Ефим Гальперин - Бешенство подонка
Рутенберг умолкает. Думает. И признается:
– И на мне тоже этот грех! Я ведь в 1904-ом… В 1905-ом тоже… Не ведал. И участвовал. Слепой кутёнок! Встрял! Нет, с попом Гапоном это я правильно… Но всё остальное! Я ведь, Миша, приехал сюда, чтобы искупить ту свою вину. Вину участия. Но боюсь, что замарался еще больше, – кричит: – А ведь, видит Бог, я старался!
Терещенко смотрит на плачущего Рутенберга:
– Вот теперь, Петр Моисеевич, я верю, что вы могли задушить попа Гапона сами. Без всяких там рабочих.
– А так оно и было. Они стояли и причитали: «Как же так, батюшка?!». Так что своими руками. Вот этими.
Рутенберг выливает на себя таз холодной воды:
– Я ведь общался с этим Иоффе. Большим фанатиком входящего в моду психоанализа… Почему я у него не спросил, что значит, когда всё время снится болото? А? Что снится вам, Миша?
– Танк. Вы знаете, что это за штука? Гусеницы танка накатываются.
– Ну, это и Фрейдом быть не надо. Берегите себя, Миша. Интересно, что снится этому подонку Ульянову?
В дверях появляется надзиратель:
– Эй, сидельцы! Хорэ! По камерам, чистенькие!
Петроград. Смольный. Штаб.
Кабинет Ленина. День.
Ленин разговаривает с мичманом Федором Раскольниковым.
– …Вы у нас самый большой специалист по флоту, дорогой товарищ Федор! Товарищ Троцкий, конечно, нарком военных дел, но вы…
Ленин смотрит на Раскольникова. Оценивает. Да, оратор, способный зажечь массы, любимец женщин. И всего 25 лет!
Ох, как завидует Ленин этому молодому, высокому, широкоплечему. И, черт возьми, морская военная форма к лицу этому молодцу.
И потому Ленин продолжает строго:
– Что вы, товарищ Раскольников, можете сказать о первом помощнике начальника военного отдела Центробалта Щастном? Вот его план вывода флота из Гельсингфорса. А то ведь, не ровен час… Немцы захватят флот.
– Так вроде… Брест. Переговоры с Германией.[85] Там ведь про флот целый раздел. Отдать положено…
– Хрен они получат, а не флот! Нет, мы, конечно, обещаем. И Балтийский и Черноморский. Куда деваться. Но вот им! – Ленин скручивает кукиш. – Короче. Человек по фамилии Щастный?[86]
– Знаю лично. Доверять можно! Вы же, Владимир Ильич, понимаете как с офицерами… Контра отъявленная! А Алексей Михайлович Щастный на заседании Центробалта при всех… Дал свое честное благородное слово!
У Ленина темнеет в глазах. Он вскакивает. Несколько минут нервно ходит по кабинету. Выглядывает в приемную:
– Сталин здесь? – спрашивает он секретаря Горбунова, – Пригласите его!
Ленин возвращается к Раскольникову:
– Значит, вы считаете, что можно поручить этому господину столь архиважное дело. Как-никак две сотни боевых кораблей. Там ведь еще и британцы, сволочи, как вороны кружат, хотят поживиться нашими…
Входит Сталин. Здоровается.
Раскольников добродушно улыбается ему. Встает и пожимает руку.
Сталин смотрит исподлобья, снизу вверх. (Сталин ростом 154 см. Раскольников 187 см.)
– Так что давайте, товарищ Федор, – говорит Ленин. – Раз ручаетесь, то вот вам и карты в руки.
Ленин передает Раскольникову планшет с планом Щастного:
– Императорский флот умер. Мы строим наш новый Красный флот! Каждый корабль на вес золота! Торопитесь! Времени нет!
Раскольников выходит. Сталин смотрит вопросительно на Ленина.
– Те-ре-щен-ко! – произносит Ленин. – И этого! Пинхаса…
В том, как он произносит «Терещенко», сопровождая слово взмахом ладони, есть приговор.
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Кабинет начальника тюрьмы. Вечер.
Начальник тюрьмы, Терещенко и Рутенберг.
– Ну вот, слава Богу! – говорит начальник тюрьмы – Справедливость! Она всегда торжествует! Так что завтра в восемь утра вы свободны!
– Почему? – тихо спрашивает Рутенберг. – Приказ уже у вас. Так что вы можете отпустить нас сейчас.
– Как это? – шепчет начальник тюрьмы, – Распорядок дня. Освобождаемых всегда выпускают в восемь. Что вы! У меня большая семья…
– Да. Старуха-мать. Дети… – Рутенберг смотрит в глаза начальника тюрьмы. – Мы уйдем на рассвете. Часов в пять? И через кочегарку. Я думаю, вы понимаете…
Начальник тюрьмы молчит. Потом кивает головой.
– И еще просьба, – говорит Рутенберг. – Тут я у вас в тюремной библиотечке наткнулся на университетский курс гидродинамики профессора Бушмича. Позвольте экспроприировать?
– О чем речь! С дорогой душой! Берите.
Петроград. Улицы. Раннее утро.
Тишина. Пусто. Пронизывающий ветер с Финского залива. Идёт снег. На улицах ни души. Город будто вымер.
Шикарное пальто Терещенко превратилось в рогожу. Сбитые ботинки. Да и Рутенберг выглядит, как нищий.
Они ныряют из одного двора в другой. Ведет Рутенберг:
– Главное, подальше от тюрьмы…
– А давайте, пока рано и мы недалеко… – предлагает Терещенко, – сходим в Зимний дворец за папкой.
– Да, бросьте! Они наверняка нашли уже. Потому и выпустили, чтобы теперь встретить за воротами и прирезать в тихом…
– Нет. Тогда бы так долго не держали бы. Есть предчувствие, что там папка.
– Тогда нам сюда! – Рутенберг направляется в переулок.
– И как вы знаете, Петр Моисеевич, какой двор проходной?!
– Я хорошо ориентируюсь в этом городе. Как бы иначе я тогда спас бы попа Гапона…
– А правда, что вы были настолько дальновидны, что прихватили с собой ножницы. Чтобы когда начался расстрел демонстрации обстричь попа для маскировки…
– Миф! Просто, у меня был швейцарский ножик. А в нем ножнички. Азохн вэй, те ножнички. Но обкорнал попа за милую душу. И привел к Максиму Горькому.
Рутенберг и Терещенко подходят к Литейному мосту. Мост разведен.
– Подождем. Немного осталось.
Они спускаются под мост. Холодно.
– А веревку чтобы повесить попа? С собой принесли, Петр Моисеевич?
– Опять миф! Шнур от занавесей сорвал. Вот на нем-то… Вы лучше расскажите, как вы обанкротили казино.
– Не поверите! Два раза! – смеется Терещенко.
– Поверю. Господь, если дает, то полной пригоршней. Если бриллиант, то самый большой. Если яхта то самая большая. Если женщина… Скажите, Миша, а девиц в шампанском купали? Ха-ха…
– Купал!
Опускаются фермы моста, Скрючившись от пронизывающего ветра два оборванца – Рутенберг и Терещенко – переходят пустой мост. Идет снег.
Петроград. Зимний дворец.
Раннее утро.
Через разбитое окно Рутенберг и Терещенко пробираются в пустой Зимний дворец.
По заснеженной лестнице они поднимаются на второй этаж. Заходят в столовую. Через разбитые окна намело снега.
Терещенко проходит вдоль стены. Дует на замерзшие руки. Отодвигает сломанные кресла. Засовывает руку в щель между панелями. Ничего. Выламывает панель.
От этого резкого движения папка скользит по балке в глубину. Падает в пыль на межэтажное перекрытие.
Но этого Терещенко и Рутенберг не видят.
Треск привлекает внимание. В столовую с ружьем в руках заглядывает старик-сторож:
– Это что за безобразие! Сейчас рабочую милицию кликну. А ну-ка, марш отсюда, архаровцы!
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Раннее утро.
Начальник тюрьмы осторожно из-за занавески выглядывает в окно.
Сквозь пелену падающего снега на углу чернеет автомобиль. Ждут выхода Терещенко и Рутенберга.
Потом из машины выходит человек. Подходит к проходной тюрьмы, заходит внутрь. Выходит. Машина уезжает.
Начальник тюрьмы крестится.
Петроград. Зимний дворец. Подвал.
Комната сторожа. Раннее утро.
В печке горит огонь. Чайник закипает. На топчане сидят Терещенко и Рутенберг. Блики огня на лицах. Пьют чай.
– А все картины и скульптуры комиссары снесли в подвалы и запечатали, – рассказывает стари к-сто рож. – Опять же только эти подвалы и топим. А дворец весь на ветру. Вы, господа, грейтесь, а я пойду. Машина с углем обещана.
Уходит.
– А почему бы нам, Миша, не податься в родную Украину, – говорит Рутенберг. – Мы ведь оба родом оттуда. Там тепло. Отобьем ее у Ленина, сделаем ее независимой. Вы будете министром. Сразу и финансов и иностранных дел. А я при вас «учёным евреем». И еще инженером по электрической части.
– Нет уж, увольте. В политику я ни ногой. Никогда! – качает головой Терещенко, – Осталось у меня только одно дело…
– Выбросьте из головы этот бред!
– Нет! Я должен! Иначе не прощу себе до скончания века. Мне говорили про вас, Петр Моисеевич, что вы даже крестились, а потом… Через позор и плевки, вернулись в иудаизм. К своим.
– Я бы не сказал, что к «своим». К себе – да. Послушайте, родной…
– Не уговаривайте. Это мое твердое решение.
– Ну, тогда зачем мы вышли из тюрьмы так рано?! Надо было выспаться, выйти по расписанию и нас бы прирезали там, прямо у проходной. Нет! Я вас заклинаю! В конце концов, я вас просто не пущу!
