На день погребения моего - Томас Пинчон
— Тысячи, — заверил его Бивис.
Киприан с трудом сдержался, чтобы не испепелить его взглядом, а очень хотелось — вместо этого он улыбался Даниле уголком рта, то и дело быстро косясь на Бивиса.
— Мне понадобится оружие, — сказал Данило тоном, который позволял предположить, что после этого он перейдет к обсуждению денег.
— Нужно встретиться с членами «Черной Руки», — резко сообщил Бивис Мойстли, дернув бровью, что означало «Разве это не очевидно?».
Воцарившееся после этого молчание можно было почти почувствовать, как барабанную дробь. Что такой шифровальщик невысокого ранга, как Бивис, мог знать об этой внушавшей повсеместный страх Сербской организации? Уже не в первый раз Киприану пришло на ум, что Бивиса могли приставить шпионить за ним, возможно, задание Деррика Тейна, возможно, это — один из многих агентов, которые по очереди следят за ним в пользу Тейна.
Обычное явление на Балканах: если кто-то следил за освободительным движением и искал, кого бы из его членов превратить в двойного агента, из Южных Славян выбор был невелик, если был вообще. Националисты и революционеры здесь действительно верили в то, что делали.
— Иногда попадется болгарин или русский, притворяющийся местным. Русский мать родную продаст за стакан водки.
И, кого бы вы думали, Киприан встретил в тот вечер, действуя почти безрассудно: своих бывших оппонентов Мишу и Гришу. Это произошло на другом берегу реки на Каревой улице, в «Дер Лила Штерн», бывшем австрийском военном борделе, переоборудованном для более неопределенных целей. Киприан и Бивис пили илавку с сельтерской. Маленький кафешантанный оркестрик играл за спиной молодой певицы и танцовщицы в костюме гаремного стиля, покрывала которого больше открывали взору, чем прятали.
— Должен сказать, — заметил Бивис, — она сногсшибательна!
— Да, — согласился Киприан, — а видишь вон тех двух русских, которые направляются к нашему столику, думаю, они хотят уладить со мной старые счеты, так что если ты согласишься притвориться вооруженным телохранителем, возможно, немного импульсивного склада характера, это будет очень любезно с твоей стороны..., — нервно нащупывая пистолет Уэбли во внутреннем кармане пиджака.
— Кипрскни! — закричали они. — Мы думали, что ты умер!,
и другие приятности. Вовсе не собираясь сожалеть о делах полковника Кеуча, эти двое словно обрадовались, встретив старого знакомого, и поспешили сообщить ему, что оставили свой образ жизни, который вели на Пратере, в далеком прошлом.
— Застрелить тебя? — воскликнул Миша. — Нет! С чего бы нам этого хотелось? Кто за это заплатил бы?
— Даже если бы кто-то заплатил, это всё равно не стоило бы наших усилий, — добавил Гриша. — Да, ты немного похудел, но чистка всё равно заняла бы слишком много времени.
— Твой Полковник сейчас где-то здесь, — вскользь обмолвился Миша. — Вот так зрелище было в Вене.
Киприан слышал историю, вошедшую в фольклор отрасли. Когда, наконец, пришло время Полковника, сослуживцы оставили его в кабинете Военного Министерства наедине с заряженным пистолетом, ожидая традиционного благовоспитанного самоубийства. Вместо этого Кеуч схватил пистолет системы Борхардта-Люгера и начал палить по всем в пределах досягаемости, расчистил себе выход из Министерства на Плац-ам-Хоф, по соседству там Кредитное Общество, они подумали, что это ограбление, и начали стрелять в ответ, Хофбург вскоре превратился в Додж-Сити, а потом Кеуч сбежал — если верить легенде, на «Восточном экспрессе», следующем на восток. После этого его никто не видел.
— Официально никто не видел, — сказал Миша.
— Шантаж больше не действует, — Гриша чуть не плакал. — Предпочитаете представителей своего пола? Ну и что? В наше время это способствует карьерному росту.
— Боюсь, в Разведывательной Службе Ее Величества еще не так просветлены, — сказал Киприан.
— Турция была раем, — томился Миша, — эти мальчики с глазами цвета инжира.
— Теперь уж не то, конечно. Константинополь превратился в пустыню. Ничего нет молодого в Младотурках, на самом деле это — банда старых пуританских кумушек.
— Но, должен сказать, — возразил Киприан, — они проявили поразительную сдержанность в кровавой бане для оттоманского сброда, исключая совсем уж неисправимые случаи, вроде Фехим-Паши, старого главаря шпионов...
— Да, а эта операция в Бурсе, — широко улыбнулся Гриша. — Довольно стильно, не правда ли?
Киприан прищурился.
— Вы двое...каким-то образом...не были ли...посредниками в этой операции?
Миша и Гриша переглянулись и захихикали. Несколько пугающе. Киприан испытал резкое желание оказаться где-то в другом месте.
— Почти единственный пункт, по которому в последнее время достигли соглашения англичане и немцы, — сказал Миша.
— Бедный Фехим, — сказал Гриша, — и в этот момент его товарищ, смотревший на входную дверь, начал вести себя странно.
Киприан, не обладавший даром ясновиденья, тем не менее, понял, кто только что вошел. Немного погодя он рискнул украдкой посмотреть через плечо. Кеуч носил монокль, который многие сначала ошибочно принимали за искусственный глаз, и, хотя он окинул Киприана беглым взглядом, кажется, не узнал — но это могло быть частью его нынешней игры.
— Ты уж меня извини, Лейтвуд..., — проворчал Бевис, быстро потянув Киприана за руку.
— Не сейчас, Мойстли, я предаюсь ностальгии.
Пока на землю опускалась тьма, муэдзины кричали призывы на молитву с сотен башен: до заката, после заката, и еще раз — при последних проблесках дня. Здесь под музыку аналогичной тональности танцевали сифте-телли, словно, как и для молитвы, для этого танца необходимо было отчуждение тела от повседневной простоты.
Кажется, очень много молодых мужчин в городе знали полковника, но столь же многие и стеснялись, когда подходили, чтобы его поприветствовать. Из любопытства Киприан подошел и присоединился к группе, тесно столпившейся вокруг стола Полковника. Вблизи он заметил роковую неравномерность длины усов Кеуча, потертость отворотов пиджака и брюк, сигаретные пропалины и следы вторжения моли, а также более земных вредителей. Полковник распространялся на тему достоинств Пятнадцатого Военного Округа, также известного как Босния.
— В Венском генеральном штабе всегда присутствовал прусский элемент, что делало жизнь, полную человеческих удовольствий, сложной, если не вовсе невозможной. Офицерская честь...самоубийство...тому подобное.
Воцарилось неловкое молчание.
— А здесь — более сбалансированный подход к жизни, и Пруссофилы наносят меньше вреда.
Он, подобно горькому пьянице, погрузился в свою историю, подробный перечень жалоб. Уши не навострились. Впрочем, Киприана посетила спокойная мысль, что Кеуч не настолько пьян. Взгляд оставался
