Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей
— А они съедобные?
— Их только олени едят, — рассмеялась Альма. — Притом очень голодные олени.
— Как прелестно, должно быть, быть оленем, — задумалась Ретта, — но только не оленем под дождем — тогда, пожалуй, очень даже незавидно и неуютно! Расскажите мне об этих роголистниках, мистер Джордж Хоукс. Но только расскажите так, чтобы пустоголовому человечку вроде меня было понятно.
Это было несправедливое требование, ведь Джордж Хоукс умел рассказывать только одним способом, как подобает ученому-эрудиту, а это совсем не годилось для «пустоголовых человечков».
— Что ж, мисс Сноу, — смущенно проговорил он, — это одно из самых примитивных растений…
— Нехорошо так о них отзываться, сэр!
— …и они относятся к автотрофам.[20]
— Их родители, должно быть, очень ими гордятся!
— Хм… ээ… — запнулся Джордж. На этом слова у него закончились.
Тут Альма вмешалась, сжалившись над ни:
— Ретта, автотроф — это тот, кто сам добывает себе пищу.
— Значит, мне в жизни не стать роголистником, — с печальным вздохом провозгласила Ретта.
— Это вряд ли! — отвечала Альма. — Но роголистники тебе наверняка понравятся, если ты узнаешь их получше. Они очень хороши под микроскопом.
Ретта пренебрежительно махнула рукой:
— Ох уж эти микроскопы! Никогда не знаешь, куда там смотреть!
— Куда смотреть? — Альма пораженно рассмеялась. — В окуляр, Ретта, куда же еще!
— Но он такой маленький, а когда видишь такие крошечные предметы, это так пугает. Мне дурно становится. А вам когда-нибудь становится дурно, мистер Джордж Хоукс, когда вы в микроскоп смотрите?
Джордж был поставлен в тупик этим вопросом и явно не мог дать на него умный ответ, поэтому уставился в пол.
— Тихо, Ретта, — сказала Альма. — Нам с мистером Хоуксом надо сосредоточиться.
— Если и дальше будешь на меня шикать, Альма, придется мне найти Пруденс и ей надоедать, пока она рисует цветочки на чайных чашках и пытается убедить меня стать благоразумнее.
— Иди же! — добродушно погнала ее Альма.
— Что вы за парочка такая, — не унималась Ретта. — Просто не пойму, зачем так много работать. Хотя… если иначе вы шлялись бы по игорным домам и салунам, в этом нет вреда…
— Иди! — мягко подтолкнула ее Альма.
И Ретта ускакала вприпрыжку, оставляя Альму с улыбкой, а Джорджа Хоукса — в полном недоумении.
— Должен признаться, что не понимаю ни слова из того, что она говорит, — заметил Джордж, когда Ретта испарилась.
— Спокойствие, мистер Хоукс. Она тоже вас не понимает.
— Так почему она вечно ходит за вами по пятам? — вслух задумался Джордж. — Неужели думает, что станет лучше, находясь все время рядом с вами?
От этого комплимента лицо Альмы загорелось довольным румянцем — ей было приятно, что Джордж считает ее общество облагораживающим, — но она лишь ответила:
— Никто никогда не поймет мотивов Ретты, мистер Хоукс. Как знать? Может, она думает, что это я с ней рядом стану лучше.
* * *К Рождеству Ретта Сноу так подружилась с Альмой и Пруденс, что стала приглашать сестер Уиттакер на чай в свое поместье, отвлекая Альму от изучения ботаники, а Пруденс — от всевозможных занятий, которым та посвящала свое время.
Чай дома у Ретты был абсурдным времяпровождением, что вполне соответствовало абсурдной натуре Ретты. На выбор предлагался ассортимент прелестных пирожных с глазурью и декоративных сэндвичей, которыми заведовала (если это можно так назвать) симпатичная, но бестолковая ирландская горничная. В этом доме никогда не велись беседы сколько-нибудь интересные или содержательные, зато к дурачествам, развлечениям и шуткам Ретта была готова всегда. Она даже уговорила Альму с Пруденс играть с ней в глупые комнатные игры, предназначенные для маленьких детей: в «почтальона»,[21] «замочную скважину»[22] и «немого оратора»[23] (эта была лучше всех). Это было ужасно глупо, зато очень весело. Дело в том, что Альма и Пруденс раньше никогда не играли — ни друг с другом, ни с другими людьми. До знакомства с Реттой Альма даже толком не понимала, что такое игра.
А Ретта только играть и умела. Ее любимым времяпровождением было читать заметки о несчастных случаях в местных газетах, на забаву Альме и Пруденс. Это было непростительно, но смешно. Надев шарф и шляпу и говоря с иностранным акцентом, Ретта разыгрывала самые кошмарные сцены из хроник: младенцы, упавшие в камин; рабочие, которым снесло голову упавшей веткой дерева; мать пятерых детей, свалившуюся из кареты в канаву, полную воды (и утонувшую вниз головой, с торчащими вверх сапогами, на глазах кричащих от ужаса детей, которые беспомощно на все взирали).
«Нельзя над таким смеяться!» — протестовала Пруденс, но Ретта не останавливалась до тех пор, пока они от смеха дышать не могли. Иногда Ретта так смеялась над собой же, что вовсе не могла прекратить. Она полностью переставала контролировать свои чувства, и ее охватывал буйный приступ веселья. Бывало, она даже каталась по полу, пугая остальных. В такие минуты казалось, будто Реттой, оседлав ее верхом, управляет некая демоническая сила. Она смеялась до судорожных хрипов, лицо ее темнело, и на нем появлялось выражение, близко напоминавшее страх. И уже когда Альма и Пруденс начинали за нее бояться, Ретте удавалось собраться. Она вскакивала на ноги, утирала мокрый лоб и восклицала: «Хвала небесам, что у нас есть земля! Иначе где бы мы сидели?»
Да, Ретта Сноу была самой чудной маленькой мисс в Филадельфии, но в жизни Альмы и Пруденс она играла особую роль. Когда они были втроем, Альма чувствовала себя почти нормальной девочкой, а раньше с ней такого никогда не случалось. Хохоча с подругой и сестрой, она переставала быть Альмой Уиттакер из «Белых акров» и могла притвориться обычной девушкой из Филадельфии. Она больше не была той самой Альмой Уиттакер, богатой, чрезмерно занятой, высокой и некрасивой молодой женщиной, чья голова была забита наукой и иностранными языками, чьему авторству принадлежало уже несколько дюжин научных публикаций, в чьей голове ежеминутно проплывали шокирующие эротические картины под стать древнеримским оргиям. В присутствии Ретты все это блекло, и Альма могла быть просто девчонкой — обычной девчонкой, которая ест пирожное с глазурью и хихикает над глупой песенкой.
Кроме того, Ретта была единственным человеком на свете, способным заставить смеяться Пруденс, и это было поистине чудом. Когда Пруденс смеялась, она удивительным образом преображалась из холодной молодой дамы в милую школьницу. В такие минуты Альме казалось, что и Пруденс почти способна быть обычной девушкой, и, повинуясь порыву, она обнимала сестру, радуясь, что она рядом.
Но, к сожалению, подобная теплота между Альмой и Пруденс возникала лишь в присутствии Ретты. Стоило сестрам покинуть пределы дома Сноу, чтобы пешком отправиться в «Белые акры», снова повисала тишина. Альма не оставляла надежду научиться чувствовать эту душевную близость и в отсутствие Ретты, но все было бесполезно. Даже попытка пересказать одну из шуток или анекдотов, услышанных днем, на долгом пути домой не увенчивалась ничем, кроме неловкости и смущения.
Однако во время одной из таких прогулок в феврале 1820 года Альма, расхрабрившись, все же рискнула. И осмелилась снова заговорить о своей симпатии к Джорджу Хоуксу. Точнее, призналась Пруденс, что Джордж как-то назвал ее блестящим микроскопистом и это принесло ей огромное удовольствие.
— Хотела бы я однажды выйти замуж за такого, как Джордж Хоукс, — хорошего человека, который поощрял бы мою работу, а я бы им восхищалась, — призналась Альма.
Последовало долгое молчание — Пруденс не ответила, — и Альма продолжала:
— Я все время думаю о нем, Пруденс. Иногда даже воображаю, что… обнимаю его.
Смелое утверждение, но разве обычно сестры не разговаривают о таком? Разве во всей Филадельфии обычные девушки не обсуждают с сестрами юношей, которых хотели бы видеть своими поклонниками? Не делятся сердечными надеждами? Не мечтают о будущих мужьях?
Но ее попытка сблизиться с сестрой ни к чему не привела.
Пруденс лишь ответила: «Понятно» — и не стала продолжать обсуждение. Остаток пути до «Белых акров» девушки прошли в привычном молчании. Затем Альма вернулась в кабинет — закончить работу, которую не дала ей утром завершить Ретта, — а Пруденс просто исчезла, как было ей свойственно, занявшись своими делами.
Больше Альма никогда не заводила с сестрой подобные откровенные беседы. Чем бы ни была та таинственная нить, которую удалось протянуть Ретте между Альмой и Пруденс, стоило сестрам остаться одним, как нить обрывалась, и так было всегда. Исправить это было невозможно. Однако порой Альма невольно представляла, на что стала бы похожа их жизнь, будь Ретта их младшей сестренкой — самой маленькой, избалованной и глупенькой, которая любого могла обезоружить своей простодушностью и погрузить в состояние тепла и любви. Если бы только Ретта была Уиттакер, а не Сноу! Может, тогда все было бы иначе. Может, Альма и Пруденс под ее влиянием научились бы доверять друг другу, сделались бы близки, подружились бы… стали настоящими сестрами.
