Горничная Карнеги - Мари Бенедикт
— Примите мои соболезнования, сэр, — сказала я.
— Спасибо, мисс Келли. Правду говоря, мне казалось, что отец покинул нас задолго до собственной смерти. С тринадцати лет я зарабатывал сам, чтобы обеспечивать семью, хотя мать продолжала вносить свою лепту починкой обуви и частенько засиживалась за работой далеко за полночь. И это вдобавок ко всем домашним трудам, лежавшим только на ней, ведь прислуги у нас тогда не было и в помине. С тех пор так оно и повелось: я остаюсь главным кормильцем семьи, хотя Том — под моим руководством — помогает мне вести дела в компаниях, в которые я вложил средства. Это отнюдь не оправдывает недавнюю некрасивую сцену, но, надеюсь, вам станет понятнее, из чего все проистекает. Мама твердо решила, что мы никогда больше не будем жить в бедности. И я с ней солидарен. Я всегда помню о своем долге перед семьей. — Его лицо посуровело, взгляд стал отсутствующим, словно он вновь мысленно переживал те далекие трудные времена.
— Наверняка это очень тяжелая ноша.
Очнувшись от задумчивости, он посмотрел мне прямо в глаза.
— Не тяжелее, чем у многих. К тому же мне повезло. Я почти сразу устроился на работу. Таскал катушки на ткацкой фабрике. Потом следил за паровой машиной на механическом заводе.
— Вы хорошо поднялись с тех времен, сэр.
— Работа рассыльным в телеграфной компании предоставила мне отличные возможности. Помните, я рассказывал вам о ней в конке? И я использовал каждый шанс, чтобы закрепиться там. Дабы никогда больше не возвращаться в грязный и шумный фабричный цех. — Он невольно поморщился при воспоминании.
— Можно спросить, что за возможности?
— В «О’Райли телеграф» я быстро продвинулся от простого разносчика телеграмм до телеграфиста. Я старался трудиться как можно лучше, чтобы стать самым быстрым и самым умелым телеграфистом. Не просто ради прибавки и карьерного роста, а для того, чтобы все крупные предприниматели Питсбурга обращались только ко мне, когда им требовалось отправить или получить важное сообщение.
— Как вам это удалось?
— Я уже рассказывал, как запоминал расположение всех улиц и потому быстро и четко разносил телеграммы по адресам. В любую погоду, в любое время суток. Но я разносил не только телеграммы. Я завел на работе специальную тетрадь, куда записывал всю интересную информацию о бизнесе и финансах, которую мы получали по телеграфу. Собирая сведения по крупицам, я постепенно пришел к пониманию, как устроено промышленное и деловое сообщество Питсбурга. И, доставляя телеграммы бизнесменам, я передавал им все, что слышал об их собственных предприятиях и предприятиях, так или иначе связанных с областью их интересов. Меня знали, меня ценили за прилежание и острый ум. Вскоре я познакомился с мистером Томасом Скоттом, заместителем управляющего Пенсильванской железнодорожной компанией. Когда же мистер Скотт учредил для компании собственную телеграфную линию на участке Питсбург — Филадельфия, чтобы эффективнее управлять расписанием поездов, которые шли в обе стороны по одной колее, он предложил мне должность заведующего телеграфом и уже через несколько месяцев назначил своим первым помощником и личным секретарем. На этом посту я узнал все, что можно узнать о железнодорожном бизнесе, и работал усерднее прочих, доказывая свою незаменимость.
Незаменимость. Я ведь тоже стремилась к тому, чтобы стать незаменимой для миссис Карнеги. Я в который раз поразилась, насколько сильно мы с мистером Карнеги похожи в своих устремлениях, хотя очень надеялась, что у нас все-таки разные нравственные границы. Очевидно, он искренне не понимал, что его прежняя практика («разносить» конфиденциальные сведения из чужих телеграмм) была сомнительной с точки зрения морали — равно как и его тайные махинации, вскрывшиеся сегодня. Заботясь о благополучии своей семьи, он не гнушался ничем, видимо полагая, что благая цель оправдывает все средства. Впрочем, мне ли рассуждать о высокой морали, если мое пребывание в доме Карнеги изначально построено на обмане?
Мистер Карнеги широко и горделиво улыбнулся. Кажется, он с удовольствием рассказывал мне о своем восхождении, история которого, несомненно, была слишком грубой для ушей его нынешних друзей из великосветского общества. Или, возможно, слишком секретной. Наверное, на моем лице отразились все эти мысли, потому что его улыбка погасла сразу, как только он посмотрел на меня.
— Вероятно, вам показались вульгарными мои откровения. Девушке благородного происхождения ни к чему столь вопиющая проза жизни.
— Боюсь, вы глубоко заблуждаетесь насчет моего благородного происхождения. Мы уже обсуждали этот вопрос, но я повторю еще раз: я получила достойное образование, однако мое детство и юность проходили вовсе не в праздной роскоши. А теперь обстоятельства сложились так, что я должна обеспечивать себя сама и стараться поддерживать свою семью. Точно так же, как вы.
Он даже не представлял, насколько мы с ним похожи. И как отчаянно я завидовала его успеху.
Он опять улыбнулся, и на этот раз я не смогла разгадать, что скрывалось за его улыбкой.
— Вы всё понимаете.
В моей голове промелькнула безумная и до конца не сформулированная идея, которая вряд ли имела шанс воплотиться в жизнь. Тем более что я женщина. Но идея все же настойчиво требовала обсуждения.
Не успев хорошенько задуматься о моральных последствиях, я все-таки задала свой вопрос:
— Как вы добились успеха? Как сумели изменить свою судьбу?
Глава восемнадцатая
24 ноября 1864 года
Питсбург, штат Пенсильвания
Я сама толком не знаю, чего именно ожидала. Может быть, рассчитывала, что мне дадут некий универсальный шаблон, открывающий путь к успеху. Но никакого шаблона я не получила. Однако мой вопрос вызвал множество разнообразных ответов. В те дни, когда мистер Карнеги был дома — по долгу службы ему приходилось часто уезжать, да и многочисленные предпринимательские начинания требовали его личного присутствия в конторе, — мы встречались на той же скамейке в Хоумвудском парке, пока моя хозяйка отдыхала после обеда. На этой скамейке, каждый раз укладываясь в
