Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов
— Насмотрелся ты на мертвецов, Педар-ага, — примирительно молвил Мажит. — Кому по силам видеть такое и не потерять рассудок? Не кричи. Слышишь грохот? То гневаются горные духи, сыплют камни на головы неверных, отдавшихся во власть подлых мыслей и грязных дел. Воля Всевышнего совершается неумолимо, при нашем участии или без него.
— Хитроумные слова говоришь, — выдохнул Фёдор. — И вот тебе мой ответ: отныне не отпущу от себя твою сестру!
Он схватил Аймани за руку, притянул к себе. Она дерзко глянула ему в лицо, усмехнулась, откинула башлык, подставив дождю рыжие косы. Сказала коротко:
— Будь по-твоему. Попробуй удержать!
* * *Туманное утро превратилось в сырой день. Эхо носило по лесу грохот дальних обвалов. Они продолжали движение по сосновому бору, повинуясь молчаливым указаниям Аймани.
Соколик сразу и безоговорочно принял её на своё седло, подчинился безропотно, принял ласку девичьих ладоней. Фёдор видел, как туманила её очи невиданная им нежность, как водила она руками по рыжей шкуре на шее коня, как перебирала тонкими пальцами тёмную гриву. Соколик косил на всадницу карим оком, скалил зубы в забавной лошадиной ухмылке. Наконец, ревность Фёдора обернулась угрюмой отстранённостью. Он выпустил из рук поводья, шагал в стороне, глядя с тоскою, как славно спелись друг с дружкой эти двое — оба рыжие, оба злые и непокорные, оба — так горячо любимые. Казак теперь разговаривал только с Мажитом да и то будто бы нехотя, с ехидством, через плечо.
— Какой там у нас аул на пути, скажи-ка, Мажит!
— Неведомо мне, Педар-ага. У сестры спроси — она знает.
— Да и Бог с ним, с аулом этим. Какое бы название он ни носил, всё одно куплю там себе ишака, только не такого, как твой Туман. Мне нужен одр помоложе.
— Лихому наезднику, как ты, Педар-ага, надобен лихой скакун, — уклончиво отвечал Мажит.
— Куда мне на лихом коне скакать! Видно, стар я стал. Не ты ли, Мажит-ага, говорил нынче утром, будто я ополоумел?
Они двигались бок о бок. Изумрудная трава влажно поблескивала под копытами Тумана. Аймани, верхом на Соколике, ушла далеко вперёд. Там, на невысоком холме, Фёдор видел останки разрушенной крепостной стены, силуэт сторожевой башни на фоне темнеющего неба.
— Я, Педар-ага, толковал в том смысле, — продолжал Мажит, — что тяготы войны, трудности похода утомили тебя. Легко ли человеку вдали от родного края, семьи, родителей? Что есть для тебя в этих горах? Тут нет даже отчих могил, кои можно оросить слезами доброй памяти в минуты горестных испытаний. Мы с сестрой, любя тебя за честность твою и добрый нрав, стараемся скрасить твоё одиночество в горькой разлуке. Как можем, стараемся! Но силы наши не велики, а возможности ограничены.
— Которую уж неделю мотает нас дьявол по этим горам... или то шайтан ваш, а, Мажит? Куда мы идём? Не сбились ли с дороги? Может быть, Аймани гонится за кем-то? Не ищет ли, голубка, какую потерю?
Фёдор всматривался в гладкое, ни морщинки, и совершенно бесстрастное лицо Мажита. В его глубоких глазах, чёрных, как вода в тихом лесном озере, покоилось молитвенное умиротворение.
— Мы дойдём до Коби, Педар-ага, заберём Сюйду-ханум, доставим её Ярмулу и...
— И что? — Фёдор усмехнулся, а Мажит потупил взор.
— ...и получим награду...
* * *На ночь остановились в давно покинутых руинах. Островерхие домишки — одна дверь, одно оконце, — сложенные из грубо отёсанного камня, теснились вокруг древней башни. Когда-то, должно быть в незапамятные времена, селение окружала величественная стена, с бастионами и могучими вратами. Теперь зубцы стен обвалились, черепица исчезла с крутых крыш, большую часть крепостных стен разобрали жители окрестных аулов для строительства собственных жилищ, улочки заросли густой травой, площадь перед башней стала пастбищем для скота. Аймани верхом на Соколике объехала селение кругом, заглядывая в каждую дверь, пока наконец не выбрала место для ночлега. Фёдор покорно подпирал плечом стену древней башни, смотрел внимательно, как яркое золото её кос блестит и змеится по чёрному войлоку плаща. Вот она спешилась, вот скрылась в темноте дверного проёма. Мажит в сторонке рассёдлывал Тумана. Ушана давно уж и след простыл. Верный сторож отлучился, как обычно по вечерам, на поиски пропитания или по каким-то иным ведомым лишь ему одному собачьим делам.
— Огня бы развести, — сказал Фёдор в темноту дверного проёма, за которым скрылась Аймани. — Вымокли ведь до исподнего. Просушиться бы.
— Иди сюда, милый, — был ответ.
— Милый? — усмехнулся он. — Это я-то? Сомневаю-ся... Уж думал я, будто милы тебе лишь мой конь да твой тугой лук, ну ещё эти мокрые леса да мрачные горы...
Он шагнул в полумрак покинутого жилища. Она сидела на куче соломенной трухи. Мокрый войлок плаща темнел рядом. А она уж и косы успела расплести, раскидала пряди по плечам. В полумраке ярко белело её узкое лицо и тонкие кисти рук. Слабый вечерний свет освещал пространство перед ней через дыру в ветхой крыше.
— Тут и огонь можно развести. Прямо здесь, под дырой. Дождик поутих. Надеюсь, выживет наш костерок, — устало сказала Аймани.
Фёдор дрожал, словно в ознобе, рот его наполнился влагой — так захотелось ему обнять Аймани. Но пришёл Мажит с охапкой мокрого хвороста, и Фёдору пришлось прогнать прочь греховные мечты.
Развели огонь, сварили крупяную похлёбку из припасов, подаренных в Дарьяле. Ели жадно и быстро. На запах горячей еды явился Ушан. Устроился скромно, у порога в ожидании своей доли.
Варево пахло сладостно и странно. Фёдору ни разу ещё не доводилось пробовать такой еды. Он видел, как Аймани бросила в котелок горстку мелко порубленной сырой травы со странными желтоватыми соцветиями. Заметив изумление Фёдора, пояснила, что травка эта редкая и растёт лишь в том лесу, через который они путешествовали этим днём. Дескать, ещё бабка её в незапамятные времена и только в это время года специально совершала утомительное путешествие в заповедный этот лес, чтобы нарвать такой травы в пору её цветения. Трава эта помогает выздоровлению после тяжёлых хворей или родов, придаёт силы, умеряет тревогу. Наскоро поев, Аймани накинула на плечи мокрый плащ.
— Я буду первая дежурить. Спите, — сказала строго и вышла в ночь.
— Что за причуда — добавлять во всякую пищу горную траву? — бормотал Фёдор, поудобнее пристраивая папаху под голову. — И всей корысти-то — маленькая миска жидкой похлёбки со шматком тощего мяса — а сыт и доволен. И что за трава-то? Неужто у неё нет названия?
— Эти места богаты разными причудами, — уклончиво ответил Мажит. — Ты у Аймани спроси. Она все названия знает. Её бабка врачевательницей была в нашем ауле.
— Её бабка? — усмехнулся Фёдор. — А твоя бабуля, разве не она же?
— Мы рождены в один и тот же год, но от разных матерей, — просто ответил Мажит.
— Таких порядков христианской душе никогда не понять, — пробормотал Фёдор засыпая.
Уже сквозь сон он слышал смех Аймани:
— Не успеет родиться ещё одна луна, как наш казак станет таким же святошей, как ты, брат.
Той ночью ему приснился родной перевоз. Будто плывёт он на широкой лодке с плоским дном через осенний Терек. В эту пору воды в реке мало, и он, касаясь длинным шестом дна, толкает судёнышко к противоположному берегу. Вот они, родные камыши, густые заросли ивняка. Две женщины стоят рядом на берегу. Одна высокая, худощавая, рыжеволосая. Ни тени улыбки на строгом, бледном лице. Другая — маленькая, пышнотелая и смуглявая. На румяных щёчках — игривые ямочки, озорные чёртики пляшут в весёлых карих глазах, золотой крестик поблескивает в широком вырезе сорочки, норовя спрятаться в тёплой ложбинке между пышными грудями. Машенька и Аймани ждут его на противоположном берегу. Смотрят ласково, улыбаются...
* * *Он проснулся внезапно, как от пинка. Это тревога ткнула его под рёбра тяжёлым, покованным сапогом. Открыл глаза. Ночь ещё не миновала — в пустом проёме двери он увидел тёмное небо. Под боком жарко тлели угольки не успевшего погаснуть костерка. По другую его сторону смиренно посапывали Мажит и Ушан. Они спали рядом, прижимаясь друг к дружке спинами, согреваясь. Из-за стены слышалось сонное фырканье Соколика. Вроде бы всё на месте, но чего-то не хватает. Где Аймани? Сердце встрепенулось, подпрыгнуло, бешено заколотилось в груди.
«Наверное, вышла наружу, — размышлял Фёдор, шаря вокруг себя руками в поисках сапог. — Наверное, дозором ходит вокруг, мокнет в сыром тумане. Потому и Соколик не спит, её дожидает...»
Он вышел на улицу. Тишину нарушало только сонное дыхание Тумана да тихое фырканье Соколика, беспокойно переступавшего стреноженными ногами. Одинокая ночная птица ухала в ветвях молодого дубка, выросшего неподалёку от их нечаянного пристанища.
