Радий Фиш - Спящие пробудитесь
Они пробыли на острове день, ночь и еще полдня. Когда буря улеглась, с проходивших следом судов заметили белую тряпку, которой размахивал, нацепив ее на шест, кормщик. Их взяли на борт, и после недолгого плавания они благополучно прибыли в обетованный для путешествовавших морем паломников порт Джидду. А оттуда караваном через пустыни Хиджаза отправились в Мекку.
Все время пути продолжал Бедреддин размышлять над словами учителя. Если разум дарован человеку как возможность, то, выходит, познание Истины не есть простое накопление сведений, а процесс развития самого разума.
Мысль Бедреддина была поразительна. Развитие разума… Но разве он не был дарован создателем человеку в том виде, в котором мы его знаем?
— Позволь, — заметил Джеляледдин. — Разве и по сию пору целые племена не коснеют в языческом многобожии и идолопоклонстве?
Вместо Бедреддина ему ответил Сеид Шериф:
— Я полагаю, не следует смешивать частичный разум людей и даже целых народов с разумом всеобщим, всечеловеческим, который Вседержитель являет в мужах веры, в пророках…
— Если послушать вас, то человеческий разум неуклонно движется к Истине. Но не забывайте: Мухаммадом, — да будет над ним благословение Господа! — сказано: «Каждый следующий день будет хуже предыдущего!» Отчего бы это?
— Я думаю оттого, — сказал Бедреддин, — что ему было ведомо: люди быстро научаются новым словам и со страстью начинают разменивать их смысл, будто что-то поняли, будто понять — одно, а жить — другое. Не скоро согласуют они свою жизнь с открывшейся разуму Истиной. А до той поры каждый новый день действительно будет для них хуже предыдущего. — Помолчав, Бедреддин продолжал: — Глядя на чересчур усердных паломников, я понял и другое: в делах веры надобно подчинять свои страсти разуму…
— Уже облачившись в ихрам, понял? — спросил Джеляледдин.
В ихрам — особую одежду из двух кусков бязи или полотна, коих не касалась игла, паломнику следует облачиться прежде, чем его нога ступила на землю Хиджаза. В этой одежде, которую запрещено снимать до конца хаджа, нельзя заботиться о своей внешности — стричь ногти, волосы, бриться; возбраняется срывать листья, плоды, обижать животных и людей, проливать кровь, а тем более лишать жизни — даже муху или блоху. Все без исключения мысли паломника должны быть устремлены к богу.
— Облачившись, облачившись!.. Правда, ихрам обошелся нам втридорога — его пришлось покупать в Джидде, поскольку приобретенный в Каире утонул. А в чем, собственно, дело, Джеляледдин?
— В том, беспечный Бедреддин Махмуд, что напрасно Сеид Шериф именовал тебя хаджи: твое паломничество может считаться недействительным, ибо вместо размышлений о боге ты убивал своим презрением благочестивых мусульман…
Что-то Бедреддину в тоне собеседника послышалось подозрительное. Он промолчал.
Мюэйед, не утерпев, вступился за брата:
— Размышления о вере в людях тоже размышления о боге!
— Привет от муллы Исхака! — торжественно возгласил Хызыр.
Все расхохотались. Так и есть, разыграл, беспутный! Мулла Исхак, хоть борода у него успела поседеть, числился в младших учениках Мюбарекшаха. Учитель давно пытался его пристроить имамом какой-нибудь квартальной мечети, но Исхак ни в какую — желал стать ученым, и все тут. Меж тем он обладал единственной способностью, если можно назвать это способностью, — понимать только прямой смысл слов. Как-то учитель стал излагать предание о благочестивом царе Балха Ибн Адхаме. На охоте царь загнал кулана. Пустил стрелу и подскакал, чтоб его добить. Но кулан молвил человеческим голосом: «Для того ли ты сотворен, о шах, чтобы преследовать беззащитных тварей?» Смущенный вернулся царь во дворец. Ночь провел в молитве. А наутро увидел на крыше дворца неизвестно как попавшего туда пастуха-бедуина. Кликнул стражников, чтоб те привели негодяя. Спросил: «Что понадобилось тебе на крыше моего дворца?» — «Ищу потерявшегося верблюда!» Памятуя о вчерашнем чуде, сдержал царь свой гнев. Спросил: «Не бессмысленно ли искать верблюда, потерявшегося в пустыне, на крыше дворца?» — «Не больше, чем искать бога, сидя на троне!» — ответил пастух и исчез. Легенда утверждала, что потрясенный царь переоделся в рубище, ушел из дворца, стал аскетом-отшельником, проводя время в молитвах и мыслях о праведности.
— Но ведь искать верблюда, потерявшегося в пустыне, на крыше царского дворца и в самом деле бессмысленно? — недоуменно проговорил бедняга Исхак.
С той поры стоило кому-либо из них опростоволоситься, ему незамедлительно передавали привет от этого незадачливого мученика науки.
Когда с пловом было покончено, Бедреддин продолжил свой рассказ о паломничестве.
Они прибыли в Мекку жарким солнечным днем. И замерли, пораженные. Кааба, стоявшая посредине города в низине, куда, как реки и ручьи, стекались десятки улиц и переулков, чудесным образом висела в воздухе. Приблизившись к храму, Бедреддин разгадал тайну чудесного видения, о котором столько рассказывалось.
Мечеть, построенная, по преданию, праотцом Ибрагимом, или Авраамом, как его зовут иноверцы, походила на куб, отсюда и ее название Кааба, что по-арабски означает «куб». На самом же деле это — прямоугольник высотой в семь человеческих ростов. От крыши до основания ее облекает покрывало, именуемое кисва. Посредине покрывала идет широкая полоса коранических текстов, исполненных густой золотой вязью. Золотая полоса издали в лучах яркого солнца и создает впечатление, будто Кааба, вернее ее верхняя часть, плавает, не касаясь земли, в знойном полуденном мареве.
Пометив своим тавром жертвенных животных, Мюбарекшах — верблюда, а Бедреддин с Мюэйедом — по барану, они вслед за одним из потомков пророка по мраморной дорожке, проложенной средь красного песка, приблизились к Вратам Спасения, то есть воротам, ведущим во двор храма. Совершили тавваф, то есть обход Каабы против солнца, беспрерывно возглашая при этом: «Лабайк алла-хума лаббейк. Ла шарик лака лаббейк», — «Вот я перед тобой, о Аллах. Нет у тебя товарища, ты — один», что звучало многоголосым нескончаемым плачем: «ала-лала-лай-ла». Подошли к позлащенной двери, расположенной на высоте человеческого роста. Дождались очереди, просунули голову в нишу, чуть ниже и левее двери, коснулись упавшего с неба черного камня. Затем, семижды обойдя храм, семижды пробежали между холмами Сафа и Мерва.
Согласно преданию, когда Агарь, вторая жена Авраама, носила под сердцем Исмаила, Авраам по наущению старшей жены изгнал ее из шатра. Родив сына, Агарь в поисках воды пробежала семь раз между этими холмами, покуда не обнаружила, что источник забил в ногах у младенца.
Вместе с другими паломниками они отведали воды из источника — он называется Земзем — горьковато-соленой, теплой. Потом отправились в долину Арафата. Там на девятый день месяца зуль-хиджа, когда солнце пересекло меридиан, имам Мекки поднялся верхом на холм и прочел проповедь и молитву. Семью собранными в долине камнями паломники побили трех каменных идолов, еще раз подтверждая тем самым отречение от идолопоклонства. И наконец, приказали заколоть помеченных ими в начале хаджа животных. В день Страшного суда эти животные должны были узнать своих хозяев-благодетелей и по тонкому, как лезвие ножа, мосту Сират, перекинутому над адским пламенем, перевезти их в рай.
Все это было частью освященного шариатом традиционного обряда, который друзья знали не хуже Бедреддина. Хоть и числились они еще учениками, но в области законоведения — фикха — могли бы заткнуть за пояс рядового кадия. Фикх же включает в себя не только отношения правоверного с властью и другими людьми, но и с богом.
Их больше интересовало то, что показалось Бедреддину неожиданным, наводило на размышления.
Обходя Каабу, он видел, как люди, не стесняясь, плакали, размазывая по лицу слезы, поднимались и снова шли, вознося молитвы. Касались рукой черного камня, терли этой рукой глаза, лоб. Словом, ждали свидания с Каабой как чуда, после которого все должно перемениться. И в самом деле, ощутив себя частицей Великого, слившись с ним хоть на миг, можно ли было оборотиться вспять к зависти, своекорыстию, злобе?
Но прошло десять дней, окончился хадж, и все вернулось на круги своя. Богатые по-прежнему помыкали слугами, бедняки, даром что стали хаджи, гнули выи, как прежде. Кой у кого из них Бедреддин приметил во взгляде торжествующее тщеславие, будто они заручились на небе могущественным родственником и тем самым возвысились над остальными. И ему пришло в голову, что иные совершают паломничество не для того, чтоб исполнить религиозный долг и очиститься душой, а чтобы, прикрывшись званием хаджи, удобней было творить неблаговидные дела.
Неподалеку от могилы пророка в Медине Бедреддин увидел дервишей, неотрывно глядевших на раскаленные добела кирпичи. Тут же суфийский шейх пояснял любопытствующим, что его мюриды возлюбили Аллаха и его пророка больше самих себя и удостоились откровения: дескать, после Мекки и Медины на свете нет ничего, что стоило бы видеть. Потому они возносят мольбу всевышнему, чтобы он забрал их души или по меньшей мере лишил зрения.
