Ефим Гальперин - Бешенство подонка
У стола с едой хозяйничает Ленин. Он наливает из термоса чай и выбирает в вазе пирожное.
В дверь всовывается Подвойский. Кричит Иоффе:
– А можно, Адольф Абрамович, роту из Семеновского полка прихватить?! Ребята просятся.
– В жопу «семеновцев»! В Гатчине нам нужны серьезные бойцы, а не эта дезертирская шваль! Вперед, Коля! И дверь прикрой! – Иоффе поворачивается к Ленину: – Всё нормально, Владимир Ильич! Возникают вопросы…
– …и вы их блестяще решаете! Что с прессой?
– Все газеты закрыты. Все типографии опечатаны. Выставлены караулы.
– А мы еще этим писакам вставим в их задницы Декретик о печати.[82] Вы великий человек, Иоффе! И ваш профессор Адлер великий человек! Продолжайте, дорогой Адольф! – Ленин аккуратно откусывает от пирожного, стараясь не запачкаться кремом, и запивает чаем: – Как говаривал генерал Трепов в девятьсот пятом году… «Патронов не жалеть!», – добавляет с ехидцей, – И денег тоже. Нам дадут еще!
Ленин останавливается перед дверью, ведущей в штаб. Там ор, звонят телефоны, и висит плотное облако табачного дыма.
Ленин морщится, ёжится. Поворачивается и выходит через маленькую дверь в стене, ведущую на черный ход.
Петроград. Смольный. Кабинет Ленина.
День.
Входит Ленин, напевая. Его уже ждут. Джон Рид и его боевая подруга Луиза Брайант.
– Моя жена и прекрасный журналист Луиза Брайант, – представляет Джон Рид.
– Ленин! Не миф! – представляется Ленин с лукавой улыбкой. – Нуте-с. Я обещал вам вчера? И, как видите, сдерживаю слово. Вы первый журналист, берущий у меня интервью в первый день нового мира! Спрашивайте! На все вопросы отвечает Ленин!
Джон Рид и Луиза Брайянт открывают блокноты.
КОММЕНТАРИЙ:
Джон Рид. В августе 1919 года станет одним из основателей Коммунистической партии США. Будет избран членом Исполкома Коминтерна.
Умрет в Москве 19 октября 1920 года. Официальная версия – тиф.
Урна с прахом будет установлена в кремлевскую стену на Красной площади в Москве.
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Каптерка. День.
Терещенко и Рутенберга стригут наголо.
Рутенберга стригут вторым, и когда он заходит в каптерку за робой, Терещенко уже облачен в рваную куртку размера на два меньше и в короткие штаны с дырками.
Рутенберг смотрит на Терещенко. Не может сдержать улыбки.
Потом он поворачивается к каптерщику:
– Ты про «Мартына» слышал? – спрашивает Рутенберг сурово.
– А то! Это ж ты «Мартын»! – отвечает каптерщик.
– Правильно. И за этого парня я стою. Понял?
Каптерщик извиняется. Быстро подносит Терещенко пусть и не новые, но чистые и целые куртку и штаны в размер.
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Медицинский пункт. День.
Тюремный врач осматривает Терещенко:
– Слава Богу, не воспаление легких. Бронхит! Выпишу аспирин. Банки будем ставить, – смотрит рану на руке Рутенберга. – А у вас, господин Рутенберг, тоже, слава Богу, просто царапина. – Счастливчики вы, господа! А что?! Вы разве не знаете? Сегодня утром везли двух арестованных чиновников министерства финансов из Петропавловской крепости в больницу. А толпа разъяренных рабочих машину остановила, перевернула. И их убили. Ужас, что делается, господа!
– А ведь это нас ждали «разъяренные рабочие», – шепчет Рутенберг Терещенко. – Видите! Ваш Ленин держит слово!
Входит начальник тюрьмы. За ним маячат два матроса, на которых он всё время оглядывается:
– Здравствуйте, здравствуйте. С прибытием к нам. Перевязки сделаны, лекарства употреблены? Развести по камерам! Извините, но приказ «раздельное содержание».
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Коридоры. Камера. День.
Терещенко и Рутенберга ведут по тюремному коридору.
Лязгают засовы. Двери одиночных камер закрываются.
Терещенко оглядывается. Присаживается на топчан. Тишина. И видения…
Да. Увы, в тюрьме много свободного времени. И без видений никак. Ярких, сочных. В лучших традициях романтизма. Когда всё светится, но немного размыто.
ВИДЕНИЯ ТЕРЕЩЕНКО:
Париж. Подъем по лестнице. Огромный букет роз. Дверь распахивает розовая от сна, смеющаяся Марго.
Пробег по набережной. Рука Марго в его руке.
Канны. Набережная Круазет. Проезд в автомобиле. Солнце в летящем по ветру шарфе Марго.
Вот Марго, оглядываясь, взбегает по трапу на яхту.
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Камера. День.
Терещенко, небритый, заросший ходит по камере. Приоткрывается окошко в двери камеру. Надзиратель закидывает пакетик:
– От «Мартына» – шепчет он.
В пакетике маленький кисет с табаком, несколько кусочков бумаги для скрутки и спички. Терещенко учится сворачивать самокрутку.
Получается. Закуривает.
ВИДЕНИЯ ТЕРЕЩЕНКО:
Средиземное море. Волны плещут о борт яхты. Блики на воде. Шампанское искрится в бокалах. И опять улыбка Марго.
Монако. Казино. Рулетка. Зеленое сукно. Раскладываются игральные карты. Роковая женщина напротив. Игровой стол накрывают чехлом (знак, что проиграло казино). Извиняющийся толстяк – администратор казино – кланяется и кланяется. И говорит, говорит.
Петроград. Контора издательства «Сирин». Торжествующая сестра Пелагея рядом склонилась над первой, изданной в «Сирин». Это собрание сочинений Александра Блока. И рядом сам поэт. Он растроганно листает книгу и бросается с объятьями.
Киев. Рукоплещущая толпа горожан. Ножницы в которые разрезают красную ленту. Это торжественное открытие консерватории.
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Камера. День.
Терещенко в камере. Смотрит в окно. За решеткой валит снег. Ветер. Открывает кисет, высыпает на бумажку остатки табака. Закуривает.
ВИДЕНИЯ ТЕРЕЩЕНКО:
Украина. Усадьба Терещенко. Строгая мама вдруг улыбается и протягивает руки маленьким детским ручкам навстречу.
Антверпен. Ювелирная лавка. Осторожный еврей в полутемной комнатке достает из кармана бархатный мешочек, похожий на кисет и извлекает оттуда бриллиант. И вся комнатка озаряется его светом.
Индийский океан. Марго на палубе. Волны за бортом. Рассвет. Розовые облака.
Станция Дно. Дождь. Лицо штаб-капитана Радашева. Лица солдат расстрельной команды. Стволы винтовок.
Кадры кинохроники – танковые гусеницы.
5 января (18 по новому стилю) 1918 года.
Петроград. Смольный. Штаб.
Комната Иоффе. Утро.
Ленин рвет и мечет. Кричит на Бонч-Бруевича и Подвойского:
– Разогнать к чертовой матери! Никакого выступления партии кадетов завтра! Нам не нужны их иезуитские запросы! И вообще хватит! К чертям это Учредительное собрание! Этот блядский шабаш заклинателей змей! Всё! В конце концов, есть там наша охрана?! Наше присутствие?! Вообще, где товарищ Иоффе?!
– Болеет. Испанка, – говорит Бонч-Бруевич.
– А вы все без него как слепые котята!
– Понимаете, Владимир Ильич, латышам Берзиня не заплатили вовремя, и они ушли с постов.
– Что?! Мы платим бешеные деньги! Бешеные! Где Радек?! А что моряки Раскольникова?
– Пьяные в стельку!
– А если ввести в Таврический… В эту «учредиловку» роту китайцев?[83] – предлагает Подвойский. – Они, черти, такие дисциплинированные!
– Вы что?! Белены объелись, товарищ Подвойский?! – орет Ленин.
Он проносится по кабинету, выскакивает за дверь и втаскивает ничего не понимающего, но вежливо улыбающегося китайца-часового. Показывает на него:
– Ну?! У нас же русская революция! Вы представляете, какая вонь начнется!
Влетает Радек:
– Учитель! Всё в порядке! Деньги латышам уже везут! А пока, представьте себе, нашлись трезвые матросы. Экипаж товарища э-э-э… Железнякова. Инструкции им уже получены. Всё будет вежливо. Я с ними.
– Возьмите с собой Сталина и его людей! Чтобы завтра утром и духу не было этой Учредительной херни! – Ленин смотрит на часы и быстро выходит.
КОММЕНТАРИЙ:
В пятом часу утра 6 (19 по новому стилю,) января 1918 года, начальник охраны Таврического дворца матрос Железняков заявит председательствующему на заседании Учредительного собрания эсеру Чернову: «Я получил инструкцию довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседаний, потому что караул устал». Так будет положен конец надеждам на демократию в России.
Петроград. Смольный. Штаб.
Кабинет Ленина. Утро.
У окна примостился на стуле Троцкий. За столом Ленин. Перед ними три женщины. Мать Терещенко, ее дочь Пелагея и гражданская жена Терещенко – Маргарет Ноэ.
