто не видел, чтобы пролетала “рама”, но караван застигли прежде, чем он успел рассредоточиться и замаскироваться. Линялое утреннее небо взорвалось ревом двигателей и свистом падающих бомб.
Этот налет застал Раису в перевязочной. Все говорят, что бывалый она человек, а вот так, прямо за работой под бомбы попадать еще не приходилось. Даже в Воронцовке.
Слышны были только взрывы, без знакомого до зубной боли визгливого воя. Значит, не пикировщики. Рвались бомбы где-то слева по борту, посреди плеса. От очередного разыва, который почти оглушил, Раиса даже присела, правда, стараясь держать руки перед собой.
— Спокойно, — Дубровский невозмутим, будто не случилось ничего. Только на виске, у полоски коротко стриженных с проседью волос блестит испарина. — Рыбу глушат фрицы, ухи наварим. Тампон!
Пароход начал какой-то маневр. Раиса ощущала его всем телом. Кажется, "Абхазия" то движется вперед, то вдруг дает ход назад. Наверное, так в нее труднее попасть.
Следующий взрыв ударил где-то впереди.
— Бомберы, м-мать их! — сквозь зубы выдохнул раненый. У него бледное напряженное лицо, не от боли — от ожидания. Это не страх, скорее отчаянье от собственной беспомощности. Случись что, у него даже сил скатиться со стола, верно, не хватит. — Прижимают, гады! — и он бессильно выругался сквозь зубы. Остаток слов утонул в грохоте — отозвалась на корме зенитка, за ней сразу пулемет.
Раиса подает то инструменты, то полосы марли, подхватывая корнцангом. Какое-то время она не слышит ни слова, только по жестам догадывается, чего от нее хотят. Выстрелы обрываются и гул моторов над головой как будто стал глуше. Улетели?
— Что у нас на борту стоит? — отрывисто спрашивает раненый, с усилием приподнимаясь на правом локте.
— Пулемет и пушка, лежите спокойно.
Слова Дубровского утонули в тяжком грохоте, прокатившемся от кормы до носа. Он такой громкий, что стекла вылетели будто бы совершенно беззвучно. В перевязочной остро запахло йодом. Халат Дубровского украсили две бурые кляксы. Но начальник плавучего госпиталя даже не пригнулся.
— Хорошо, что не эфир. — его голос снова сделался слышен. — И больше в таких склянках не держим, а то йоду не напасемся, — Дубровский теми же аккуратными движениями заканчивает перевязку. Он все-таки чуть бледен, но за маской это сложно различить, одной Раисе только и видно. — Вот… так. Осторожно снимаем и в палату. Маша, следующего!
Снаружи такой
