Радий Фиш - Спящие пробудитесь
— Простите, хаджи, как вас следует теперь именовать, подобно всем совершившим паломничество.
Бедреддин попробовал что-то возразить, но Джеляледдин прервал его: в медресе Аль-Юсуфи стынет плов, коим они вознамерились отпраздновать возвращенье друзей. То был довод, решивший дело: Мюэйед перед ним, естественно, устоять не смог, и Бедреддину пришлось подчиниться большинству. Собравшиеся в тот день вокруг огромного блюда с куриным пловом были учениками Мюбарекшаха. Все вчетвером читали они с учителем одну и ту же книгу: комментарии Кутбу Тафтазани к труду знаменитого богослова кадия Сыраджеддина Урумеви, который сто с лишним лет назад жил при дворе сельджукских султанов в Конье и был оппонентом великого Джеляледдина Руми. Труд этот назывался «Матал-и-Анвар», то есть «Восход лучезарного света», и относился к сложнейшим разделам теории познания. Их учитель считался крупнейшим авторитетом в вопросах логики во всем ученейшем Каире, за что и получил прозвание — Логист. Когда разбор выше названных комментариев был закончен, близился зуль хиджа, двенадцатый месяц арабского лунного календаря, во время которого совершается паломничество к святыням ислама. Поскольку чтение книги Тафтазани считалось завершением курса логики, Мюбарекшах решил воспользоваться окончанием учения, дабы исполнить наконец предписанную каждому здоровому и состоятельному мусульманину обязанность, что он до сей поры сделать был не в состоянии, поелику каждый день его был посвящен науке и передаче знаний. В спутники себе пригласил он Бедреддина. Тот с радостью принял бы приглашение не только из любви к учителю и благочестия, но прежде всего из жадности к знаниям. Что могло быть значительней для посвятившего себя изучению законов ислама, чем посещение родины пророка Мекки и священного города Медины, который первым признал его и где он опочил?! Беда была в том, что путешествие требовало средств, а их не было. Их благочестивый покровитель Али Кешмири давно вернулся к себе в Иерусалим, да и обращаться к нему за помощью было зазорно. Достаточно, что их кормят и поят до конца ученья на его кошт. Мюбарекшах сразу понял, в чем дело, и устранил препятствие, согласившись взять в свой караван заодно и Мюэйеда, хотя тот уже однажды ходил в хадж.
Они двинулись в путь ранним солнечным утром. Миновав массивные, в два верблюжьих роста, каменные Врага Завоеваний — по-арабски Баб эль-Футух, выехали в окружающие город обширные поля, где носились на своих скакунах и упражнялись в стрельбе перетянутые в талии черкесские мамлюки — опора нового султана.
Вскоре показался Булак — порт на берегу Нила, там, где в него когда-то впадал старый красноморский канал. Согнувшись под тяжестью кип и мешков, бежали по мосткам, сверкая темной влажной кожей, полуголые грузчики. Ревели ослы. Бранились артельщики. Кричали торговцы.
Медленно покачиваясь, словно корабли на волне, шли верблюды. И неторопливо один за одним двигались среди полей прямые недвижные паруса над невидимыми за берегом судами.
На одном из таких небольших судов отправился в хадж славный каирский богослов Мюбарекшах с Бедреддином, Мюэйедом и немногочисленными слугами.
Почти двое суток влекли их на полдень против течения верблюды. Затем они сами пересели на верблюдов, чтоб пересечь пустыню, отделявшую Нил от Красного моря. Потом опять перебрались на суда, но уже иные, красноморские.
Бедреддин впервые путешествовал морем, если не считать переезда по соленой воде из Румелии в Анатолию. Он лежал на палубе в тени навеса, укрывавшего от прямых лучей солнца. Глядел на удалявшийся выжженный берег, на выскакивавших из воды, отливавших металлом рыбешек. Растопырив, как перья, грудные плавники, они какое-то время парили в воздухе, затем снова шлепались в вязкую серую воду, а иногда на выскобленную добела палубу. Мюэйед спал. Мюбарекшах пребывал в позе самоуглубления: как подобало богослову, готовил душу ко встрече со святынями. Но Бедреддин, сколько ни старался, не мог последовать примеру учителя.
Небо сделалось белесым от жары. Ветер, гнавший судно, чуть слышался, — вероятно, они почти сравнялись с ним в скорости. И на Бедреддина — впервые в жизни — напала томительная лень. Будто был он младенцем, судно — зыбкой, а ветер и волны — руками баюкавшей его матери.
Но стоило им хорошенько удалиться от берега, как порывы раскаленного ветра африканских пустынь раскачали море. Вода стала бурой. Суденышки паломников разметало. С трудом удалось опустить паруса. Ветер крепчал, неумолимо снося их на острова, торчавшие из воды, как бурдюки.
Кормщик велел рубить мачту. Когда она с грохотом упала на палубу, Мюбарекшах распластал коврик, встал на молитву. То было внушительное зрелище: ветер рвал его седую бороду, задирал молитвенный коврик, хлестал намокшим концом чалмы по лицу, брызги окатывали с головы до пят, а он, высокий, прямой, вел разговор с Аллахом, ничего не замечая вокруг. Мюэйед хотел было тоже помолиться, но Бедреддин, внимательно следивший за моряками, заметил, что кормщик из последних сил пытается выжать кормило, вероятно, в расчете смягчить удар о стремительно приближавшийся скалистый берег. Бедреддин кинулся на помощь и потянул за собой Мюэйеда.
Море мотало вцепившихся в кормило пятерых мужчин, как медведь вцепившихся ему в ляжку собачонок. И все-таки снова и снова им удавалось возвращать руль в нужное положение.
— Минуем мыс, — прокричал кормщик Бедреддину, — будем живы! За ним песчаная отмель. — Он мотнул головой в сторону продолжавшего молитву Мюбарекшаха: — Плавать умеет?
Бедреддин пожал плечами:
— Откуда…
Кормщик указал ногой на привязанные к борту мокрые шкуры.
— Надуй! Привяжи старику под мышки! Пусть замолвит за нас словечко перед Аллахом!
Тут Бедреддин прервал свой рассказ и поглядел на внимавших его словам приятелей.
— Ни за что не угадаете, что пришло в тот миг мне в голову… Помните? «Однажды ученый грамматик поднялся на борт корабля.
— Учил ты грамматику, кормчий? — спросил он, к рулю подойдя.
— О нет, не учил, ваша милость, не знаю грамматики я.
И молвил ученый спесиво:
— Полжизни, знать, прожил ты зря.
Умолкнул обиженный кормчий, досаду в душе затая.
Но вот налетел в море ветер, и бездны разверзлись до дна.
— Умеешь ты плавать, любезный? — спросил его кормчий тогда.
— Нет, брат, не умею я плавать, ведь тело не держит вода.
— Что ж, — кормчий ответил спокойно, — всю жизнь, значит, прожил ты зря».
И Сеид Шериф и Хызыр, конечно, знали эту притчу Джеляледдина Руми. Но на их лицах было не веселье написано, а недоумение. И Бедреддин пояснил:
— Время было для шуток, понятно, неподходящее. Да и тот грамматик никак не походил на нашего учителя. Но, вероятно, у памяти свои законы…
Им удалось миновать скалистый мыс, иначе вряд ли Бедреддин мог бы рассказывать о происшедшем. После нескольких ударов о песчаное дно судно село на мель и завалилось на бок. Люди, бочки, снасти посыпались в воду. Бедреддин с Мюэйедом умели плавать. Как-никак они выросли не в аравийских пустынях, а в Румелии, где неуменье держаться на воде считалось признаком дикости. С помощью бурдюков удалось им вытащить на берег и Мюбарекшаха.
Оглушенные ударами прибоя, обессиленные, лежали они на мокром песке под лучами африканского солнца и никак не могли унять ледяной дрожи.
Погибли двое: один из моряков, — верно, оглушило кормилом при падении, и старый черный раб Мюбарекшаха, его вытащили на берег мертвым, — очевидно, сердце не выдержало страха. Собрали все выброшенное на берег. Оказалось, что на два десятка людей у них один бочонок с пресной водой и ни крошки хлеба. Мюбарекшах сберег кису с деньгами, подвешенную к шее на шнурке, но пользы от денег не было никакой: остров Таран, на котором они очутились, был безлюден, безлесен, безводен. Дня четыре могли продержаться…
Мюбарекшах первым делом вознес хвалу Вседержителю миров. Потом обошел спутников и поклонился каждому в ноги — слугам, морякам, ученикам своим. Благодарил за спасение.
— Разве что-либо зависит от усилий раба божьего, о учитель? — спросил потрясенный Бедреддин.
— Нет, не зависит, — услышал он в ответ. — Но без усилий ничего не бывает. Каждый из нас делал что мог. Моряки спасли судно, слуги — имущество, вы, ученики, — меня. Мне, старику, оставалось молиться и надеяться.
Мюбарекшах помолчал. Поймав взгляд Бедреддина, пояснил:
— Сбываются лишь те надежды, которые подкреплены верой и делом. Только труд души превращает разум, дарованный человеку, в действительное орудие познания Истины.
Понадобилось крушение, сиденье на острове Таран, чтобы Бедреддин до конца постиг величие духа своего учителя, а меж тем полуграмотный кормчий успел учуять его мигом.
