Земной крест - Ким Балков
Краснопей был поражен тем, что оказалось подвластно старику, и хотел бы и сам научиться… Благо, Дедыш разрешил смотреть, как он будет управляться с деревом, но чтоб без слов, которые только мешают, а это для Краснопея самое трудное, все ж первые дни он терпеливо сносил неудобства, вызванные условием Дедыша, и старался внимательно смотреть, как управлялся старец, и уж кое-что начал постигать, но на второй неделе заскучал, а уж на третьей, в середине ее, честно сказал Дедышу о своем нежелании терпеть неудобства и дальше. Старец пожал плечами, и Краснопей ушел, но еще долго вспоминал, как работал Дедыш с деревом.
Краснопей не умел быть долго привязанным ни к какому делу, что и стало причиной того, что он болтался по деревне без пути, но не огорчался. Казалось, всю жизнь так и прожил бы беспечально и говорил бы одно и то же, впрочем, говорил бы без прежней страсти, она тоже не была долговечной, подостыла, и чувствовал, скоро уступит место чему-то другому, но чему именно, не знал… Не знала и Краснопеиха, хотя и привыкла к мужниному безделью, находя его вовсе не таким, каким видели в деревенском миру, думая, что Краснопей без царя в голове, хотя много чего понял про теперешнюю жизнь и умел сказать о ней словами мутными и неясными, отчего они мнились сердитыми и направленными против всего света, пугающими, правда, не то, чтобы уж очень, не сравнишь с Револиными, крикливыми, вот те надолго лишали покоя и самого стойкого. Нет, у Краснопея были другие слова, уж Краснопеихе ли не знать, легкие, пусти их по ветру — и улетят без следа, и она полагала, что не надо сердиться на него, если даже он и накричит, не надо сердиться и на мужнино безделье. Может, так у него на роду написано, может, он так-то душе облегченье находит?.. Одного не могла понять Краснопеиха, жалея мужа и выискивая в его безделье какой-то смысл, отчего бы Краснопею искать облегченье, иль его мучает душевный неуклад?.. Вроде бы не примечала этого. А может, что-то другое мучает, наваливается ночью и душит?.. Да нет, и этого не примечала, муж спит хорошо, не стонет, не бьется о стенку, не ловчит подняться с постели и пойти… И то, что ничего такого не было, обижало Краснопеиху, случалось, она напускалась на мужа, ругала его почем зря, называя лодырем и разными поносными словами, от которых потом и самой делалось неловко, и тогда она шептала в испуге:
— Господи, зачем я грешу-то?.. Прости меня, Господи!
Нынче Краснопей рядом с женой. Приятно!.. Не часто он поутру выйдет из дому и засеменит за супругой по росной захолодавшей тропе.
— Подсоблю рыбачкам, — вздыхая, сказал Краснопей. — Евдокимыч обещался дать рыбки. Ушицы сварим.
Краснопеиха поморщилась:
— А-га, даст… А вдруг там засели из рыбоохраны? Намылят тебе шею-то!..
— Ну-у! — не согласился Краснопей. — Меня нельзя обижать. Я государственный человек, помогаю людям отыскать дорогу в завтра.
— То-то они разбежались кто куда, — усмехнулась Краснопеиха, делая вид, что не заметила, как поменялось лицо у мужа. — Не дай Бог, сказывают, за таким шалопутом идти в завтрева. Заведет куда, в годы не выберешься.
— Цыц! Чего ты понимаешь? Наша дорога правильная, с нее непросто сойти…
— То и худо, что непросто… А не то по миру пустите. Вам не привыкать.
— Ну, пошла-поехала. Ты поостерегись, баба! — почти с испугом сказал Краснопей. — Напорешься на кого, сказывая про это, потом исплачешься.
— Во-во, и ты туда же? Страхолюд!..
Они подошли как раз к тому месту, где бродила Краснопеиха, когда приехала в Карымиху. Она тогда не поспешила к ближайшему урезу байкальской воды, там толпились люди, в душе у нее что-то стронулось, захотелось побыть одной, она и Краснопея не взяла и ребятню, велев им сгружать с телеги и заносить в избу немудрящие пожитки. Она приблизилась к дальнему берегу и стояла, одинокая, ощущая на сердце тревогу, точно бы никому не нужна во всем свете, а уж тем более священному сибирскому морю, суровому и огромному, тут и не такая малость навроде нее затеряется. Это чувство малости и ненужности в сравнении с тем, что соседствует с нею, великое и устремленное в дивные дали, появлялось всякий раз, когда она оказывалась на морском берегу, и скоро сделалось привычным и не угнетающим, а как бы напоминающим о том, что есть она и есть сущее, окружившее ее со всех сторон и оборотившееся в ней в нечто тихое и покорное и придавшее мягкость характеру, и без того не склонному к резкому, вперекор, выражению своей духовной сущности. Если бы не нужда, она, кажется, сроду не повысила бы голос и в семье, но что делать, жизнь такая паскудная.
Краснопеиха и нынче, подойдя к Байкалу, ощутила свою малость и привычно улыбнулась виноватой и грустной улыбкой. Это заметил Краснопей и не удивился, жена не однажды сказывала, что происходит с нею, когда она на морском берегу. Он не удивился, но и не принял ее смущения, сказал весело, взявши ее за руку:
— Чудная ты… То кричишь — спасу нет, то, как маленькая, куксишься и боишься чего-то…
Краснопеихе пало в голову: кричишь — спасу нет… Сказала бы мужу, отчего шумит, да не к месту те слова и не ко времени, все же на душе затомило, ребятня вспомнилась, и уж в который раз с тоской подумала: «Словно бы и не мои детки, чужие вроде бы… будто зверята все бы ломали да гнули. Неужто, часами не отходя от «ящика», притомились духом?..» Не скоро еще Краснопеиха отошла от этих мыслей, а отойдя, высвободила руку из мужниной, вялой и слабой, усмехнулась горько: «Пошто бы ей быть сильной-то, от безработья, что ли?» Однако ж посмотрела на Краснопея с лаской, благодарная ему и за это доброе к ней участие, а потом пошла за ближайшие деревья, там и отыскала старую подслеповатую лошадь, привела, накинула хомут, поправила шлею, и как раз вовремя: рыбаки подоспели… Краснопей вместе с ними сел в лодку, напросившись подсобить, рыбаки приняли его и были довольны: Краснопей, когда в настроении, не ловчит, старается…
Краснопеиха подвела лошадь к вороту и стала ждать отмашки красным
