Елизавета Дворецкая - Две жены для Святослава
По обоим берегам раскинулись густые леса, хвойные и лиственные. В них изобильно водился зверь: лоси, олени, косули, кабаны, медведи, волки, рыси, куницы, белки, горностаи, барсуки. Над лесами кое-где стлались дымы: земледельцы уже подпалили срубленные прошлым летом делянки, чтобы сеять ячмень с овсом, рожь, полбу.
На холмах, к которым вода сейчас подступала вплотную, стояли голядские городки. Еще через два дня полоцкая дружина добралась до Асоте, или города Сотова, как его звали кривичи. Он высился на холме, который летом отстоял от Даугавы на несколько перестрелов, зато весной вода плескалась прямо под стенами, едва не доставая до размещенных на склоне загонов для скота. Поселение это насчитывало уже более полутора тысяч лет. Среди голядской знати род из Асоте считался наиболее древним и влиятельным. Площадку холма окружали высокие стены: ряд продольно уложенных бревен, через три-четыре локтя – второй такой же, пространство между стенами завалено землей и камнями. Внешняя стена была выше внутренней, образуя защищенный снаружи боевой ход. Над воротами громоздилась такая же бревенчатая вежа. Племена вдоль Даугавы – латгалы, земгалы, селы – веками воевали между собой, поэтому давно научились строить укрепления, пока неведомые их соседям-славянам. Городислав не мог подавить уважительной зависти при виде этой мощи: Полоцк защищал лишь частокол, подпертый для устойчивости песчаным валом едва по пояс мужчине.
На берегу уже ждала дружина Корьяты – его родичи и прочие, жившие с ним в Асоте и на выселках за холмом. Мужчин насчитывалось человек тридцать – не так много по сравнению с полутысячным войском полочан, – однако держались они очень гордо и производили внушительное впечатление. Плотно облегающие голову шерстяные или кожаные шапки украшали спиральки или пуговки из бронзы, на груди синих шерстяных кафтанов такие же бронзовые колечки складывались в целые узоры. Распашные кафтаны сотовцы застегивали не одной бронзовой застежкой, а сажали по пять и шесть – по всей длине от треугольной горловины до пояса. Для встречи гости летигальцы оделись, будто в бой: левая рука у каждого выше локтя была обмотана особым нарукавником из кожаной ленты, покрытой бронзовыми колечками. На левой же руке мужчины носили «браслет воина» – тяжелый, широкий и плоский, на концах покрытый рисунком из точек и черточек. Эти браслеты вручались каждому юноше, прошедшему испытания. В дружине Корьяты они имелись у всех, не исключая и его пятнадцатилетнего младшего сына. И этот, пожалуй, имел самый надменный вид из всех. Пояса, ножны боевых ножей, перстни – все сияло начищенной бронзой при ярком солнце зрелой весны, и казалось, это небесное воинство самого Перуна стоит над синей водой. На плече каждый держал боевой топор, иные горделиво опирались на копье. «Прямо Медное царство», – подумал Городислав, вспоминая сказки. Будто синяя змея-Даугава, как серый волк, занесла его на тот свет.
– Свейки! – поздоровался Корьята, когда княжич сошел с лодьи и приблизился к нему.
За Городиславом следовали только человек десять, в том числе Богуслав и его сын Радим. Прочие полочане пока оставались в лодьях, занимая всю видимую вверх по реке протяженность берега.
– Свейки! – так же ответил Городислав, но дальше ему помогал разговаривать толмач, Усма, житель Креславля, где все свободно владели обоими языками. – Я прибыл и привел войско из пяти сотен человек, как мы с тобой уговорились зимой. Все ли у вас благополучно? Здорова ли моя сестра?
– У нас все благополучно, и я вдвойне рад, что мы заключили с тобой наш уговор, – благосклонно кивнул Корьята: величественного вида мужчина лет пятидесяти, с двумя косичками по сторонам продолговатого костистого лица, с резко выступающим носом и небольшими глубоко посаженными глазами.
Его шапка синей шерсти, отороченная куницей, была украшена тканой лентой с серебряной нитью. Помня Свинческ, Городислав отметил, что ни у кого из сотовцев нет на одежде шелковой отделки. Добывая в своих густых лесах немало куницы, они продавали ее своим западным соседям – корси, а у тех покупали привезенную из заморья бронзу для украшений, хорошее железо для оружия и топоров, соль и немного серебра. Но больше, как правило, ничего, и обычный в Свинческе костяной гребень свейской работы здесь считался редкостью, один на много дней пути.
– Но Асоте не может вместить всех, кто пришел с тобой, – продолжал Корьята. – Мы приглашаем быть нашими гостями тебя и твою родню, – он кивнул Богуславу и Радиму, которых уже знал за родичей Городислава, – а прочим мои люди покажут сухие удобные места, где они могут устроить стан.
– Если позволишь, я сначала пойду с моими людьми. Погляжу, где и как их устроили, а потом к тебе вернусь.
Говоря это, Городислав мельком бросил взгляд вверх, на боевой ход. Из-за верхушки стены тянули головы любопытные женщины Асоте, и среди них он с облегчением увидел лицо своей сестры Звениславы. Она жила здесь с зимы. Этого потребовал Корьята – в обеспечение верности и дружелюбия «кривских» союзников. Городиславу не нравилось это условие, но он понимал правоту Корьяты: намереваясь пустить в свои владения, в самое сердце Латгалии, полутысячное войско чужаков, тот желал иметь уверенность, что их оружие не обрушится на головы хозяев. Корьята запросил заложников, и с этим требованием Городислав вернулся домой. Вздохнув, Всесвят согласился: он бы и сам так поступил на месте Корьяты. А выбор имелся небогатый. Кроме Городислава, у него в дому жили только две юные дочери: Звенислава – пятнадцати лет, и Велизара – на год моложе.
– Я поеду, – сказала Звенислава. – В поле ратное мне не ходить, так хоть здесь от меня будет польза. Авось не обидит меня голядь, чуры сберегут, Макошь укроет.
Старшая дочь Всесвята была миловидной девушкой среднего роста; продолговатое лицо, ровно очерченные дуги светлых бровей, серо-голубые глаза с мягким, кротким выражением. Лишь прямой нос, единственная жесткая черта в ее лице, намекал на твердость нрава. И как теперь оказалось, за внешней мягкостью крылась истинно княжеская отвага.
Ее отвезли еще по зимнему пути: с пожитками на несколько месяцев, с двумя челядинками. Без них девице неприлично жить в чужих людях, пусть и как заложнице. Мать, княгиня Горислава, причитала, прощаясь с дочерью, будто не надеялась с ней снова увидеться. Звеняша тоже смотрела вокруг сквозь слезы, мысленно прощаясь с родным Полоцком навсегда. Если даже все задуманное отцом и братом пройдет наилучшим образом и союз их с летиголой даст желанные плоды, ей не вернуться: в обеспечение дальнейшего согласия ее отдадут замуж за кого-то из числа голядской знати.
Обещанного приезда брата она ждала, как солнышка весеннего, и сейчас сама сияла от радости. Городислав пока только махнул ей рукой, но и сам просиял при виде ее оживленного личика и блестящих глаз: жива-здорова, уже хорошо.
Младший сын Корьяты при этом тоже повернул голову и посмотрел, кому Городислав машет. Его имя Городислав расслышал как Своёна: у того было такое же длинное лицо, как у отца, но с более заметными скулами, из-за чего глаза казались узкими, более широким носом, а яркие румяные губы четким рисунком напоминали готовый к бою лук. Белесые волосы из-под кожаной шапки падали на глаза, что придавало отроку скрытный вид. Улыбка его не понравилась Городиславу, и он заметил себе: после спросить у Звеняши, не досаждает ли ей этот… лучник.
Для постоя Корьята выделил полочанам две-три луговины – поодаль от реки, куда не доставала вода. Осмотрев их и понаблюдав, как люди устраивают стан, Городислав отправился в Асоте. Главным он оставил Богуслава: неразумно лучшим людям всем запираться в городце, покинув войско в чужой земле без воевод.
Избы в Асоте стояли кольцом вдоль стены: такие же сосновые срубы, как у кривичей, под двускатными тростниковыми крышами, на которых для надежности лежали камни. Щели между бревнами забивали хворостом и обмазывали глиной. Посередине городца, на пустом пространстве, стояли три идола, а перед ними лежала неглубокая, но широкая яма для предстоящих перед походом жертв. Городислав с любопытством покосился на святилище: славяне не жили в одном городце со своими богами, отдавая им особые, священные места, отделенные от житейской суеты валами с очищающими кострами наверху.
Полочан с молодым князем во главе повели в самую большую избу, где мужчины собирались на совет. Женщины подавали угощение. Ради такого случая они нарядились по-праздничному – в синие накидки с бахромой, богато расшитые бронзовыми колечками и спиральками, надели бронзовые венчики с подвесками на длинных цепочках, которые свисали с затылка, будто бронзовые косы, а еще широкие гривны, тоже с подвесками. Благодаря светлым волосам, каждое девичье лицо в таком обрамлении напоминало лучистый лик Девы-Солнца – Сауле.
Увидел он и Звениславу. На голове ее появился такой же венчик, как у прочих девушек: надо думать, подарок. Зато в ожерелье ее из десятка стеклянных бусин – красных, с белой петельчатой волной и зелеными глазками – остались только три, прочие теперь красовались не шеях девушек вокруг нее. Это ожерелье сам же Городислав недавно привез сестре в подарок от княгини Прибыславы, а здесь она его раздарила, надеясь обрести подруг. Сама голядь стеклянных бус, сделанных за полуденными морями, не покупала.
