Джеймс Джонс - Отныне и вовек
— Конечно.
Он ответил на ее поцелуй, жадно поглаживая две длинные выпуклые полоски мышц, взбегавшие по ее спине от тонкой талии к плечам; он чувствовал ищущую мягкость ее губ, упругое прикосновение груди и, вспоминая детскую радость, озарившую ее лицо, которое раньше, в кухне, было таким скептическим и холодным, недоумевал: что все это значит, Милтон? Во что ты влип? Где же твоя хваленая «женская интуиция»?
— Иди ко мне, — сказал он хрипло, с нежностью. — Иди ко мне, моя маленькая. Иди ко мне.
Вся нежность, которая пряталась в нем и которую он никогда раньше не мог извлечь на поверхность, сейчас вдруг сама прорвала плотину и хлынула мощным безрассудным потоком.
Карен тихонько вздохнула.
— Никогда не думала, что так бывает.
Дождь за окном выбивал бесконечную барабанную дробь и бесконечным водопадом стекал с крыши, а на улице, перекрывая шум дождя, ласково шуршали жесткие метелки солдат, вышедших в наряд.
10
Повышение Блума в рядовые первого класса никого в седьмой роте не удивило. Еще с конца декабря стало ясно, что первая же свободная ставка РПК достанется ему, хотя до того, как Блум неожиданно выступил в прошлом году на ротном, а потом на полковом первенстве и наконец выиграл четыре боя на дивизионном чемпионате, он был для всех просто одним из множества солдат, чьи бесцветные физиономии потерянно улыбаются с ежегодных групповых фотографий. Спортивные интересы роты боксеров, как надежный шест, помогли бездарности взлететь высоко вверх, и Блум вдруг оказался единственным из рядовых — и единственным из рядовых первого класса, — кого Старый Айк вызывал на занятиях командовать и кого откровенно готовили в капралы. Антиспортивная фракция роты, расколотой непрекращающейся враждой на два лагеря, яростно негодовала, наблюдая такой неприкрытый фаворитизм. Узнай Хомс, как большинство его солдат отнеслось к выдвижению Блума, он, наверно, сначала был бы ошарашен, потом обиделся бы, а потом — возмутился, но до него донеслись лишь приглушенные отголоски этого ропота, да и то лишь когда ропот уже улегся настолько, что приближенные капитана сочли возможным кое-что довести до его сведения.
Спортсмены же, хотя никто из них не водил с Блумом тесной дружбы, встретили его переход в свой лагерь с братским теплом и сплоченно защищали Блума от нападок. Они защищали его по необходимости, во имя торжества доктрины, гласящей, что из спортсменов выходят хорошие командиры. Эта аксиома была самым веским их аргументом против возмущения солдат-строевиков, которые никак не могли выбиться из рядовых.
Больше всех возмущался и злился малыш Маджио, заядлый картежник, на гражданке работавший приемщиком на складе «Гимбела».
— Не знал, — говорил он Пруиту, чья койка стояла через две от его собственной, — не знал я, что у вас в армии такие порядки! Чтобы из всех наших ребят РПК дали Блуму! И только потому, что он, видите ли, боксер!
— А чего ты ждал, Анджело? — усмехнулся Пруит.
— Он же не солдат, а дерьмо, — с досадой сказал Маджио. — Всех заслуг-то, что боксер. Я только месяц как с подготовки, и то служу лучше его.
— Хорошая служба тут ни при чем.
— А должна быть при чем! Я тебе одно скажу, друг. Мне бы только вырваться из армии, а там пусть хоть сто призывов объявят — меня им здесь больше не видать.
— Говори, говори, — улыбнулся Пруит. — Такие, как ты, остаются на весь тридцатник. У тебя это на морде написано.
— Не болтай! — сердито сверкнул глазами Маджио. — Я серьезно. Ты отличный парень, но даже ради тебя я здесь не останусь. Тридцатник?! Нет, друг, не на такого напали. Хотят сделать из меня лакея, подметалу-подтиралу для всякой офицерской швали, пусть за это платят, понял?
— Останешься на сверхсрочную как миленький.
— Сверхсрочная, сверхсрочная, — пропел Маджио на мотив старой пародии армейских горнистов. — Держи карман шире! Если уж кому должны были дать РПК, так это тебе, друг. Ты — лучший солдат в роте, клянусь мамой! Остальным до тебя сто лет дерьмом плыть.
Солдатская сноровка Пруита на занятиях завоевала восхищение Маджио. От горящих любопытных глаз не укрылось, как умело обращается он с винтовкой, пистолетом, автоматом и пулеметом, знает в них каждый винтик, а Пруит постиг эту премудрость еще в первые три года службы. Но восхищение Маджио выросло еще больше, когда он узнал, что в 27-м Пруит был боксером, а выступать за команду Хомса отказался. Маджио не мог этого понять, но восхищался им всей своей душой задиристого неудачника, который бунтовал еще в подвале «Гимбела» и ничуть не утихомирился в армии. Пруит был отличный солдат, и Маджио издали наблюдал за ним с затаенным восхищением, а когда узнал, что Пруит к тому же ушел из боксеров, открыто предложил свою дружбу.
— Если бы ты согласился махать кулаками у Динамита, РПК дали бы тебе. Клянусь мамой! А ты хочешь тридцать лет гнить на строевой.
Пруит усмехнулся и кивнул, но ничего не сказал. Что он мог сказать?
— Ладно, и так все ясно, — поморщился Маджио. — Давай лучше соберем в сортире ребят на покер. Может, выиграю что-нибудь, тогда хоть в город смотаюсь.
— Хорошо. — И Пруит, улыбаясь, пошел за ним. Ему грех было жаловаться на сезон дождей. Он любил неторопливые лекции в комнате отдыха, любил разбирать и собирать оружие на прохладной галерее под аккомпанемент дождя, а так как занятия с ротой проводил только кто-то один из офицеров или сержантов, Пруит отдыхал от мстительного и вездесущего Галовича — узнав, что Пруит отказался идти в боксеры, Галович, казалось, преисполнился решимости неусыпно защищать честь Всемогущего Господа Хомса. К тому же окончание чемпионата на время ослабило напряжение, ощущавшееся в роте после перевода Пруита.
Три лампочки в круглых матовых плафонах тускло освещали уборную на втором этаже. На бетонном полу между рядом открытых кабинок вдоль одной стены и цинковым желобом писсуара и раковинами умывальников вдоль другой было расстелено солдатское одеяло с койки Маджио. Вокруг одеяла уселось шестеро.
На отделенных друг от друга низкими перегородками унитазах без стульчаков примостились, спустив штаны, трое солдат с журналами в руках. Маджио, тасуя карты, покосился на них и зажал пальцами нос.
— Эй! — окликнул он их. — Люди в карты играют, а они тут сортир устроили! Смир-р-но! Равнение напра-аво! Раа-вняйсь!
Солдаты подняли глаза от журналов, выругались и продолжали заниматься своим делом.
— Не отвлекайся, Анджело, — сказал ротный горнист Эндерсон. — Сдавай.
— Точно, — поддакнул ученик горниста Сальваторе Кларк. Его длинный итальянский нос почти скрывал застенчивую ухмылку. — Сдавай, макаронник несчастный, не то я эти карты тебе в пасть засуну. — Не справившись с выбранной ролью «крутого парня», Сэл Кларк смущенно и заразительно расхохотался.
— Погодите у меня, — сказал Маджио. — Уж я вам сдам. Сейчас мы эти картишки перемешаем. — Он положил колоду на открытую ладонь левой руки и профессионально прижал ее сверху согнутым указательным пальцем.
— Тебе, Анджело, не карты мешать, а дерьмо лопатой, — сказал Пруит.
— А ты помолчи. Я учился сдавать в Бруклине, понял? На Атлантик-авеню. А там, если у тебя меньше чем «флеш-рояль», лучше не высовывайся.
Он разделил колоду пополам и втиснул одну половину лесенкой в другую, сделав это с небрежностью профессионала. Потом начал сдавать. Играли в солдатский покер. И внезапно каждый из них остался наедине сам с собой, углубленный в свои карты.
Пруит выгреб из кармана десять монеток по пять центов, которые ему одолжил Поп Карелсен, сержант взвода оружия и интеллектуальный собрат капрала Маззиоли, Поп Карелсен проникся к Пруиту расположением, поняв, что тот хорошо разбирается в пулеметах, — высыпал деньги на одеяло и подмигнул Кларку.
— Черт! — жарко выдохнул Сэл Кларк. — Вот бы сейчас выиграть, чтоб хватило пойти к О'Хэйеру. Уж там бы я сорвал банк! — Все они мечтали о том же. — Загудел бы тогда на весь Гонолулу, честно! Снял бы на целую ночь весь этот вонючий «Нью-Конгресс» и уж нагнал бы там шороху! — Это он-то, у которого не хватало храбрости даже пойти в бордель в одиночку! Сэл хмыкнул и смущенно улыбнулся, понимая, что все это один треп. — А ты так и не был в «Нью-Конгрессе», Пру? — спросил он. — Не был у миссис Кипфер?
— У меня пока денег не было. — Пруит поглядел на Сала с покровительственной нежностью старшего брата, потом посмотрел на его приятеля Энди, который сидел, молча уставившись в свои карты, и снова перевел взгляд на Сэла — это в основном благодаря ему Пруит в конце концов подружился с ними обоими.
В Сэле Кларке, парнишке с застенчивыми, доверчивыми глазами и стыдливой улыбкой, было что-то от деревенского дурачка, беззлобного, простодушного, напрочь лишенного подозрительности, зависти и корысти, совершенно не приспособленного к жизни в сегодняшнем обществе, что-то от блаженного, которого преуспевающие дельцы, готовые каждую минуту ограбить друг друга, охотно кормят, одевают и заботливо оберегают, будто надеются, что он, с его неискушенным умом, замолвит за них словечко перед богом или спасет от угрызений совести. Так же бережно относились к Сэлу Кларку и солдаты роты, для которых он был чем-то вроде талисмана.
