Василий Седугин - Андрей Боголюбский. Русь истекает кровью
– Я бы хотел взять именно такой. Как же он делается?
– Из двойного листа. Такие и другие мастера куют. Только листы у них толстые и панцири тяжелые, в бою в них неловко. А я знаю секрет, что будешь сражаться и не почувствуешь гнета.
– Сговорились. О цене не спрашиваю, заплачу любую.
От мастера отправился Федор к воеводе Добрану. Знал он его давно. Выбился человек из простых десятских на видную должность не через содействие знатного человека и не через богатство, а только благодаря способностям своим. Умело управлял городишком Клещино, а потом Юрий Долгорукий перевел его в Переяславль. И здесь воевода оставался на хорошем счету. Не воровал и не мздоимствовал, был в почете у горожан, жил в достатке, но скромно.
Добран принял его приветливо, посадил в передний угол, велел подать угощение. Говорили о делах насущных: урожае, надое коров, поголовье овец.
– Для тебя это родное, кровное, – рассуждал Добран. – А я пекусь о доходах горожан. Надо для них и новые делянки лугов в лесах отыскать и поделить их так, чтобы обиды не было. К тому же люди требуют выжигать лес близ города, а мне не хотелось бы пустоши иметь потом, поля заброшенные. Ведь проходит пять-шесть лет после истребления леса, земля родить перестает, крестьянин на другое место перебирается, заросли кустарника образуются. Ни урожая, ни грибов, ни ягод…
В это время в горницу вошла девушка с блюдом в руках. Федор едва рот не открыл, увидав такую красавицу. Все в ней было очаровательно: и лицо, и стан, и легкие, неуловимые движения. Она поставила перед ними отварную баранину, взглянула ему в глаза и произнесла приветливым голосом:
– Ешь, боярин, на здоровье.
Взгляд ее голубых глаз и ласковая речь совершенно очаровали Федора. Он вдруг почувствовал себя молодым и юным, способным на разные глупости. И едва девушка скрылась за дверью, спросил Добрана:
– Кто эта прелестница?
– Моя дочь, – не без гордости ответил воевода. – Моя Верхуслава.
– И как я ее в прежние приезды не замечал…
– Она всегда была скромницей, людей сторонилась. А теперь вот вымахала в завидную невесту!
– И много женихов к ней сватаются?
– Много, – просто ответил Добран. – Только я не неволю и без ее согласия замуж не отдам.
– Ох, воевода, я бы за нее половину своего имения не пожалел! – Федор и сам не заметил, как его понесло. – Пришлась она по сердцу, ночами теперь спать не буду. Сроду такой красавицы не видел!
– Не ты первый такие слова говоришь, – спокойно ответил Добран. – Я уж привык. Коли по нраву пришлась, скажи ей открыто. Только не забывай про свои годки: в отцы ей годишься! Как она взглянет на это?
– Запамятовал я и про возраст свой, и про жизнь свою прошлую. Поможешь, воевода, уговорить ее замуж за меня пойти, отпишу на твое имя пять деревень по реке Клязьме!
– Не по обычаю получается, – усмехнулся Добран. – Это я тебе приданое с дочерью готовить должен, а не наоборот.
– А мы поступим, как в древние языческие времена, когда жених дарил семье невесты вено. Только не корову или овец обещаю, а деревни вместе с землями и мужиками!
– Мой ответ тот же: будет согласие Верхуславы, я возражать не буду.
Сорвался Федор с места, выбежал из терема, вскочил на коня и понесся галопом в Суздаль. Там на рынке накупил всяких драгоценностей и сладостей заморских и, нигде не задерживаясь, вернулся в Переяславль. «Задарю Верхуславу, всего ей на будущую жизнь наобещаю. Не может она устоять против моих соблазнов. А Добран уже сдался наполовину, деревни мои ему глаза застили. Кому не захочется под старость безбедно и беззаботно пожить? А надо будет, и все десять селений выделю!» – поражаясь своей щедрости, думал он.
В терем Федор решил не входить, а вызвал Верхуславу на крыльцо. Она вышла не спеша, несколько удивленная его появлением, спросила:
– Зачем я тебе понадобилась, боярин?
Он тут же стал совать ей в руки золотые ожерелья, браслеты и обереги-коньки, бормоча страстно:
– Бери, Верхуслава, все бери! Не отказывайся только, ради тебя все траты, тебе хочу угодить!
– Что ты, боярин, зачем мне это? – сопротивлялась она, все более и более удивляясь.
– Не возвращай обратно, хоть выброси, хоть другим отдай. Тебе куплено, тебе должно принадлежать!
– Да ты, как видно, не в себе, боярин, коли такое говоришь!
– С ума ты меня свела, места не нахожу, только о тебе думаю. Выходи за меня замуж!
– Однако какой ты скорый, боярин! Не знавши друг друга, связать судьбы на всю жизнь, как можно?
– Не знаю, ничего не знаю, только не мыслю я существования без тебя!
Пришел он к ней и на другой, и на третий день. Всю неделю ходил Федор в терем воеводы, задаривал Верхуславу подарками, говорил слова о своей безумной любви. Нравились многие ей, но ни к кому не прикипала она сердцем, равнодушно проходила мимо ухажеров, не обращала внимания на ласковые слова. А тут стронулось что-то в ее груди, почувствовала нежность к этому немолодому человеку, готовому на все ради нее…
Между отцом и дочерью происходили иногда короткие, иногда длительные разговоры, касающиеся посещений боярина. Последний был таким:
– Что мне делать, папа? Он приходит и приходит. Украшениями дивными задарил.
– Прогони, коли не по нраву.
– Прогоняла, да он вновь возвертается.
– На порог не пускай.
– Так он часами перед крыльцом стоит. Жалко становится!
– Ишь ты… жалко! Нравится, что ли?
– Не знаю…
– Разве ты не видишь, что в годах человек?
– А мне пожилые больше по нраву. Ходят тут разные сосунки, сватаются, а у самих молоко на губах не обсохло…
– Тебе тоже лет не так много! Всего-то девятнадцать стукнуло.
– Подруги перестаркой дразнят. У всех уж дети народились, а я одна и одна…
– Гляди, девка, тебе жить! Я тебя не неволю, поступай, как сердце подсказывает. Чтобы потом не каяться и меня не винить.
– Не стану, батюшка.
– Ну что, помолвку объявлять?
Помолвка состоялась через неделю, а свадьбу отложили на осень, когда Федор вернется из булгарского похода.
ХVI
Издергался совсем Андрей, готовя войско к войне с Булгарией. Не спешили бояре покидать свои имения, не слали отряды воинов в Суздаль. Скоро успели забыть, что получили они землю с крестьянами из рук князя, что за это должны вооружить своих крестьян, снабдить их всем необходимым на время похода и вместе с ними явиться в столицу княжества. Наплевать им было на то, что враг разоряет земли, грабит и уводит в плен жителей, продавая в рабство. На все им наплевать. Сидеть бы им по тихим уголкам да выращивать телят и поросят. А там хоть трава не расти! Тяжело поднимались со своих мест бояре, медленно собиралось войско.
Ко всему прочему добавилась размолвка, или даже не размолвка, а настоящая ссора с Улитой. Началось все с совершенного пустяка. Он только что вернулся из Твери, где провел смотр народному ополчению. Улита встретила его на крыльце, обняла и повела во дворец. И тут дернуло его заглянуть в конюшню. Тревожил его любимый жеребец, на котором он собирался отправиться в поход, в последнее время он что-то беспокойно себя вел. Вместе с конюхом осмотрели коня со всех сторон, заглянули в рот. Нет, все в порядке, выправился конь.
– Может, при кормежке травка какая угодила, – сделал предположение конюх.
– Или легкая простуда прихватила, – добавил Андрей.
После этого он вернулся во дворец. Улита встретила его, набычившись.
– Ну и что тебя так тянет в эту твою конюшню? Что бы с ней сделалось через час или два – провалилась?
– При чем тут час или два? – удивился Андрей.
– А при том! Полмесяца не виделись, а ты бросаешь жену и бежишь к лошадям. Они что, дороже тебе, чем я?
– Улита, зачем так говорить…
– А как? – возвысила она голос. – Как я должна понимать, когда ты бросил меня одну на крыльце, на виду всех слуг? Я чуть со стыда не сгорела. Дойти до такого унижения!
– Ты неправа, как всегда преувеличиваешь, – пытался успокоить он ее.
– Ужас! – передернула она плечами и ушла в свою светлицу.
А он еще долго сидел и никак не мог успокоиться и думал о том, как порой бессилен бывает человек. Ну каким образом доказать ей, что он ничего дурного против нее не замышлял, просто беспокоился о коне, от состояния здоровья которого в предстоящей битве будет зависеть его жизнь. Ведь он, помимо всего прочего, и воин!
Но вот попробуй докажи!
До самого вечера Андрей не мог успокоиться. Улита куда-то выходила, возвращалась, но упорно молчала. Молчал и он.
Наконец, ложась спать, не выдержал, вошел в ее светлицу и сказал:
– Послушай, Улита, ты все же нехорошо поступила. Даже не пожелала выслушать. У меня же были совсем другие намерения!
В ответ она молчала. Стояла спиной к нему и глядела в окно, хотя вряд ли чего можно было в нем увидеть.
– Почему ты молчишь? – продолжал выспрашивать он, стремясь примириться и тем сам успокоиться. – Ты ко мне относишься так, будто я совершил Бог знает что…
