Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов
— Крепко получил твой барин по шее. — Фёдор услышал новый голос. — Будет благодарить, как очнётся... А ты-то ловок, парень. На вид хлипенький рохля, а на деле — сражаться тоже мастак.
— Я нечаянно, — отвечал хитрый Мажит. — Аллах сподобил отвести страшный удар.
— Аллах, говоришь, сподобил? Не думаю, что дело тут в твоём Аллахе. Чтоб так ловко простой дубиной орудовать, премного упражняться надобно. Терпению и трудолюбию Аллах тебя сподобил, не в пример твоим соплеменникам...
Фёдор осторожно приоткрыл правый глаз. Прямо над собой, рядом с узким ликом верного Мажита, он увидел голубоглазую, изукрашенную шрамами от сабельных ударов, курносую физиономию. Грязная фуражка, бывшая некогда кипенно-белой, покрывала буйную, седеющею шевелюру подполковника Разумова.
— Нет, нет! — горланил Разумов. — Не носите спасителя в дом! Ставьте носилки здесь, под навесом. Пусть страдалец за государя и отечество дышит свежим воздухом этих треклятых гор. Э, да он очи отворил! Ура!
Разумов склонился к самому лицу Фёдора. Казак ощутил острый запах перегара.
— Что, брат, морщишься? Иль ты трезвенник? Аллах употреблять не дозволяет? Ха-ха!.. — и он снова хрипло рассмеялся.
* * *Более суток провалялся Фёдор под навесом, возле подполковничьего дома. Пышущий жаром бок тандыра согревал его ночью. Днём тело и душу врачевали запахи свежего теста и раскалённых угольев вкупе с заботами Мажита. К вечеру второго дня он совсем уже очухался и запросился в баню.
Там, в парной, устроенной полковыми умельцами по русскому обычаю, тот самый рябой солдатик, Прошка — ординарец подполковника Разумова, как следует отхлестал его дубовыми вениками, заботливо оберегая раненую руку.
— Эх, паря, сколь много шрамов на тебе. Сколь много свежих-то. Эть, с десяток лет из боёв не выходил? Что молчишь? Лениво разговаривать? Ну, молчи, молчи...
Впрочем, долго отмалчиваться у казака не получилось. Разумов явился на следующий день, после полудня. Фуражка его снова была так же бела, как вершина Эльбруса, а серебро аксельбантов блистало, подобно струям горных потоков в лучах рассветного солнца.
— С ночи, как горные козлы, со скалы на скалу скакали. Напали на след Йовты с сотоварищами. Да всё без толку. След потеряли в Волчьем ущелье... Впрочем, надеюсь, теперь они долго из логовища не выйдут. Завтра обоз к Грозной отправим. Еле спасли обоз-то. Порох и свинец — хорошая добыча для детей окрестных гор. Из Тифлиса в Грозную шёл себе обоз, шёл, шёл, пока до Коби не дошёл...
Фёдор дрогнул и насторожился, а Разумов продолжил:
— Подошли к Коби, глядь: а на башне чёрный флаг воздет. Чума! Что делать? Пришлось оставить Коби в стороне и отправиться прямо к нам, в Дарьял. Долго тащились — волы и лошади устали, люди устали. Всё это я сам не видел. Мне рассказал о том старший обозного конвоя Васька Лукин. Он из ваших. Тоже казак. Знаешь такого? Что, не знаешь? Ну и ладно...
Подполковник уселся рядом с Фёдором на скамью, снял фуражку, пригладил седеющие кудри белой рукой.
— Полторы версты не дошёл обоз до Дарьяла — попал под обстрел. Уже голова обоза у самых наших ворот оказалась, когда напали они. Палят из кустов, злые как черти. И вот что, парень, я тебе скажу: воевал я француза на Бородинском поле, в Вене с государем императором Александром Павловичем бывал, и в Праге тоже. С Турками воевал. Но злее народа, чем в этих горах, не приходилось мне видеть. Недаром их чума косит. Ой, недаром. Пытался я их словом человеческим усовестить — не вышло. Не понимают они слов ни одного из человеческих языков. Пришлось пушки к воротам выкатить. И что? Басурмане, как пушечные дула увидали, — сразу за камни попрятались. Но палить из ружей не переставали. Эх, ещё десять человек положили, нехристи!
Подполковник закурил. Помолчал. Бесшумно подошёл Мажит. Тихо уселся в изголовье Фёдоровой лежанки.
— Я смотрю, парень, хозяин твой сильно пострадал, — обратился Разумов к нему. — Не говорит со мной...
— Пулей плечо задело, — смиренно ответил Мажит. — Черкеска больше пострадала, нежели тело. Ну и голова, конечно. Лежит второй день.
— Отменно русской речью владеешь, малец. — Разумов нащурил глаза. — А хозяин-то твой всё молчит. Почему?
— Неведомо мне это. — Мажит потупил взор.
— Может быть, он испугался? Нет, не похоже. Рожа у него зверская. Может, язык пушечным ядром оторвало? Тоже — нет. Вместе с языком всю рожу разворотило б. А может быть, он, твой хозяин, просто-напросто шпион, а?
Мажит молчал.
— Значит, верно я догадался — шпион!
— Да какой же он шпион! — не выдержал Мажит. — Он же тебе жизнь спас!
Фёдор, тяжко вздохнув, приподнялся, уселся, крепко ухватившись за края лежанки руками. Голова больше не кружилась. Из тени навеса ему хорошо был виден злосчастный обоз — груженные мешками и ящиками телеги, крытые войлоком повозки, зелёненькая травка пробивается меж камней вымощенного крепостного двора. На дворе полно народу. Солдатики в чувяках поверх мохнатых, вязанных гамаш, в невероятных зипунах и портупеях. От формы на некоторых только и остались, что плоские как блин беловерхие бескозырки. Тут же странные личности в черкесках и надвинутых на глаза папахах. Многие украшены русскими орденами Святых Георгия, Владимира и Анны. Только по ним, по орденским лентам, да по босым лицам и можно порой отличить офицера русской армии от нахчийского или кабардинского князя. Вооружены кто во что горазд. Тут и ружья разноплеменного изготовления, и кинжалы, и шашки нахчийских мастеров, и булатная сталь из Персии или Аравии. А пистолеты? Рукояти-то у них и костяные, и заморского дерева, именуемого почему-то красным. А украшены-то и самоцветными каменьями, и чуть ли не позолотой. А кони? Всё арабские да карабахские скакуны. Редко увидишь метиса или меленькую калмыцкую лошадку.
Другое дело — казаки. Казака-то — его издали видно, что он казак. Он, конечно, тоже в лохматой бараньей шапке. Только носит он её по-другому — всему миру ясные очи показывает, под лохмотьями шерсти не прячет. Штаны казак носит широкие, с лампасами и в сапоги их заправляет. Голенища у сапог не высокие, но и не низкие, а такие, как в притеречных станицах изготавливают. И обязательно на боку у казака шашка Анна или шашка Ксения, или верная подруга с иным красивым именем в ножнах, украшенных кистями и серебряной чеканкой. В стороне, у коновязи, — кряжистые крестьянские коняги и добрые казацкие лошади, выносливые и смирные. Там же волы с устрашающего вида рогами. Там же Соколик. Стоит дружочек, опустив долу красивую голову. Скучает. Рядом видны белёсые уши Тумана.
«Эх, тикать надо отсель», — подумал Фёдор.
Волчка и Митрофанию он нашёл рядом, на лежанке. Как брат с сестрой пристроились они под боком захворавшего батьки. Фёдор мельком, с нежностью, глянул на Мажита. Аккинский грамотей осунулся. На смуглых щеках проступила усталая бледность. Сутки без перерыва валяясь в полузабытьи, Фёдор постоянно чувствовал его заботливое присутствие. Эх, видно, не научился акинец доверять казакам. Привык бояться и ненавидеть — вот и прибрал заботливо оружие, положил Фёдору под бок подальше от греха.
— Ого! — захохотал Разумов, рассматривая фигуру Фёдора. — Это мода у вас, чеченов, такая пошла, кучерявые чубы отращивать? Наверное, для того, чтобы станичным девкам быть по нраву. Мало огненного взора да резвого коня! Бритая башка не нравится станичным магдалинам. Им подавай чуб кучерявый!
Фёдор в сердцах сплюнул, выхватил Волчка из ножен.
— Понял, понял. — Разумов вскочил, отступил на два шага в сторону, выставив перед собой руки. — Ты для того меня от татарской пики спас, чтобы лично татарской шашкой зарубить!
Фёдор выдохнул. Лезвие Волчка со звоном вошло в сухую землю рядом с тандыром.
— Не скрывайся. — Разумов шептал, стараясь удержать смех.
Простое лицо его излучало радость и довольство.
— Я тебя запомнил, казак. Видел в Грозной. Ты у Алексея Петровича при штабе служишь? Тайное задание?
Фёдор нехотя кивнул.
— Эх! И в этих забытым богом местах не обходится без романтики и весёлых приключений! А борода тебе идёт, солидней делает. Но на нахчи ты всё равно не похож. Знаешь почему?
— Почему? — буркнул Фёдор без любопытства. Уж больно надоел казаку и говорливый подполковник, и его ватага головорезов, именующая себя регулярной частью русской армии. Да и мысли об Али — диком волке не давали покоя. Или то был не он, не Али?
— А потому что глаз у тебя тёплый. И борода, и черкеска, и кольчуга под ней, и конь твой злющий — всё как у татарина. Бывают и у басурман глаза вот такого же орехового оттенка, как у тебя и пса твоего...
— Ну спасибо, ваше благородие!
— Да ладно, не благодари... Но у басурман даже ореховый глаз холоден и жесток. Это если не считать баб, конечно. У баб во взгляде всегда томная поволока, эдакие омуты. Не замечал?
