Семь престолов - Маттео Струкул
Аньезе с восхищением разглядывала яркие цвета и тонкие узоры. Она взяла в руки туза пентаклей, и ей показалось, что от него исходит тепло. Рассматривая карту, Аньезе поймала себя на необычном ощущении: она словно прикоснулась к настоящему сокровищу. Получив от возлюбленной подобный подарок, Филиппо Мария навсегда останется с ней.
— Знаете, Микеле, — продолжила она, — я хотела бы попросить вас сделать еще кое-что.
— Слушаю вас.
— Я подумала… А если добавить новые фигуры? Самое прекрасное, что дает умение работать с красками, позолотой, украшениями, цветом и тенью, — это как раз создание изображений людей и сказочных мест, как те, которые вы показали мне ранее. Возможно, удастся использовать сюжеты миниатюр, которые вдохновили вас и которые вы научились воспроизводить в собственных работах. Что скажете, сумеете вы изготовить для меня такую колоду?
— С превеликим удовольствием, мадонна. Если таково ваше желание, то я с радостью добавлю изображения людей на карты мамлюков и создам для герцога нечто поистине уникальное.
— Это было бы чудесно, маэстро Микеле, особенно если у вас получится сделать миниатюры многоплановыми, символичными, с тайными смыслами и скрытыми загадками. В тех изображениях, что вы показали мне, больше всего поражает именно множество значений, которые они воплощают в себе. Тогда каждый игрок — или, лучше сказать, зритель — увидит их одинаково и в то же время по-разному. Если вам удастся соединить двенадцать месяцев братьев Лимбург, доски Трше-боиьского алтаря и откровения «Алтаря святой Варвары» мастера Франке, вероятно, получится воистину бесценное сокровище.
— Великолепная идея, ваша светлость. Признаюсь, я поражен до глубины души. Еще никто не просил меня выполнить подобную работу, это огромная честь. И я уверен, что его светлость герцог Миланский будет счастлив иметь единственную в своем роде колоду, придуманную лично для него. Теперь я понимаю, почему он так любит вас: вы женщина невероятных достоинств, мадонна.
— Вы льстите мне, маэстро Микеле.
— Ничуть. Я лишь говорю то, что думаю, — ответил художник.
Затем он с ловкостью фокусника спрятал карты в складках плаща. Тот же удел ждал книги и холсты: быстрыми отработанными движениями живописец вновь сложил их в кожаную сумку.
Теперь маэстро Микеле был готов покинуть замок. Аньезе разрешила ему удалиться, отметив:
— Итак, я жду от вас новостей о выполнении нашего замысла. Я хотела бы сохранить уговор в секрете, по крайней мере до окончания работы, так что обращайтесь, пожалуйста, всегда напрямую ко мне. И вот, — добавила Аньезе, вынимая из ящика кожаный кошелек и передавая его художнику. — Чтобы не отпускать вас с пустыми руками.
Маэстро Микеле услышал, как внутри позвякивают дукаты.
— Бесконечно благодарю вас, ваша светлость. Обещаю, что колода будет соответствовать всем вашим пожеланиям.
— Именно этого я и жду от такого талантливого живописца, как вы.
Художник кивнул.
— Можете идти, маэстро Микеле, — сказала Аньезе.
Гость не заставил себя упрашивать. Он поднялся и, взмахнув широким черным плащом, будто ворон крылом, зашагал к двери.
ГЛАВА 31
ЭШАФОТ
Венецианская республика, площадь Святого Марка
Площадь Святого Марка была полна народу. После нескольких дождливых дней утро выдалось чудесным. На небе сияло солнце, освещая лагуну, и воды залива переливались перламутром. Деревянную трибуну для представителей закона сделали простой, без каких-либо украшений, но выточили и отполировали безукоризненно, словно столяры стремились довести работу до совершенства. Дож сидел в изящном кресле посередине; по обеим сторонам от него находились члены Совета десяти, облаченные в красные и черные мантии. Вместе они являли собой истинное воплощение власти Венецианской республики, и трибуна торжественно и солидно возвышалась над толпой, собравшейся на площади по случаю публичной смертной казни.
Все было готово. Эшафот поставили между колоннами Святого Марка и Святого Теодора. Палач сжимал в руках наточенный топор со сверкающим лезвием. Подул приятный ветерок, принесший с собой солоновато-горький запах моря. Неплохой день, чтобы умереть.
Карманьола прибыл в повозке, запряженной усталым мулом. На нем были ярко-красный дублет, берет из бархата и бордовый пурпуэн[15]. Руки приговоренному связали за спиной, а рот заткнули кляпом, но даже невнятное мычание, издаваемое кондотьером, который пытался вырваться из рук гвардейцев по пути к эшафоту, заставило толпу замолчать.
Для вынесения приговора понадобилось меньше месяца. Вопреки ожидаемому, пытки не заняли много времени: сломленный заключением в темнице дворца дожей рыцарь почти сразу признался в том, что уже было известно из полученных бумаг. Почти все судьи признали его виновным, но один все же воздержался.
Пройдя сквозь расступившуюся толпу к эшафоту, мул остановился. Возчик спустился с козел. Гвардейцы подхватили Карманьолу и передали его в руки палача, который без лишних разговоров пнул приговоренного между ног. Буссоне рухнул, как мешок с мукой; колени с сухим стуком ударились о доски. Он издал стон, из-за кляпа показавшийся еще более мучительным, и повалился набок. Из уголка рта потекла струйка слюны.
Некоторые женщины, не в силах вынести кошмарное зрелище, прикрыли глаза руками. Поставив Карманьолу на колени, палач сорвал с него берет и потянул за волосы, заставив положить голову на деревянную плаху.
На трибуне поднялся один из советников, Никколо Барбо. Уверенным голосом он произнес обычные в таких случаях слова:
— Франческо Буссоне, граф Кастельнуово-Скривии, Кья-ри и Роккафранки, по прозвищу Карманьола! Именем дожа Франческо Фоскари и Венецианской республики я приговариваю вас к смертной казни за государственную измену.
Затем знатный венецианец вновь опустился на место.
Палач занес топор над головой приговоренного и через мгновение обрушил его со всей силой, на какую только был способен. Раздался одновременно глухой и хлюпающий звук. Палач поднял топор, и все увидели, что, хотя Карманьола несомненно мертв, голова пока не отделилась от тела. Палач занес свое орудие во второй раз.
Сверкающее лезвие вновь обрушилось на шею приговоренного, однако голова по-прежнему держалась.
Лишь третьим ударом, под пристальным взглядом задохнувшейся от ужаса толпы, палачу удалось довести дело до конца. Он наклонился, подхватил отлетевшую голову Карманьолы за волосы и поднял ее в воздух, показывая публике и в первую очередь дожу и Совету десяти.
На площади воцарилась могильная тишина. Даже криков
