Михаил Ишков - Марк Аврелий. Золотые сумерки

Следом император жестом указал своему секретарю Александру, чтобы тот приготовил письменные принадлежности.

Германский вождь хмыкнул, однако полтора года, проведенные в римской армии, в непосредственной близости от императора, которого всегда называли «чопорным», «лишенным простоты, присущей его приемному отцу Антонину и брату Луцию Веру», «законником и диалогистом», приучили князя, что ведение протокола — странной, не совсем понятной ему церемонии — соблюдалось в ставке неукоснительно. С другой стороны, Катуальда успел убедиться — римский цезарь никогда и ни в чем не поступал поспешно или необдуманно. При нем не брякнешь что‑нибудь грозное или обидное. Крепко подумаешь, прежде чем подать голос, зато при обсуждении самых запутанных вопросов никто не высказывал поспешных мнений и не советовал попусту, не уходил от темы, что часто случалось при подобных застольях в среде его соотечественников.

— Ариогез уже успел доказать, что он хитер, как лиса, — начал Катуальда, — и его угроза насчет жизни посла не так безнадежна и глупа, как может показаться. Этим самым он обращает твое внимание, цезарь, что тебе придется только с ним обсуждать вопросы, связанные с войной и миром. Ни с кем иным, иначе он не остановится перед тем, чтобы погубить посла и тем самым навлечь на квадов твой гнев и силу римского оружия.

Он сделал паузу, отвернулся и глянул в сторону, где стоял рабочий стол императора, книжные шкафы, его кресло, в котором на этот раз лежала кипа свитков. Успел подумать — охота же такому умному человеку заниматься глупой, никому ненужной писаниной. Ведь он доказал, что умеет водить войска, что способен командовать! Зачем передал войско в руки этого грубого, низкорослого Септимия, родом из какой‑то Африки. Где помещается эта чуднáя Африка, Катуальда и вообразить не мог! Говорят, это родина слонов, но что за чудища такие, слоны?

Соотечественники, которым удалось побывать в Риме, утверждали, что это огромные животные с носом длиной по меньшей мере в два человеческих роста, умеющие читать на латинском языке. По крайней мере, на городских празднествах они уверенно выбирали буквы, из которых складывались слова. Вотан с ними, с этими слонами, но в передаче власти над войском другому человеку, как и грамотности африканских чудовищ, тоже таилась какая‑то загадка. Опыт подсказывал Катуальде — стоит какому‑нибудь племенному вождю поручить дружину своему помощнику, вряд ли ему удастся надолго сохранить голову. Ладно, это дело римлян, в любом случае он выскажет то, что думает.

— Зачем тебе это нужно, император? Жизнь посла, конечно, священна, но не настолько, чтобы ради нее поддаться ярости и необходимости уничтожить этих грязных квадов всех до единого. Квады — наши давние недруги. Они также во вражде с маркоманами, осами, бурами, но, перейдя реку, оказавшись в наших краях, тебе, цезарь, волей — неволей придется вести себя так, как того требуют наши обычаи. Если ты поставишь своей целью наказать квадов, внушить им уважение и страх к звону римского оружия, никому в голову не придет встать на их защиту. Однако если ты решишь извести квадов, ты не оставишь выбора их соседям. Это будет война не на жизнь, а на смерть. Соседние племена придут на помощь квадам. У них много воинов. Я все сказал.

Марк после некоторого раздумья уточнил.

— Ты имеешь в виду, что, если Ариогез почувствует, что его загнали в угол, он пойдет на такое неслыханное злодеяние как убийство посла? В этом случае вступит в силу закон об оскорблении величия римского народа, и я надолго завязну с войском в землях квадах?

— Боюсь, что «надолго» — это навсегда.

— Что же ты предлагаешь?

— Вступить с ним в переговоры. Условия можно выдвинуть какие угодно, только не надо пытаться сместить Ариогеза с престола. Не следует заводить разговор об этом и с другими знатными из квадов — по крайней мере, пока, — иначе песенка посла будет спета. Также будет расценена любая попытка вызволить Лонга. Император, я отнюдь не собираюсь навязывать тебе свое мнение, просто мне хотелось, чтобы у тебя перед глазами ясная картина.

— Верю, Катуальда. Здесь есть над чем подумать. Менее всего мне хотелось бы превращать жизнь Корнелия Лонга в разменную карту, однако его пребывание в бурге Ариогеза дает нам неплохой шанс добиться успеха. Ты прав, предупреждая, что сражаться с объединенным войском германцев, это безнадежная перспектива. — Он задумался, потом поинтересовался. — По — видимому, смерть Бебия будет ужасна?

— Его принесут в жертву в священной роще. Думаю, Ариогез распнет его. Тебе, цезарь, известно, как мучительна и позорна смерть на кресте, особенно для римского всадника. После нее у тебя не останется выбора, придется уничтожить квадов. Тем самым Ариогез укрепит свою власть.

— Ступай, — ответил император. — Я подумаю.

Как только котин покинул шатер, Марк хлопнул в ладони и обратился к Северу.

— Скажи, легат, как бы ты поступил в таком случае? Рискнул бы отправиться в поход, зная, что твой враг сам угодил в яму, какую рыл другому?

Север поднялся, с откровенным недоумением пожал плечами.

— Не понял, повелитель…

— А ты что можешь сказать, Стаций?

Тот ответил с готовностью.

— Рад выполнить любое твое приказание, император.

— Как думаешь, Авидий?

Кассий усмехнулся, отвел глаза в сторону. На его лице читалось откровенное меланхолическое разочарование.

— Ты, полагаешь, принцепс, что Ариогез понаслышке зная о наших обычаях, спутал два наших закона: о величии римского народа и о его врагах. Если верить Катуальде, у нас появляется возможность убедить знатных квадов, что, если с Бебием Лонгом что‑нибудь случится, то ответственность за смерть посла можно возложить либо на одного Ариогеза, объявив его при этом врагом римского народа, либо на все племя квадов. Каждая из сторон может по — разному решить для себя этот вопрос. Если старейшины и сильные в племени будут против мира с Римом, то в случае смерти посла у нас будет достаточно оснований обвинить всех квадов. Если Ариогез проявит строптивость, можно будет возложить вину на него. Имея Лонга в заложниках, очень просто поиграть с квадами. Пусть квады выдадут Ариогеза, и мы пойдем с ними на мировую или наоборот. Рискованная игра, принцепс, она требует времени.

— Вот именно, — поддакнул император.

Авидий задумчиво покачал головой

— Выходит, в этом году мы не отважимся перейти реку?

— Будем думать, — ответил Марк. — Будем соображать. Однако одного Бебия Лонга маловато для подобной партии в кости, пусть даже у нас одна из костяшек на всех сторонах имеет цифру «шесть», когда ее бросаем мы, и цифру «один», когда ее выкидывает Ариогез. Чтобы лишить квадов воли к сопротивлению, вбить в их ряды клин, требуется что‑то более существенное, чем жизнь посла. Что‑то общественно — полезное… Что, если я прикажу освободить пленных германцев и предложу им поселиться на разоренных войной землях обеих Панноний?

— То есть, как освободить? — встрепенулся Приск. — Бóльшая их часть уже продана…

— На каком основании? — Марк холодно глянул на префекта претория. — Кто разрешил распоряжаться добычей, принадлежащей государству. Всех вернуть, объявить, что желающие из пленных могут селиться на правом берегу. Рим поможет им вытребовать свои семьи из‑за реки.

— Будет исполнено, государь.

На том и расстались.

* * *

Конфликт с Авидием удалось уладить без особых трудностей. На заседании претория тот было позволил себе повысить голос, услышав, что осень и зиму следует посвятить подготовке похода за реку, весной подтянуть войска и обрушиться на квадов следующим летом. Однако, когда император сообщил, что на время пребывания в Риме оставляет его за себя, тот сразу успокоился. Марк дал согласие, при этом с некоторой даже торжественностью добавил.

— Я с верой в успех поручаю тебе, Авидий, пограничные легионы. Надеюсь, ты сможешь подготовить их к походу на север.

То‑то удивился Марк, когда перед самым отъездом ему сообщили о внезапно распространившимся по всей армии поветрию. Многие из нижних чинов призывали однополчан — легионеров собраться и сообща идти спасать Иеронима и принадлежащий ему свиток с некоей благой вестью, хранившейся у отщепенца.

Как совладать с натиском дрянных страстей, научился; как не поддаться душевным хворям, освоил; но каждый раз встречаясь с людской глупостью, с фанатичным, бездоказательным вызовом разуму, испытывал нечто, подобное раздражению. Как без разочарования и гнева можно было отнестись к участившимся наскокам на центурионов, то и дело появлявшимся надписям на стенах домов, на палатках — не дадим, мол, в обиду мученика! Братцы, постоим за Спасителя! С нами Бог и дева Мария! Как воспринять нараставшие, как будто исходившие от неразумных детей, требования к легатам вести их против «поганых». Что за жажда пролить кровь за человека, поддавшегося чуждому суеверию, или за некую нелепую «благую весть», которой, оказывается, распоряжается не мудрый Зенон, не много претерпевший Эпиктет, но сын плотника, погонщик мулов, друг рабов!