Иван Фирсов - Федор Апраксин. С чистой совестью
Петр обычно не отказывался, но любил менять собеседников и всегда сам заказывал угощение. Знал прижимистость иноземцев, и не только в этом. Почти всегда, как только царь заводил разговор о прибылях за русские товары, купцы краснели, поднимали брови, улыбались и молча дымили трубками. В этот вечер повезло. Рядом с Петром сидел молодой торговец из Голландии.
— Ян Ферколье, — учтиво поклонился он, — негоциант из Роттердама.
Петр, как обычно, заказал ренского, завязалась беседа. Купец оказался разговорчивым и откровенным.
— Я не впервые в ваших краях. — Его добродушные голубые глаза располагали к ним. — Мне нравится здесь делать торговый оборот.
— Што так? — Переглянувшись с Апраксиным, Петр наполнил кружки.
— Мы берем весьма добрый процент за свои хлопоты. В других землях Европы такого барыша не получишь.
— Слава Богу, что ты доволен. — Хитровато прищурившись, Петр толкнул локтем Апраксина: мотай, мол, на ус. — А наши-то людишки внакладе или нет?
Ян закашлялся, раскуривая трубку, отогнал дым.
— Скажу откровенно, государь, ваши купцы много теряют.
Петр почему-то заерзал, сердито глянул на Федора, нахмурился, а купец продолжал:
— Мы их держим в руках, потому что на своих судах товары возим. Что положим за товар, по той цене и покупаем.
Ферколье откровенничал все больше, но Петр даже повеселел, так ему нравилась открытость собеседника. Он опять наполнил кружки:
— Твое здоровье, Ян Ферколье, ты честный негоциант.
Осушив стакан, Ферколье признался:
— Будь у ваших купцов свои корабли да привози они сами свой товар к нам, весь барыш бы им доставался.
«Давно сие прознал и порешил о торговлишке нашенской», — подумал Петр и дружески хлопнул Яна по плечу:
— Спасибо, уважил, а я, грешным делом, подумал, среди вашего брата одни плуты пробавляются.
Расставаясь, спросил:
— Как кличут твое судно?
— «Оут Адлер».
— Что сие значит по-нашему?
— «Старый орел»…
Выйдя из таверны, Петр задумчиво проговорил:
— Видать, Андрей всю подноготную здешнюю по чести знал. Ты, Федя, тож старайся лицом в грязь не ударить. А Яну Ферколье завтра же отпиши от меня грамоту: на треть пошлину ему с торговли уменьшить, да одари товарами. — И пояснил: — Пущай иноземцы ведают, что мы честных-то купцов жалуем.
Ночевать Петр повез Апраксина к себе, на Моисеев остров. Видимо, его взбудоражил разговор с голландским купцом. Перед сном они еще долго сидели, обсуждая услышанное.
— По делу-то иноземец наши мысли читает, — высказался Апраксин.
— И то прав ты, — размышлял Петр. — Задумку таю, построить в Голландии фрегат какой да послать с товарами в Европу.
Дни стояли безветренные, погожие, близилось бабье лето. В солнечный полдень иноземные купцы покидали Гостиный двор, прохаживались вдоль пристани, выходили на берег протекавшей неподалеку Кузнечихи. На другом берегу, подле уреза Двины, сновали люди. Стучали топоры и кувалды, забивали последние сваи, обшивали тесом помост верфи, возводили навес. Иноземцы морщились, пыхтели трубками.
— Царь затеял построить верфь. Что-то у него получится?
Кое-кто скептически пожимал плечами, иронически ухмылялся:
— Русские не умеют строить добрые суда для океана.
Другие им возражали:
— Местные поморы ходят на Грумант, бьют китов.
Все сходились во мнении, что для них, иноземцев, царская затея не сулит добра. Вспоминали разговоры Петра в таверне.
— Царь, видимо, задумывает открыть свою торговлю с Европой.
— Поживем, увидим, корабли — не здешние грибы, скоро не изладятся.
Иноземные купцы судили-рядили, а около устья речки Соломбалки уже возвышался на сваях помост верфи, торчали столбы для навеса.
В день закладки Апраксин появился на верфи с рассветом, все проверил, осмотрел вместе со Скляевым, вздохнул:
— Ну, слава Богу, кажись все на месте.
Приехал Афанасий с монахами, осмотрев строения, успокоил воеводу:
— Не тревожься, Федор Матвеич, обойдется сия канитель, как заведено.
К полудню вокруг сооруженного помоста обустроилось духовенство: архиепископ, священники, дьякон, певчие, курился дымок от кадила. Рядом, на лавке, лежал на белом полотенце большой молоток и двухвершковые кованые гвозди. Около лавки стояло ведро смолы. Посреди помоста лежал четырехвершковый в поперечине, длинный дубовый брус — киль будущей яхты. Вдоль него в фартуке, заложив руки за спину, прохаживался Скляев.
В стороне, под навесом, на лавках стояли три ендовы с водкой, блюда с разной снедью для угощения гостей, отдельно на столе — для царя и для свиты.
Петр пришел на шняке под парусом прямо с Моисеева острова, был он в хорошем настроении.
— Ну, Федор, почнем первое судно для Беломорья ладить?
У Апраксина как-то полегчало на душе, передался настрой царя.
Едва царь ступил на берег, хор величаво пропел «Многия лета».
Размашистым шагом царь подошел к помосту, встал рядом со Скляевым, кивнул Афанасию. Начался молебен. Прочитав молитву, размахивая кадилом, архиепископ прошел вдоль киля и окропил его святой водой.
— Помост проверил? Уклон не мал? — спросил Петр Скляева.
Скляев склонил голову, вполголоса ответил:
— Все в порядке, для яхты в самый раз.
— Давай.
Скляев поднял ведерко, макнул кисти. Петр жирно обмазал часть бруса со всех сторон.
— Где дуб добыли?
— Владыко из своих запасов раздобрился, — ответил Апраксин.
Скляев с поклоном протянул Петру молоток и гвоздь. Царь взял, играючи вскинул молоток, другой рукой подбросил гвоздь, опустился на колено и привычными размеренными ударами начал вгонять гвоздь в киль.
Началась церемония закладки.
Апраксин махнул шарфом — рявкнула батарея, стрельцы палили вверх из пищалей. Вслед за царем вбили свои гвозди Шеин, Бутурлин, Апраксин, Троекуров.
Церемония сопровождалась, как водится, застольем.
Толпа, толкаясь и громко шикая друг на друга, двинулась к угощению.
Петр поднял кружку, все примолкли.
— В сей час, — хрипловатый голос Петра разносился над притихшей толпой, — на землице двинской заложили мы доброе семя каравана морского на Беломорье. — Он на мгновенье остановился, вскинул руку в сторону устья Двины: — Отсель и далее поплывем…
В воеводских палатах царскую свиту ожидал накрытый стол.
— Афанасия пригласи непременно, — шепнул Петр Апраксину.
Тот растянул рот в улыбке:
— Еще намедни зван был, Петр Лексеич.
Царь позвал Скляева:
— Ты, Федосейка, останешься покуда за сержанта старшого. Мотри, чтобы петуха не пустили. Кончишь, сторожей выставишь и приезжай к Федору.
Застолье у Апраксина затянулось за полночь. Афанасий сидел не долго, перед уходом промолвил:
— Ты, государь, по нашему разумению, велико дело затеял. Но всякое семя само не прорастает, его лелеять надобно, выхаживать. И не токмо на земле нашенской архангелогородской, а и в других исконных местах русских. Благослови тя Господь, а наша церковь в том тебе подмогой будет…
Заложить-то яхту заложили, но дальше дело застопорилось. Чертежей «Святого Петра» не оказалось, а мастер-строитель уехал домой, в Голландию. Приказчик божился, что голландец строил на свой манер, без чертежей.
— Видимо, как и наш Карстен, — размышлял Петр и распорядился пока готовить впрок брусья, доски, кривули и сушить под навесом.
Воронин и Скляев подошли к Апраксину:
— Дозволь, мы нашу яхту обмерим в аккурат, вершок к вершку, форштевень, ахтерштевень и шпангоуты. Чего время-то терять?
Петр, выслушав Апраксина, загорелся, схватил линейку и сам лазил по трюмам со свечкой, кричал Воронину и Скляеву, а те записывали. Вечером царь чиркал по бумаге гусиным пером, старательно выводил линии. Апраксину понравилось, что-то получалось…
Иноземные корабли задерживались; коротая время, Петр зачастил к архиерею. В нем он нашел интересного собеседника. Чем-то он напоминал переславского Дионисия, но знал больше и умом был пораскидистей. Всегда при встрече с царем находил темы для разговоров, беседовали по-приятельски. Обычно Петра сопровождал воевода.
Узнав о затруднениях с постройкой яхты, Афанасий посоветовал:
— Ежели государь надумал сделать судно, подобное яхте, разумнее пригласить мастера из Голландии.
Петр про себя удивился. В Переславле Дионисий наставлял, здесь опять святой отец подсказывает. Спросил архиерея:
— Мыслишь, сами не выдюжим?
— Наши двинские умельцы мастерят гукоры[16] добротные, однако на другой манер. — Афанасий примолк, видимо, вороша память, и продолжал: — Припоминаю, твой батюшка, Алексей Михайлович, царство ему небесное, для сооружения «Орла» тож голландцев выписывал.
