Слав Караславов - Восставшие из пепла
Алексей Ангел еще недавно был спокоен за Крестогорье. Но выступление Калояна напугало его всерьез. Падение двух крепостей говорило о его силе. Он сразу вспомнил и о других своих врагах — Добромире Хризе и недавнем императорском протостраторе Мануиле Камице. Хриз выкупил Камицу из тырновского плена, они объединились, и теперь с ними нелегко будет справиться. К тому же их поддерживает некоронованный царь земель за Хемом — Калоян[88].
После победы над Иванко стратиги и воины императора поверили в своего повелителя и готовы были сразу же отправиться в поход против Калояна, но василевс побоялся оставить Царьград. Его с новой силой мучило опасение, что сторонники ослепленного им брата не смирились, не оставили надежду на свержение его с престола. Их поддерживают и родственники умершего в Тырново Исаака Комнина, не простившие, что Алексей Ангел посягнул на родовое имущество своего бывшего зятя, присвоил его богатства, оправдывая это интересами внучки Феодоры. Анна открыто говорила о жадности и жестокости своего отца. После смерти Иванко Анна стала злой и своевольной. Там, в Станимаке, она видела гибель своего бывшего возлюбленного. Когда голова Иванко покатилась в дорожную пыль, Анна лишилась чувств, и слуги поспешили отнести ее в покои. Придя в себя, она приказала страже освободить двух сподвижников Иванко — его брата Мите и Стана Главаку. Отец узнал о своеволии дочери, когда пленники были уже за крепостными воротами. Два всадника бросились в погоню. И настигли беглецов — у них не было ни коней, ни оружия. Императорские воины погнали их назад, держа копья наперевес. И тут случилось непредвиденное: Стан Главака чуть приотстал от своего товарища, копье всадника уперлось ему в спину, и тогда он резко обернулся, ухватился за древко и рванул его на себя изо всех сил. Копье ромея было привязано ремешком к руке, что и погубило его. Главака сдернул врага с лошади и одним ударом покончил с ним. Все произошло так внезапно и быстро, что второй ромей не успел прийти на помощь. Его, скованного страхом, конь понес назад, к крепости. Узнав о случившемся, император пришел в бешенство и велел привести дочь. И до сих пор он кипит яростью, стоит ему вспомнить слова, которые она выкрикивала тогда ему в лицо. Как только она не называла его — и клятвопреступником, и императором без императорского достоинства, и дворцовым ящером, побеждающим только подлостью… Если бы Анна не была его дочерью, он повелел бы разорвать ее, привязав к двум лошадям. Но на казнь родной дочери он не решился. Однако в тот же день приказал ей и ее мужу покинуть свиту. По возвращении в Константинополь он все же намеревался проучить Анну, но в столице ему воздали все почести победителя, и гнев его приутих. Он лишь велел супругам уехать в Никею[89], в родовое имение Феодора Ласкариса, и не показываться ему на глаза до тех пор, пока он сам их не позовет. Но позовет ли — этого он, василевс, еще не решил. Может быть, объявить Ласкариса врагом империи? Уж больно красив и богат родовой дворец Феодора Ласкариса. Василевс глубоко вздохнул. Он понимал, что алчность принесла ему много неприятностей. Вот и завладев богатством протостратора Мануила Камицы, василевс нажил в нем опасного врага. Камица вошел в союз с Добромиром Хризом, захватил Пелагонию[90], вторгся в Фессалию, взбунтовал Пелопоннес[91]. Если прибрать к рукам богатства Ласкариса — и тот станет его злейшим врагом.
Василевс еще раз вздохнул. Каждое утро вестовые докладывали ему о неудачных боях императорских войск с Камицей, за которым, по всему было видно, стоит самозваный царь мизийцев. Протостратор Иоанн Ионополит неоднократно намекал ему, что появление василевса перед воинами подняло бы боевой дух войска. «Одно движение десницы моего василевса — и Камица, этот коварный сын безглазых фурий, будет лежать холодным трупом», — писал Ионополит Алексею Ангелу. Да, надо кончать с Камицей, затем двинуть все войска против того, кто поднял голову за Хемом и угрожает его землям, — против ненавистного Калояна.
Василевс хлопнул в ладоши. Вошел Георгий Инеот.
— Есть новые вести от протостратора Иоанна Ионополита?
— Пришла плохая весть из другого места, божественный…
— Какая?
— Косоглазый Спиридонаки… ополчился против твоих божественных прав, господин.
Император вздрогнул, точно его ударили плетью. Ничего не сказав, Алексей Ангел принял для себя решение — он возглавит войска…
5С замирающим сердцем Мите переступил порог царских покоев.
Калоян, окруженный царедворцами, сидел в просторной приемной, убранной по-ромейски пестрыми коврами. Широкий притвор вел во внутреннюю семейную часовню. Оттуда, из-за полуоткрытой двери, доносились запахи ладана и горящих свечей.
Мите преклонил перед Калояном колени и долго стоял так, опустив голову, чувствуя на себе взгляд царя.
— Встань и говори! — услышал он наконец.
— Царь, мой брат Иванко не верил в то, что ты его простил, — начал Мите. — Это постоянно внушали ему люди, окружавшие его… Василевс клялся ему в верности, а его дочь не переставала соблазнять Иванко. Мы со Станом Главакой говорили ему: нельзя ехать к василевсу, но другие оказались куда сладкоречивее. Те убедили: Алексей Ангел простил Хриза, а как же тебя не простит, коли возвысил до себя? И он поверил им. Он отправился в гости к василевсу, вместе с ним отправились и его лизоблюды, но, когда подошли к Станимаку, все разбежались, с Иванко остались лишь мы с Главакой. Чтобы увидеть собственными глазами его смерть и позор, чтобы принять свою смерть… Нас из темницы выпустила дочь василевса. Потом нас преследовали, но мы вырвались. Я ничего не скрываю. Спросите Стана Главаку… А сейчас прикажи, чтобы нас убили, потому что мы приходили к тебе и выпрашивали для Иванко прощение, но мы не смогли его убедить в твоей искренности и в твоей дружбе…
Последние слова повисли в тишине приемной залы и поразили приближенных царя своей искренностью. Мите не пытался защищать себя. Он говорил царю только правду и предлагал для себя наказание — смерть.
— Ну? — Калоян поднял голову и обвел взглядом притихших боляр.
Первым поднял голову Борил. Его впалые скулы потемнели, глаза глубоко ввалились — после ночного грабежа в Констанции он не успел отдохнуть. На его зеленых сапогах чернела капля засохшей крови. Царь еще раньше заметил ее, и в душе у него поднялась прежняя неприязнь к племяннику: не из битвы он принес эту вражескую кровь! В грабежах и бесчинствах с ним мог соперничать разве что брат царицы, Цузмен, или предводитель куманов Манастр.
— Я думаю, что ему нельзя верить, — заговорил Борил. — Жизнь — его, пусть и смерть будет его, как он того пожелал. Если он был против союза Иванко с ромеями, почему поехал с ним? Мое слово — смерть!
— А ты, Слав, как считаешь? — спросил Калоян.
— Я думаю, царь.
— Он думает! — зло процедил Борил. — О чем тут думать?
Слав сделал вид, будто не расслышал насмешки. Он не мог вот так, сразу определить степень вины Мите и Главаки. Враждебность к ним Борила тем более заставила его не спешить с ответом.
Царь слегка повернулся к Звездице:
— А ты, Иван?
— Я, царь, не сомневаюсь в честности Димитрия. Как он говорит, так и было. Вина его в том, что он не смог убедить брата в твоей искренности, а достоинство — в той преданности нашему общему делу и в том мужестве, с которым он, как и Стан Главака, пошел на явную смерть… А остались в живых они по случайности. Такая преданность и такое мужество достойны уважения…
— Выходит, что царь должен еще и наградить его? — воскликнул Борил.
— Царь, Димитрий стоит перед тобой, ждет, когда ты подашь знак для исполнения его собственного приговора — смерть! — Голос Звездицы приобрел твердость в злость. — Я думаю, что человек, который по своему убеждению пришел к мысли о самом тяжелом для себя, наказании, лучше всего сумеет оценить твою царскую милость, если ты соблаговолишь ему ее дать…
Иван Звездица вынул из-за широкого кожаного пояса свернутый платок и вытер разгоряченное лицо.
— А что все-таки скажет Слав? — ехидно бросил Борил.
— Что? — Слав поднял тяжелую голову. — Скажу, что некоторые слишком уж легко распоряжаются чужой жизнью, особенно, когда не грозит опасность их собственной.
— Ты на кого намекаешь?!
— На тебя, Борил, — прямо сказал Слав. — Вон у тебя кровь на сапоге. Но я уверен, ты забрызган кровью не в поединке с врагом. Ведь пока шел бой, ты был у меня на глазах. Но потом я тебя что-то не видел…
Намек был столь прозрачен, что Борил испугался: как бы его не вздумали обыскать. А у него сумка для огнива набита золотыми женскими украшениями, да и карман оттягивают два тяжелых золотых браслета.
