Алексей Павлов - Казак Дикун
И полковник в тот же день, 14 июня, настрочил рапорт на имя генерал — губернатора Кавказского наместничества И. В. Гудовича с изложением всех вышеозначенных перипетий и просьбой об оказании помощи. В тот же час донесение конным нарочным было отправлено в Георгиевск. Оставалось ждать ответа. О том он и заявил казакам.
Вблизи Моздока, в станице Екатериноградской (ныне Красноградской), там, где река Малка отдает свои воды Тереку, у стен крепости походники разбили свой лагерь для отдыха. Красота здесь неописуемая. Заливные зеленые луга, купы деревьев, журчание говорливых горных рек и ручьев…
— Чем не земной рай! — воскликнул Осип Шмалько,
подходя к группе васюринских казаков, где находились Дикун, Дубовской, Орлянский, Чечик, Жома, Ковбаса, Ткачев.
— С Казбеком в придачу, — в тон ему присовокупил Федор, показывая рукой хлопцам на огромную белую голову великана, явственно проступавшую на фоне высокого неба за целых двести с лишним верст.
Казаки залюбовались открывшейся картиной. Кто‑то восхищенно причмокнул губами, по — детски хлопнул в ладоши:
— Да тут жить и жить, умирать не надо.
Костистый блондин Ткачев лишь отчасти разделил восторг товарищей:
— Да, виды тут прекрасные. Только много людской крови льется. Сколько живут здесь казаки — терцы, столько и не выпускают из рук оружия. С местными горцами шутки плохи, их персиане крепко настраивают против православных.
Поговорили, разошлись по палаткам. А в это время у старшины затеялся изрядный скандал. И все на почве того, что казаки высказали офицерам вновь свое неудовольствие тем, как они отнеслись к ним в Астрахани, Баку, на Сары, Камышеване, в Сальянах.
— Порционное вино утаивали, — горячился то один, то другой из них, — деньги за погрузку купеческих судов недоплачивали. Никакой честности не было.
Подогретые нервозной обстановкой офицеры между собой начали выискивать конкретных виновников, громоздить справедливые и надуманные упреки. В непримиримой схватке сцепились сотники Василий Павленко, обычно рассудительный и спокойный человек, и более молодой Игнат Кравец, строитель батареи в Ленкорани. Павленко кричал на подпоручика:
— Ты больше занимался винными делами, чем исполнением служебных обязанностей.
Подпоручик не оставался в долгу:
— А ты почти все время просидел в резерве, как некомплектный офицер.
Громкую ссору затеяли хорунжие Иван Холявко и Никита Собокарь. И тот, и другой имели прямое отношение к дележке порционного вина, когда оно выдавалось. Многим казалось, что Холявко и Собокарь подмахлевыва- ли, обделяли казаков. Вот теперь эту претензию каждый
из них не мог принять лично на себя, а старался переадресовать другому. Холявко помоложе, Собокарь — гораздо старше, оба неграмотные, они не жалели голосовых связок при выяснении отношений.
— Что ты мне, Собокарь, говоришь про вино, — ярился Холявко. — Вспомни‑ка ордер бригадира Головатого от 4 января этого года о тебе самом, как ты торговал вином. И молчи в тряпочку.
— То вино я купил у персов и продал нашим старшинам, нисколько на нем не нажился, — возмутился Собокарь. — А ты от наших казаков отрывал порции.
Есаул Иван Луговой подбросил горючего материала в «винный костер» еще в Наурской. Он заявил Осипу Шмалько о том, что один из доверенных Чернышевских командиров Семен Авксентьев во время пребывания на Камы- шеване продал десять ведер казенной порционной горилки, получив по одному рублю за каждую кварту. В Екате- риноградской же крепости эти и другие факты с охмури- ванием казаков приобрели первую широкую огласку, сама старшина учинила целую свару по этому поводу.
Затюканный и не знающий, кому верить или не верить, сколь велика мера вины того или иного спорщика и доносителя, полковник Чернышев не пресек свару и не предотвратил нанесение пощечины одному из офицеров его противником. Командир походников всю ночь не мог заснуть, волновался: «Какой позор, еще кто‑нибудь рапорт накатает по прибытии в Екатеринодар».
И, чтобы приглушить чрезвычайное происшествие, в лучшем свете представить остатки полков перед земляками, на следующей остановке в крепости Павловской попытался погасить конфликт взаимными извинениями и прощениями тяжущейся старшины.
Встретившись с Федором Дикуном, незамаевец Шмалько сказал:
— Напрасно полковник Чернышев пытается прикрыть драным рядном глубокую трещину, которая разъединила всю нашу команду. Она все равно видна всем и каждому.
— Это ты правильно подметил, — уводя знакомца в сторону от отделенческой палатки, заявил Федор. — Я того же мнения. Слишком много обид накопилось у нашего брата. А понять никто не желает. Не говорю уже о том, чтобы чем‑то помочь рядовым походникам.
Вечером в лагере дымили костры, пахло солдатским
варевом, слышались приглушенные голоса людей. И совсем не звучало, не разливалось раздольных казачьих песен. Этот штрих тоже привлек внимание Дикуна и пришедших к нему на костерок Шмалько и Дубовского.
— Ас чего петь‑то? — задал вопрос Дубовской и сам же на него ответил: — Больше года убито даром, потеряна половина состава полков. А оставшиеся в живых, сами видите, уже не товариство, а какой‑то содом и гоморра.
Истекло уже две недели после гладковского инцидента. А все оставалось без перемен, на рапорт Чернышева Гудович отделывался молчанием. И тогда черноморцы вновь атаковали своего полковника:
— Доколь игра в кошки — мышки будет продолжаться! Подавайте нам удовлетворение нашего ходатайства.
Из‑за бурной обстановки привал затянулся, 30 июня Чернышев вновь сел за походный столик и написал второй рапорт Гудовичу с напоминанием о ранее посланном сообщении, об остроте положения, не скрывая уже и того, что недовольные казаки проявляют «явную ослушность».
Подспудно накапливалась и зрела такая взрывная сила, которая могла привести к весьма серьезным последствиям. Это становилось очевидным фактом и с ним нельзя было не считаться. Однако же высшие чиновники, кто занарядил казаков в поход, не давали себе труда всерьез задуматься над судьбой истомленных, раздетых и разутых воинов.
Из Павловской до Марьинской шли черноморцы долиной реки Малки, вновь отдыхали и опять двигались вперед. Но теперь их пугь лежал все ближе к Ставропольскому плато, за которым, они знали, им откроются предпоследние версты перед границами Черноморского войска. От одной этой мысли несколько веселее затеплились души ребят. И когда они по уютной долине горной речушки Золки двинулись в направлении Кумы, хлопцы дали волю своим шалостям. Под жарким солнцем плескали друг в друга ледяной водой, ловко колотили камушками по перекатам.
Кто‑то с закатанными до колен шароварами окатил Федора Дикуна целым котелком студеной воды. Он вздрогнул, рассердился:
— Что ты, лиходей, делаешь. Вода‑то — лед. Если бы ты с ладошки ее на меня вылил, тогда еще стерпеть можно. А так и простуду схватишь.
Жизнерадостный казак, нимало не смутившись, по- свойски заверил Федора:
— Ты. закаленный, выдержишь.
— Не завидуй моей закалке, — уже более примирительно ответил Дикун. — И она от осечек не избавлена.
По каким соображениям полковник Чернышев и его штаб — офицеры из района Павловская — Марьинская повели свою колонну в направлении реки Кумы и остановку сделали в селении Карамык с некоторым попятным северо — восточным уклонением — определить трудно, и документальные источники на данный вопрос ответа не дают. Но именно так был проделан очередной отрезок маршрута. Скорее всего командирам хотелось поскорее выйти на параллельную и даже — на прямую линию движения, которую они уже проделали весной прошлого года в походе на Астрахань.
По дефиле и распадкам небольших высот, средь которых пролегло узенькое русло речки Мокрый Карамык, черноморцы пришагали в селение Саблинское, а от него их колонна неспешно двинулась по направлению села Садового, за которым по прямой к Ставрополю в шестидесяти верстах лежало село Темнолесское — одно из знакомых мест отдыха. Пеший строй растянулся на полверсты, между полковыми командами двигалось несколько фур, груженных пиками, легкими фальконетками, провиантом, палатками, фельдшерским имуществом. Подсумки, фляги, ранцы, ружья казаки несли на себе. Старшины внушали:
— Пика подождет и на подводе, а ружье в любую секунду должно быть готово к выстрелу. Тут вам Кавказ, а не тещина хата.
Междуречье Мокрой и Сухой Сабли — равнинное взгорье со скудной растительностью, словно самой природой предназначенное для бивуачных стоянок воинских частей и подразделений. Пока черноморцы втягивались, как в чулок, в продолговатую межсабельную долинку, там уже у одного из берегов расположились роты Московского мушкетерского полка.
Когда об этом Чернышеву доложила квартирьерская разведка, он отдал приказ Филоновичу, Кифе и Авксентьеву:
