Экспедиция надежды - Хавьер Моро
25
Летняя резиденция Ла-Гранха-де-Сан-Ильдефонсо, четвертое ноября 1802 года. Ранний снегопад застал королевскую семью за городом незадолго до запланированного переезда во дворец Аранхуэс, где, как обычно, им предстояло провести зиму: тамошний климат намного мягче, чем в горах Сеговии.
– Годой, – обратился Карл IV к своему фавориту и доверенному лицу[33], – я настаиваю: мне хочется продлить свое пребывание в Ла-Гранхе.
– В такую-то погоду, Ваше Величество?
– До дня моих именин.
– И вы собираетесь соблюсти традицию и открыть для народа дворцовые сады… в такие холода?
– Народ намного легче переносит ненастье, чем нарушение традиций.
Мануэлю Годою была прекрасно известна еще одна важная причина, по которой король стремился задержаться в Ла-Гранхе. От своего отца, Карла III, монарх унаследовал страсть к охоте и предавался ей каждый день с восхода до заката, причем даже в те времена, когда этого не позволяли его государственные обязанности.
В день тезоименитства Карл IV приблизился к окну второго этажа. Народ заполнил великолепные ухоженные сады, прогуливаясь вокруг фонтанов, которые оживляли застывший пейзаж и силуэты припорошенных снегом темных, почти черных елей.
– Вот видите, я был прав! Взгляните-ка на эту толпу.
Когда посетители безошибочно узнали короля – прямой профиль, внушительный живот – в стоящей за стеклом фигуре, они разразились приветственными криками и аплодисментами.
– Да здравствует король!
– Многая лета!
Карл IV приветствовал подданных по обыкновению небрежным взмахом руки. Несколько секунд он наблюдал за гостями. Как и всегда, они зачарованно любовались игрой фонтанных струй. Карл вспомнил, как множество раз он отмечал именины в этом дворце вместе со своим отцом, Карлом III – таким серьезным, таким важным. Умирая, родитель оставил сыну нескончаемый список советов и наставлений; наследник, в силу своего кроткого и безвольного характера, честно старался следовать им, но потом времена изменились, и сейчас им двигали совсем иные интересы, ему хотелось поступать по-своему.
– В юности, после обязательного приветствия, я любил незаметно наблюдать за людьми из маленького окошка в глубине помещения, – рассказывал он Годою. – И когда в цветниках собиралось побольше народа, я шел и включал фонтан… Ха-ха-ха! Можно было лопнуть от смеха – все машут руками, вертят головами, не понимая, почему промокли.
Годой от души расхохотался. То были другие времена. Когда Карл IV был всего-навсего принцем Астурийским[34], его отец стоял во главе монархии и империи, в которой ничто не предвещало нынешнего упадка. Конечно, ему выпала на долю особенно тяжелая эпоха: под вопросом было не только выживание, но и сама основа монархии. Дабы спасти трон, ему пришлось закрыть страну для всякого иностранного влияния, – ему, родившемуся в Италии, человеку образованному и чувствительному к новшествам века Просвещения; это тягостное противоречие не могло не сказаться на его апатичном и вялом характере. Неспособный сражаться в одиночку, преследуя выполнение жестких политических задач, он переложил решение самых щекотливых и неприятных дел на плечи своей супруги, королевы Марии-Луизы, и министров, особенно Мануэля Годоя. Религия – он посещал мессу несколько раз в день – и разнообразные увлечения позволяли ему ускользать от насущного бремени правления империей, погрузившейся в невиданные доселе хаос и нищету. Из увлечений он отдавал предпочтение музыке – сам играл на скрипке и даже приобрел для своего двора квартет инструментов Страдивари – и живописи. Именно он открыл талант Франсиско де Гойя-и-Лусьентеса и впоследствии поддерживал художника. Самой же необычной из его забав стало фонтанное дело, плод его страсти к архитектуре и интереса к работе хитроумных механизмов, приводивших в действие фонтаны дворца Ла-Гранха. Еще он любил столярничать и знал толк в ремесле часовщика, хвалясь, что не изобрели еще таких карманных часов, которые он бы не смог починить. Часов, чье бесстрастное тиканье отмеряло приближение конца времен.
Карл IV пользовался славой мецената и покровителя не только искусств, но и наук, хотя ситуация в тогдашней Испании не благоприятствовала свободному обращению идей. В первые десять лет своего правления он способствовал бурному развитию медицины, основав Королевскую Медицинскую школу, Ветеринарную школу и Химическую лабораторию в Мадриде; эти заведения были оснащены впечатляющими библиотеками с трудами по медицине, ботанике и фармакологии. Монарх выделил деньги на несколько научных экспедиций, к примеру, на экспедиции Александра Гумбольдта и Мартина Сессе по Южной Америке и на кругосветное плавание Маласпины и Бустаманте[35]. По сути, Карл IV был благочестивым просвещенным человеком, застигнутым врасплох бурными противоречиями эпохи; поклонник прогресса, он боялся связанной с ним свободы. Король был искренне озабочен благосостоянием народа и доказал это, когда однажды вечером в Ла-Гранхе, вынужденный оставаться во дворце по причине ненастья, он принял решение содействовать величайшему и невиданному доселе предприятию в области медицины.
Укутанный в меховую мантию, король сидел за столом в своем кабинете и на исходе дня, как обычно, принимал своего первого министра, Мануэля Годоя. Они познакомились пятнадцать лет назад во дворе этого самого дворца. Годой, тогда еще простой королевский гвардеец двадцати одного года от роду, рослый и стройный, сопровождал монарха в составе эскорта. Взбрыкнувший конь сбросил его на землю, но юноша тут же поднялся и снова уселся в седло. Это произвело большое впечатление на супругу короля, Марию-Луизу, наблюдавшую за происшествием из окна кареты. Она подозвала гвардейца к себе, представила его мужу, и таким образом, без каких-либо других оснований, королевская чета не только ввела его в число приближенных, но и приобщила к политике, вызвав тем самым немалое смятение при дворе. Карл понял, что нашел то, что давно искал: человека, полностью ему преданного. Благодаря Годою он смог навсегда избавиться от грозной тени своего отца, а заодно и от всех тех, кто продолжал преуспевать, словно старый монарх был еще жив. Так началась головокружительная карьера Годоя. Он был обласкан и заслужил почести и богатство, получив титул первого государственного секретаря в двадцать пять лет. Еще через пять лет он считался самым могущественным человеком Испании.
Вопрос, который король каждый вечер неизменно задавал министру, прозвучал и на этот раз:
– Что сегодня было сделано для моих вассалов, Мануэль?
– Все, что в человеческих силах, Ваше Величество… – отвечал Годой с усмешкой. – С обычными врагами мы потихоньку справляемся, но есть и другие, которые не дают расслабиться…
В тот день он вручил королю доклад из вице-королевства Новая Гранада от двенадцатого июня 1802 года. Карл вздохнул, покряхтел и приступил к чтению. По мере того как он переворачивал страницы, лицо его мрачнело. Город Санта-Фе-де-Богота, согласно докладу, вот уже два года страдал от ужасающей эпидемии оспы. Положение дел описывалось самым удручающим образом; трупы вывозили по ночам не столько для того, чтобы избежать заражения,
