Зигфрид Обермайер - Калигула
— Ты не боишься солнечных ожогов? — с любовью и заботой спросил Сабин.
— Я люблю полуденную жару, когда природа застывает от дыхания зноя. Сосновый аромат в это время самый сильный, цикады умолкают, и даже змеи прячутся в свои норы. Час Пана. Ты когда-нибудь видел его?
— Не видел, но представлял.
Они побрели к берегу, но золотой песок стал таким горячим, что им пришлось укрыться в тени.
Сабин остановился и притянул к себе Елену. Он погладил ее стройные прохладные бедра, но она резким движением отбросила осмелевшую руку в сторону.
— Ты не Пан, а я не твоя нимфа, Сабин.
Он взял ее руку и положил на свои чресла.
— Чувствуешь? Я хочу тебя, Елена, люблю тебя и хочу!
Она вырвалась и побежала прочь. Сабин — за ней, но она петляла, как заяц, пока не споткнулась и не упала в горячий песок. Он набросился на девушку и стал страстно целовать.
— Нет, Сабин, нет!
Она выскользнула из его объятий.
Сабин оставил свои попытки:
— Я не хочу тебя ни к чему принуждать. Еще никогда я не брал женщину силой.
— Надеюсь! — строго сказала Елена.
Бок о бок шли они обратно. Ника и Леон еще спали, обнявшись.
— Эти двое нашли друг друга, — с завистью сказал Сабин.
Елена тихо засмеялась.
— Нашли? Надолго ли? На несколько часов, дней, лет — навсегда?
— Разве есть разница? Любовь не спрашивает о времени. Час может продлиться вечность, а десять лет — стать одним мгновением.
Мулы и осел стояли в тени и вяло наблюдали за действиями людей добродушными глазами.
Животные наслаждались покоем, когда груз не отягощал их натруженные спины и никто от них ничего не требовал.
12
Рим, центр мира, кипел деятельностью и гудел как улей. Скупец император Тиберий пополнил государственную казну огромными средствами, а его преемник Гай Цезарь Август самозабвенно тратил. Архитекторы, кораблестроители, художники, скульпторы и резчики прибывали в Рим толпами, и у всех были радостные лица, потому что каждый получал заказ.
Строительство храма Августа и театра Помпея, начатое во времена Тиберия, было доведено до конца. От Тибра в Рим протянулся новый акведук.
Правда, Калигула думал при этом о собственных удовольствиях и привилегиях императора. Он отдал распоряжение о строительстве роскошного судна. Оно не должно было быть ни очень устойчивым в бурю, ни быстроходным, Нет, император хотел иметь корабль, предоставляющий такие возможные удобства и поражающий пышностью убранства, как дворец. Он потребовал разместить на нем бассейны, сад, колоннады и просторные пиршественные залы и довел дюжину кораблестроителей почти до отчаяния. При этом можно было использовать только самые дорогостоящие материалы. Паруса изготовили из расшитого шелка, а поскольку аркады для облегчения веса делали из дерева, их должны были покрыть позолотой и украсить драгоценными камнями.
При этом расточительность молодого императора не вызывала возмущения или критики. Люди говорили, что все, что он делает, возвеличивает империю. Кроме того, проекты давали работу целой армии мастеров и простого люда. Но Калигула проявлял нетерпение и постоянно спрашивал, когда же будет готово то или это.
Первый заказ о полной перестройке дворца Тиберия был сделан им сразу после вступления на трон. Лучшим архитекторам Рима молодой император поручил прежде всего увеличить в два раза площадь дворца.
Долгие часы проводил Калигула над чертежами, и специалисты пытались воплотить в реальность его подчас безумные предложения дилетанта. Основной проблемой была нехватка места. Не получалось расширить строительство без того, чтобы не натолкнуться на храм, колоннаду или чей-то частный дом. Калигула решил задачу по-своему, предложив владельцам возникших на пути домов продать их за сколь угодно высокую цену.
— Никто не должен чувствовать себя обделенным или обманутым, — распорядился он и дал указание секретарям платить за дома столько, сколько попросят владельцы. Но никто не отваживался назвать слишком высокую цену, чтобы потом его не упрекнули в получении выгоды за императорский счет.
Так на северо-западе место было расчищено, и дворец протянулся до самого форума, где возвышался храм божественных близнецов Кастора и Поллукса, сыновей Зевса и Леды. Калигула не решился его снести, и тогда храм превратили в часть нового дворца.
Гай Цезарь потирал руки, наблюдая, как растет и преображается строение. Если бы он смог разбудить на часок-другой своего предшественника, чтобы показать, как сокровища, над которыми он так трясся, изменили лицо ненавистного ему города!
На Квиринале со времен Республики сохранился маленький храм Сераписа, чтобы солдаты из Египта могли отдать здесь дань уважения своему богу. Калигула велел снести его и построить на этом месте новый, значительно больший храм, но теперь в честь Исиды и Сераписа. Его страсть к египетским богам зашла так далеко, что он поручил Макрону, когда тот отправится в Египет, разыскать там особенно крупные изваяния и переправить их в Рим.
Новый наместник все еще не отплыл в Александрию: по непонятным причинам император медлил с приказом. Макрон, и так сильно разочарованный поведением Калигулы, начал забываться и частенько вел в кругу друзей и знакомых неосторожные разговоры. Он, который всегда знал меру в употреблении вина, теперь пил от скуки и пресыщенности, поскольку Калигула не дал ему никакой службы, лишив его привычного образа жизни. Должность префекта он потерял, а к исполнению новой ему не давали приступить.
Как-то вечером, который он проводил в обществе знакомых сенаторов и трибунов, обида Макрона, выпившего очень много, выплеснулась наружу.
— Если бы я не обещал Калигуле молчать, то мог бы рассказать вам интересные вещи…
На минуту к нему вернулось благоразумие, но потом бывший префект все-таки продолжил:
— Если он сейчас сидит на троне, наш Сапожок, то только благодаря мне. То, что я сделал, едва ли бы сын сделал для своего отца или брат для брата, но я — я… Да, ради него я взял это на себя, чтобы мы потом вместе пожинали плоды.
Макрон залился пьяным смехом. Слушатели притихли.
— Но он об этом и не думает, наш замечательный император, замаравший свою честь кровосмешением, у него есть дела поважнее. Хочет, чтобы народ прославлял его как великого освободителя, основателя нового времени.
Они рукоплещут, а Макрон, глупый недальновидный Макрон, который рисковал своей головой…
Он остановился. Большинство из сидящих вокруг слушали его мрачную речь с застывшими лицами. Потом кто-то решился:
— Ты среди друзей, Макрон! Расскажи нам, что тебя гнетет, в чем упрекаешь императора, и мы подумаем, можно ли что-нибудь сделать.
Но бывший префект охраны Тиберия был еще не настолько пьян, чтобы забыть всякую осторожность.
— Упрекнуть? В чем я могу его упрекнуть? Но меня обижает, что Калигуле больше не нужны мои советы, что он забыл, что я для него сделал.
— И ты не хочешь нам сказать, что именно? — спросил один из присутствующих.
— Нет, — сказал Макрон. — Пока нет. Но может случиться, что мне надоест держать рот на замке, если он так долго будет томить меня без дела. Возможно, он отозвал уже Авиллия Флакка из Александрии? Вы что-нибудь слышали об этом?
Никто ничего не знал. Но среди «друзей» нашлись шпионы, которые поведали императору о странных речах Макрона.
«Он чувствует себя обойденным, — думал Калигула, — хочет получить лучшее вознаграждение, может стать опасным. Как хорошо, что не отправил его сразу в Александрию. Кто знает, что натворил бы этот честолюбец в Египте. Здесь он или там — это тяготит меня. В моей империи Макрону нет места».
И все добрые намерения идти по стопам Августа были забыты. Того, кто знает слишком много, надо уничтожить. И Калигула начал распускать слух, что Макрон обязан ему жизнью, так как Тиберия в последние дни настолько одолела подозрительность, что он хотел убрать и его. Он, Калигула, защитил друга, а тот в благодарность решил его оболгать. Это можно было бы назвать и изменой — даже государственной изменой.
Калигула размышлял, как ему избавиться от Макрона и Невии; ведь у бывшего префекта были друзья и сторонники и в сенате, и среди приближенных императора.
Между тем осенью Калигула тяжело заболел. Его мучили сильная рвота, нестерпимые головные боли и приступы лихорадки, которая огнем жгла тело. Люди по всей стране приносили жертвы и давали обеты, чтобы боги послали любимому императору выздоровление. Но очень скоро они прокляли себя за свою заботу и иступленно молили тех же богов о его смерти.
Кассий Лонгин вздохнул с облегчением, когда ему сообщили, что император расторгает его брак с Друзиллой. Он не хотел ставить на карту свою честь и достоинство римского гражданина.
