Андрей Зарин - Власть земли
В ночь наскоро были разбиты палатки, и кашевары разожгли костры, готовя солдатам ужин.
Ходзевич, Одынец, Добушинский и Кравец собрались вместе; к ним вскоре присоединились Хвалынский с Чупрынским, и они устроили пир.
— Странное дело, — сказал Кравец, — острог пред нами, а сейчас отдали приказ, чтобы солдаты не смели даже подходить к плотине!
— Боятся засады! — ответил Чупрынский. — Эти москали — мастера на засады.
— За окопом — черти, а в поле — зайцы, — заметил Хвалынский.
— У них нет регулярного войска.
Ходзевич не слушал ж речей, весь отдавшись мыслям об Ольге. Он видел, что теперь было немыслимо оставить войско, а за этой битвой, вероятно, будет новая, и Бог весть когда придется пуститься в поиски за беглянками.
Он ударил ладонью по столу и проговорил:
— Горю, горю!
Все вздрогнули, но потом засмеялись: все знали его горе.
— Загорись с саблей в руках! — сказал Кравец.
— Ах и чешутся у меня руки! — вздохнул Добушинский. — Пустили бы меня с моей ротой.
— Пожди, верно, придется нам до поры только языки чесать да горилку пить! — сказал Одынец.
Действительно, весь следующий день прошел в бездействии. Валуев и князь Елецкий каждый час всходили на валы острога и в недоумении переглядывались.
— Не понимаю, чего поляки медлят? — удивлялся Валуев. — Словно не на битву пришли, а погулять по бережку!
— Может, они ждут подкрепления? — предположил князь. — Вероятно, они знают нашу силу!
— Подождем до завтра!
Но и на следующий день поляки не проявляли ни малейшего желания начать военные действия. Они мирно готовили обед, делали разъезды, и с их берега слышались звуки музыки.
Жолкевский перехитрил русских. Сидевшие в засадах устали ждать. Почти двое суток они просидели без сна и пищи в ожидании врага, их терпение истощилось, и они стали толпами перебегать в острог.
Валуев обезумел от ярости.
— Негодяи, — кричал он на прибегавших, — что вы делаете? Я велю вас бить батогами!
— Смилуйся! — говорили ратники. — Мы сидели скрючившись два дня и ночь.
— Собаки! — ругался Валуев и гнал их обратно, но на место их прибегали новые партии.
Поляки с другого берега волновались и рвались в битву.
— Ишь, песьи дети! — ругались они. — Что, москали смеются над нами, что ли? Под самым носом бегают, как зайцы!
— Снять засаду! — в ярости распорядился Валуев.
Отряды вышли и построились на плотине. Хитрый план Валуева был разрушен.
Жолкевский собрал совет и наутро назначил битву.
Утро было пасмурно, моросил дождик. Пехотный полк Казановского выстроился у начала плотины и только ждал сигнала, чтобы броситься в битву. Русские толпились на другом конце и кричали:
— С нами Бог!
— В бой! — раздался военный польский клич, и поляки, как лавина, бросились на плотину.
Раздались выстрелы, крики, стоны.
Казановский потерял шапку; его чуб развевался, как бунчук, а сабля сверкала молнией. Русские валились снопами, но позади них шла несметная сила, и убыль для них была незаметна.
Жолкевский посылал на плотину полки за полками.
— Что он делает? — удивлялся Добушинский, стоя рядом с Одынцом во главе своих драгун. — Нам не пробиться здесь! Смотри, какая их силища!
— Небось гетман знает, что делает, — ответил Одынец и тут же вскрикнул: — Смотри, смотри!
Добушинский устремил взоры по указанию Одынца и увидел казаков Зборовского. Вытянувшись в линию, они ехали вдоль берега и скоро выстроились в два ряда лицом к неприятелю.
— А сюда! — указал Одынец.
Добушинский повернулся и увидел, что слева от его руки собственный полк Жолкевского делал то же самое. Впереди ехал Ходзевич.
— Эге! Да гетман отводит глаза только! — уже весело сказал Добушинский.
— Я же тебе говорил! — торжествовал Одынец.
Они посмотрели на плотину. Там кипел кровавый бой. Русские слали отряд за отрядом и в пылу боя не видели, как полки Зборовского и Жолкевского сошли в реку и по сухому дну справа и слева надвигались на плотину.
Жолкевский вдруг подал знак. Поляки на плотине прекратили бой и стали отступать. Русские с кликами ликования устремились за ними и заняли всю плотину. В тот же миг их радость сменилась ужасом. С криками «в бой», с диким визгом казаков поляки бросились на них справа и слева, а конница Струся ударила им во фронт.
— Бей! — кричал не помня себя Добушинский, проносясь как смерч сквозь рады неприятеля.
Русские растерялись и побежали. Следом за ними, покрывая путь трупами, помчались поляки. Русские устремились к острогу. Валуев поспешил открыть беглецам ворота, но, впустив часть, тотчас запер их, боясь поляков. Оставшиеся русские заметались по полю, поляки ловили их и беспощадно рубили. Вопли, стоны, выстрелы оглашали воздух до ночи.
Жолкевский велел перевезти обоз и обложил Валуева с князем Елецким в остроге, а наутро, оставив сторожить острог полковников Добовского и Клиновского, двинулся потихоньку к Клушину, где остановилось главное войско с Дмитрием Шуйским, Делагарди и Горном.
Здесь гетман разбил русских наголову, заставив бежать их с позором в Москву.
Что-то невероятное было в этой битве: восемь тысяч поляков разбили войско в пятьдесят тысяч русских и десять тысяч иноземцев! Но помимо талантливого гетмана против бесталанного Дмитрия Шуйского в этой победе было немало и иных причин. Войско не любило Дмитрия Шуйского, иноземцы, которым неисправно платили, почти не хотели биться, наконец, русское войско состояло почти все из новобранцев, тогда как у поляков каждый жолнер был испытан в битвах.
Как бы то ни было, русские потерпели полное поражение, и Жолкевский по очищенной дороге двинулся к Москве, заставив пленных присягнуть Владиславу. К его триумфальному шествию присоединился и Валуев с князем Елецким, которым жутко стало в осажденном остроге и которые не замедлили присягнуть со своим войском тому же Владиславу.
Глава XVIII
Среди шишей
Что-то невообразимо смятенное и страшное представляла собой большая дорога на Можайск в тяжелые дни 5 и 6 июля 1611 года.{28}
Маремьяниха, трясясь в телеге рядом с Силантием Мякинным, только стонала да охала, Силантий же ехал мрачнее тучи и часто в злобе бил ни в чем не повинную клячу, А вдоль дороги, нагоняя и обгоняя их, бежали и скакали сломя голову русские воины, разбитые при Клушине.
— Спасайтесь, кто в Бога верует. Лях за нами! — кричали они и бежали дальше.
— Господи, помилуй нас, грешных! — крестилась Маремьяниха. — Да что это все очумели словно?
— Не поймешь, что ли? — хмуро ответил Силантий. — Ведь наших разбили, и лях на Можайск идет!
— Ай, а мы туда же!
— А что он нам сделает? Мы не воевали. Эх, кабы не ты, баба! — прибавил Силантий и хлестнул лошадь.
— Чем это я да помешала тебе? — с укором спросила Маремьяниха.
— А тем, что без тебя я взял бы меч да пошел бы с ляхом воевать! Вот что!
— Тоже Аника-воин! — скептически заметила Маремьяниха. — А что было бы с боярышней?
— И ее скорей бы нашел. А то на! Пошли управы искать. Да у кого искать-то ее, ты скажи?
— А вот царя просить станем!
— Царя! Какой такой теперь есть царь на Руси? Эх, ты! — И Силантий снова стал бить свою клячу.
— Православные, дозвольте в телегу сесть. Смертушка! — раздался подле них слабый голос.
Маремьяниха обернулась и невольно перекрестилась. Пред ними стоял воин в разорванном кафтане, без шлема, с лицом, залитым кровью; его голова была обмотана тряпкой.
— Садись, родной, садись, болезный! — поспешила пригласить его Маремьяниха.
Силантий протянул руку и помог ему влезть в телегу; Раненый со стоном сел подле Маремьянихи.
— Что, здорово попало? — спросил Силантий.
— А саблей, родимый, по голове да по уху, — ответил воин.
— И всем так? — спросила Маремьяниха.
— Ой, всем! И силища их была, и ретивы они ух какие! И немцы на их сторону ушли. Тут и конец нам! Ох! — Раненый схватился за голову.
— Дорогу, дорогу! Прочь с дороги! — раздался крик позади них.
Силантий поспешно свернул лошадь в сторону и оглянулся. На взмыленных и испачканных тиной лошадях мчались два воина, видимо важные особы. Их лица были испуганы, бороды растрепаны, у одного вместо шлема была скуфья на голове. Едва их увидели на дороге, как поднялись крики:
— В воду вас! Убийца! Отравитель! Бог покарал тебя! Ишь, пузо в болоте намочил! Хвастун безмозглый! Хам польский!
Раненый приподнялся в телеге и, почти подле себя увидев двух всадников, закричал что было силы:
— Отравитель! Будь проклят всеми!
Лошади всадников рванулись.
— Кто это? — спросила Маремьяниха.
— Ох, ох! — простонал раненый. — Дмитрий Шуйский да Голицын князь.
